Оксана Янкович: Вы готовы?

Александр Наумов: Да я всегда готов.

– Можно я тогда сюда вам поставлю, чтоб мне было удобно вас слушать. Вот этот микрофон вот тут вот так, чтоб он записывал.

– Чтоб он не упал.

– Нет, я думаю, что не упадет. Эмм... Я вам уже говорила, что я занимаюсь темой культуры памяти Чернобыльской катастрофы в Украине, и, для начала, я бы попросила вас рассказать мне вашу историю жизни с самого начала до сегодняшних дней со всеми важными событиями для вас, самым важным опытом, переживаниями, все, что в вашей жизни такое важное было. Я не буду вас в этом, за время этого рассказа перебивать, задавать вопросы, просто для себя буду кое-что помечать. После того, как вы расскажете, я задам вам мои вопросы. Хорошо?

– Возникает вопрос с какого момента вам рассказать?..

– С самого начала  

– С какого?

– …и самого... д ... д ...  Где ваша жизнь начинается, вот там и начинайте. Именно для вас, и до сегодняшнего дня.

– Вопрос, конечно, интересный. Первый мой ВУЗ, не будем говорить школу, это Институт физической культуры: мастер спорта по академической гребле, играл, тут, значит, по гребле, играл за деньги в регби, бегал марафон, короче, занимался спортом. На военную кафедру брали, поэтому... отслужил год срочной службы солдатом, потом направили в учебный центр, где готовили офицеров запаса. На плечи упали лейтенантские погоны, в результате пришлось служить еще два года. Потом предлагали остаться, но армейская романтика в степи за колючей проволокой как-то ну не прельщала, хотя отец отслужил тридцать лет и хотел, чтобы все служили в принципе, в роду все служили. Вернулся. На третий день уже работал.

Короче, работал в нашем Государственном университете Шевченко на спорткафедре, потом был райком комсомола, горком комсомола, потом правящая партия оказала доверие в двух вариантах: или снова идти в армию, ехать замполитом в строительные войска железнодорожные на БАМ, или же в политорганы в милицию; выбрал милицию. Оказалось, что это, во всяком случае, ближе к дому и дома. Ну, это не совсем оказалось так, за тридцать лет службы десять лет я провел в командировках: Длинных, коротких, очень длинных, но тем не менее, во всяком случае, есть что вспомнить. И когда меня спрашивают, с какого времени, то есть когда для меня начался Чернобыль, я обычно всем говорю: "В восемьдесят пятом году". Потому что в восемьдесят пятом году приехала московская проверка, была такая игра в гражданскую оборону. Поднимали всех по тревоге, проверяли тревожные чемоданы, а где почему-то должно было быть семь конвертов, командирская линейка, компас и много-много того, чего потом в той жизни было не нужно. Ну учения были такие грандиозные, с выездом в загородный командный пункт, который мы с трудом нашли перед учениями. Бункер был построен сразу после войны, потому что боялись ядерных наступлений противника, и, во всяком случае, привели в порядок этот бункер. И вот мы выехали в этот бункер, потому что по ходу учений первые лица были убиты, я замещал начальника, был московский какой-то полковник, который нам рассказывал, что, вот там у них на Три- Майл-Айленд, была авария, и такая авария мог… может быть только у них, но никак не у нас.

Потом он нам пытался объяснить, как рассчитывать зону поражения в ходе ядерного удара, но учитывая, что он сам этого не знал и все это читал с конспекта, никто в принципе понять не мог, и когда в очередной раз он по карте выбирал точку нанесения очередного ядерного удара, я ему говорю: "Товарищ полковник, если вот чуть-чуть опустить вниз и правее, вот тут поставить точку". Он говорит: "Ход учений это не изменит". Поставили точку, я ему докладываю, что противник ядерным ударом к чертовой матери уничтожил наш загородный командный пункт, а живые ждут на берегу озера, где уже стол накрыт, вот так закончились учения, якобы мы были к чему-то готовы. Двадцать шестого где-то часа, по-моему, в три ночи, поднял помощник оперативного дежурного, сообщил о том, что тревога не учебная. На вопрос, что случилось: "Пожар на какой-то атомной станции, где она находится, я не знаю". Ну, к… За десять лет службы уже была привычка быстро собираться, потому что поднимали часто (я служил в транспортной милиции, железнодорожной, было много поездок и море командировок: и сопровождал первых лиц государства и республики, оказывалось такое доверие, наверное, потому что я всегда не получал форму, а всегда шил мундиры и выглядел хорошо). Удивило то, что я только вышел к проезжей части, сразу остановилось такси, и таксист сказал, что дали команду всех в форме подвозить. В дежурной части на вокзале никто ничего не знал. Приняли решение, значит, усилить посты в каждом зале вокзала, оперативный состав отправить по кабинетам, чтоб занимались бумажной работой, и был такой режим ожидания. Где-то под утро сказали, что отменяется гарнизонный строевой смотр, этакий полицейско-милицейский парад, в котором участвовали пожарная охрана, там... система исполнения наказаний, милиция, это уже была какая-то предпосылка, что такого никогда не было. Ну и вот первое соприкосновение, будем говорить так, с трагедией, это когда мне докладывают о том, что на вокзал прибыла колонна автобусов, на привокзальную пло... оказалось, что это два ПАЗа, оказывается, они приехали из Припяти, кто-то ухитрился собрать людей и вывезти до официальной эвакуации. Мы помогали...  короче, разместили, кого можно, в комнате матери и ребенка, потеснили зал "Интурист", с дежурным по станции договорились, для них открыли специальную кассу, если они собирались куда-то ехать. Сообщили в горком партии, пришли партийные чиновники, сказали, что бесплатно можно их разместить в двух ближайших гостиницах: "Лыбидь" и "Экспресс" (но никто не собирался), открыли для них специально отдельную кассу, но... оказалось, что у некоторых даже нету денег в нужном количестве на билеты, поэтому сажали в поезда именем Советской власти. Партийные чиновники на вопрос: "Что же произошло?" отвечали очень мудро: "Информация проверяется", как будто это где-то на Луне. И... под утро пришли какие-то спецы, с которого... с какого-то очень крутого НИИ.

– Угу.

– С приборами... первое, что они замеряли, наши мундиры, и спросили, были ли мы там. "Где там?" "Ну, в Припяти". "Нет". Ну, мундиры потрусили, все нормально, убор... сделали влажную уборку, начали... пошли ж к людям, начали мерять, у этих спецов глаза квадратные, людей нужно мыть, переодевать и так далее. Где, как, кто даст команду, что? Этого никто ничего ж не знал.  Ну вот так вот в принципе закончился вот этот вот первый день в режиме какого-то непонятного ожидания и каких-то указаний. (Причмокивает, пауза) Потом... обеспечивали мы мероприятия по охране общественного порядка, какой-то был футбольный матч, велогонка Мира... Вроде бы ничего не случилось, и вроде бы мы служили в обычном режиме, но напряженность какая-то чувствовалась. Ну, а для меня, фу-у-уф, Чернобыль начался после того, как позвонил начальник, вызвал в свой кабинет, дал записку, которая пришла по телетайпу, где было написано: "Там, майор такой-то, и с ним столько-то человек, прибыть на станцию Янов для охраны общественного порядка". "Ну, - я спрашиваю, - где?" Оказывается, он по службе в срочном порядке заболел и скрылся в госпитале, и сказал, что с почками проблемы будут. Я говорю: "И?" "Ну, ты же доброволец". Я говорю: "Ну да, я же вроде как выполняю обязанности замполита".

Короче, сел за его телефонный пун... пульт, обзвонил подразделения. Кто-то сразу сказал: "Еду", то есть "иду". "Почему идешь?" "Потому что никого нету". В другом случае зам с начальником вытянули спички, короче, вот так вот скомплектовали, выдали нам костюмы Л-1, как оказалось, одного размера, некоторые в них просто не влезали, противогазы, которые там практически были не нужны. Заехали в управление, выдали нам накопители – вот такая вот трубочка, туда заглядываешь и смотришь, сколько получил. Накопители почему-то были на микрорентгены, мне там еще скинули восемь штук на милли- и рентгены других накопителей, уже начали ехать, по рации сообщили, что вернуться в министерство получить аптечки радиационной защиты. Вот приехали в министерство, и нам, это самое, чиновники говорят, что аптечки выдадим, если бы у вас было письмо, доверенность, вот тогда. Ну немножко поскандалили, какой-то там подполковник объявил мне сразу трое суток гауптвахты, на что я спросил: "Отсидеть сейчас или когда вернусь оттуда? Подумайте, включив мозги». Ну пришли медики, с ними договорились, я получил два комплекта аптечек, написал расписку, указал номер удостоверения, личный номер свой, на этом скандал такой закончился, правда, плохой человек сразу успел настучать моему руководству.

И вот чем ближе мы ехали в сторону Чернобыля, в принципе, мы вообще не знали, что такое Припять, есть Чернобыль, райцентр, вот стрелочка на нашем приборе ДП-63 А, который в армии был уже снят с вооружения, скинули нам, стрелочка потихонечку росла, то есть поднималась, поднималась. В Чернобыле огромное количество людей в погонах, огромное количество УАЗов, уже появились машины для дезактивации. Ну, короче, нашли мы райотдел, нашел я начальника главного политуправления, который сказал: "Вон по двору бегает твой начальник управления, он все расскажет". Мне ужасно понравился запомнился первый инструктаж, который звучал так: "Все уже закончилось, ничего страшного нет, самое главное, не пейте водки, от водки расширяются поры, в поры попадает пыль". Хотя ящик водки мы с собой взяли. Как утверждали военные медики, в эпицентре, перед заходом в эпицентр нужно выпить йодистые препараты и крепкие спиртные напитки, чтоб алкоголь забрал какой-то ион воды. Ну я в химии очень тяжело разбираюсь. Короче говоря, поехали мы на станцию Янов, местный водитель показывал нам дорогу. Едем, чувствуется, гарь идет, заехали на станцию, замеряли фоновое излучение, вот, своего сотрудника спрашиваем, кто у нас по военному расписанию дозиметрист-разведчик? Он говорит: "Я". Я говорю: "Рассчитай, сколько можно тут находиться, сделай замеры". "А как?" Я говорю: "Ну тебя ж учили", все считали, что это не должно пригодиться". Я говорю: "Вот тебе букварь, вот там формулы, рассчитывай". "Ну, три-четыре часа". Возникает вопрос, если... зачем получать коллективную дозу всем скопом, когда можно получить индивидуальную дозу облучения, поэтому всех вывели в Чернобыль и по одному офицеру оставляли, это самое, и то, дал команду...э-э-э... (причмокивает), самую главную, из помещения не выходить, в коло.. в колонке взять ведро воды, вылить на пол, чтобы не было пыли, на кушетку не ложиться, она звенит, чистое место – кресло, и вот там вот сидеть. И вот так вот по очереди менялись (отпивает чай), учитывая, что чувствовал, что людей не хватает, взял... каждые три-четыре часа я ездил, возил смену, это было, конечно, уникальное явление, мы охраняли общественный порядок на том месте, где общества не было. Но тем не менее, добились там, стоял спецвагон с топливом, на станции, его утянули. Потом была такая картина Репина: стук в двери, моложавый такой майорчик. "Ты кто?" "Я с главного политуправления". Я говорю: " Ну и, ч, че дальше?" "Где ваши боевые листки?" Я говорю: "Чего?" "Ну, боевые листки, как вы поддерживаете боевой дух?" Я говорю: "Слышишь, – говорю, – давай зайдем в станцию, потому что –, говорю, – еще немножко постоишь и у тебя будет болеть горло, ты без респиратора и ты не сможешь поддерживать боевой дух других". "У вас шашки, шахматы есть?" (Причмокивает) Я говорю: "Скажи мне, а с кем мне играть? Отловить собак и с ними гулять?" Ну, короче, (пауза) как-то друг друга поняли через... я ему еще дал в подарок пару респираторов, чтоб он мог голосом поддерживать боевой дух. Потом еще приезжал очень большой чиновник, с большими погонами, поднял шум, почему вывели подразделения с поля боя. И вот когда ему объясняешь, что лучше получать индивидуальную дозу чем коллективную... "А вот..." Я говорю: "Товарищ полковник, вот, – говорю, – брошюра с красной обложкой, сакраментальная надпись "Это должен знать каждый" "И что?" "А вот тут, на предпоследней странице, написано, что эта брошюра была издана под вашей редакцией.» «Да?» «И тут написано, что лучше получать индивидуальное..." "Ну тогда да. А у тебя накопители есть?" Я говорю: "Те накопители, которые дали, по дороге сюда, они уже кончились. Но у меня есть...", и показываю. "Подари один". Ну, вот я ему один подарил, он успел приехать в Киев записать себе 70 рентген. (Пауза). Но, учитывая, значит, во-первых (причмокивает), ну, будем говорить, зона была уже закрыта, пассажирские поезда не должны были ходить, и когда вдруг проходит пассажирский поезд, выходят люди, и гово… спрашиваешь: "Куда вы?" "Домой", так и хотелось им сказать: "Дома-то у вас уже нет".

Потом надо ж доложить, а штаб Припяти был в городе Лимелицы, поехали доложить, что поезд же проходит, и вот едем в Припять... Во-первых, где тот город, черт его знает... И стоят там три хлопчика в комбинезонах, вместо респираторов-лепестков у них просто платками закрыто лицо, эдакие ковбои, мы спрашиваем, говорят: "Вот, отпустили нас со станции, сказали, что мы свободны, потом нас найдут". Я говорю: "И?" "Вот, - говорит, - тормозим машины, все обещают на обратной дороге забрать". Я говорю: "Мужики, садитесь, у меня, говорю, УАЗ-буханка, ну микроавтобус, садитесь, чтобы вы не подумали, что мы вас обманем". Я говорю: "И вопрос: вы сначала таблетки выпьете, а потом водки, или сначала водки, а потом таблетки". Они говорят: "Выпьем таблетки, запьем водкой". Ну, доложились в горотделе, потом вывезли ребят, выезжая с Припяти, там центральный такой бульвар и стоят стенды "В Припяти столько-то школ", "В Припяти столько-то...", ну, вся инфраструктура расписана. И кто-то уже написал: "Было, было, было". И один из них вышел и начал стирать надпись "Было"... Вот такое легкое такое вот впечатление. Довезли там в штаб уже в, в Чернобыле, узнали, куда эвакуированы их семьи, посадили на попутки, отправили, потом лет через пять в курилке отделения лучевой патологии слышу его рассказ, что ему в жизни попался один раз хороший мент, правда я не сознался, что это был я.

Короче, провели мы там ни много, ни мало, всего четыре дня, (шорох каблуков, шепот интервьюера "Я прикрою двери") Вот, вот, вот... (пауза) Приехали... (возвращается на место) а, началось все с того, что я, э, звоню... связь была эм... будем говорить, в будущей зоне, отключена телефонная, мобильных телефонов не было, но на железной дороге была релейная связь, от станции к станции, и ты выходишь это самое... Я так в управление докладывал, а потом решил позвонить... (наливает чай) жене, я ей сказал, что уезжаю на несколько дней в Тетерев, на другую станцию, ну от станции к станции идет связь, оператор в Киеве, я говорю, тогда телефон был 263-90-70, я говорю: "Дай город, только не говори, с какой станцией будешь соединять". "Я что, – говорит, – дура?" Я говорю: "А я откуда знаю?" Вот она соединяет: "263-90-70?" "Да" "Сейчас будете говорить со станцией Янов" "А где это?" "Ну что вы не знаете, там, где реактор взорвался". Сдала с потрохами! А я, это самое, уже, значит, перед этим звонил оперативному дежурному, и говорю: "Что-то народу как-то нехорошо» «Что?», – говорит. «Поблевывать начал". "То вы водки перепили". Я говорю:" Ты с медиками свяжись и почитай, – говорю, – страничку по гражданской обороне "Первые признаки переоблучения". Ну а потом звоню: "Ну как?" "К вам выехала замена". Я говорю: "Что случилось?" "А, решили, что вам хватит". (Отпивает чаю) "Ну хватит так хватит". Приехала смена, дала подтверждение, мой хороший товарищ-знакомый. Я говорю:" Володя, вот тут одна маленькая вещь". "Какая?" "Вот чтоб китель не запачкался пылью радиоактивной, я в штурмовке, –  говорю, – хожу" "И что?", говорит. "Потрусишь, она вроде чистая становится". А закончилось все: штурмовка, тут резинка, стягивающая все, у меня вдоль этой резинки оказался лучевой ожог, а врачи говорили опоясывающий лишай.

Да, при выезде, подъезде к Иванкову, нас остановили, направили на пункт дезактивации, на пункте дезактивации нам сказали, что ваше управление не привезло сменной одежды, поэтому мы вас переодевать не будем. Я говорю: "Доктор, вот тут отключился, потерял сознание, вот, рассек подбородок". Он достал кусок пластыря: "Хватит, зарастет". Ну, поехали, в Киеве нас опять тормознули (пиликанье) направили в поликлинику МВД, и... стоит дозиметрист (пауза) в плаще химзащиты, (пауза) в противогазе, мембранном, командирский и говорит: "Все нормально, раздевайтесь". Ну как это, интересно "все нормально, раздевайтесь"? Снял я с него противогаз, хороший знакомый моя, говорю: "Володя, объясни, что за "все нормально, раздевайтесь"? Ну, подошла женщина-доктор, нормальным таким командно-окопным языком объяснила, что раздеваться-таки надо, и я говорю: "Во что переоденемся?" Кроме простыней и тапочек ничего нет. Ну, жаль, такая, эта самая, жаба задушила, к строевому смотру пошил новый мундир, сапоги с жесткими голенищами, потому что всегда пройдешь впереди ротной коробки, исполнишь соло и получаешь благодарность за успехи в оперативно-служебной деятельности, никто же не пишет "за строевой смотр", и вот так вот накапливаются всевозможные благодарности. Да, созвонил.., то есть, она позвонила начальнику управления, начальник управления облаял, сказал, что будете наказаны, почему не взяли сменной одежды? Я говорю: "А кто инструктировал?" "Должны были". Я говорю: "Ваши клерки как инструктировали, так мы и поехали". "Будете наказаны". Я говорю: "Товарищ полковник, я просто на вас рапорт напишу, потому что вы все хреново организовали". Но обещание, правда, я свое выполнил. (Наливается чай) Короче, созвонились с отделом, приехал старший, приехала старший следователь Инна Сокольникова, все, что насобирала в кабинетах, привезла. Ну, мне достался мундирчик, тоже капитанский, правда, на размера полтора меньше, я шнурочком так связал брючки, китель не сходился, на голом теле, зато туфли достались шикарные, на три размера больше. Ну, короче говоря, ну, в отделе напоили чаем, (пауза, причмокивает), потому что уже многие просто мягко говоря блевали страшно, короче, в таком виде я явился домой, и жена спрашивает: "Что с мундиром?", я говорю: "После химчистки сел". (Пауза)

"Ты, – говорит, – в душ?" Я говорю: "Да сколько ж меня сегодня можно мыть? "Ужасно звенела голова, подходит кадр в химзащите и в белом халате, это такое потря… потрясное видео. "Ты кто, ты что?" "У вас голова звенит". "Она, – говорю, – раскалывается". "Я вас буду стричь". "Сколько человек ты сегодня постриг?" "Вы первый". "От винта.» Чем у вас еще можно голову вымыть?" Короче, вымыл порошком, которым БТРы, дезактивацию делают. Ну, фон прошел. На утро, это самое, тошнота всепобеждающая. Спрашиваю: "Чьи волосы на подушке?" Жена говорит: "Твои". Ну, по дороге, слава богу, мундиров хватало, гражданки не было, но формы – слава богу. А, позвонили со службы, говорят, отправляем следующую группу, приезжай проинструктируешь. С трудом доехал, на меня мой начальник посмотрел и говорит: "Ты знаешь, – говорит, – с такой рожей на подвиг не вдохновляет (сдержанно смеется). Ты в зеркало на себя смотрел?" Я говорю: "Я брился с закрытыми глазами". Короче говоря, "иди, - говорит, - в кабинет и займись, – говорит, – списанием обмундирования". Я говорю: "Понял". Потом же мы составили (пауза, причмокивает) по накопительным комиссионным таблицу кто сколько получил, приехал в управление и говорю: "Так и так, вот накопители, но, – говорю, – полученные в другом месте, а вот комиссионные, – говорю, - показатели". "Они все испорченные, они никуда не годятся, можете оставить себе на память". Но это уже потом, через много лет узнаешь, что уже второго мая был введен режим секретности, и дозовые нагрузки были засекречены.

Приехал домой, тошнота убивающая, жена говорит: "Ну нужно иметь почти, – говорит, – два с половиной высших образования, чтобы не прочитать сути в аптечке. Я говорю: "Что у меня в аптечке, все аптечки неиспользованные. Вот тут написано, у меня лежит, написано: "Противорвотное". Я говорю: "А что ж ты так поздно прочитала?" И целую капсулу туда "оп-па". Облегчение! (Пауза) По блату...э-э-э, нам устроили консультацию в четвертом управлении (пауза), которое лечит первых лиц государства, приняли просто как родных, и вот, временные карточки, просто пишут "лучевой ларингит", "лучевой фарингит", "лучевой конъюнктивит", "ожог мягких тканей лица», ну, перечень, плюс сдали анализы, через день прихожу забрать анализы свои и товарищей, говорят, ваши карточки временные отправили вам в поликлинику, я говорю: "А анализы?" Вот, отдают анализы, а поверх написанных анализов совсем другим цветом внесены исправления. Пришел режим, который все засекретил. Потом была паника на вок..., паника всеобщая и идиотский лозунг "Здравствуй, лето пионерское", отправляли детей по всем нашим станциям... (пауза) в разные места, это самое, на отдых, как они это называли. Вот, на вокзале, значит, во-первых, м-м-м, (пауза) у кассирш, которые уже работали на автоматизированной системе "Экспресс" (пауза) с билетами, тоже дети, и они все бросили, и начали спасать своих детей, поэтому с линейных станций начали брать кассирш срочно работать на компьютере, в кассах огромные очереди, потом уже начали давать дополнительные поезда, и каждый час три-четыре человека в этом маленьком низком билетном зале теряют сознание, выносим, и вот даю команду в мегафон открыть окна. Какой-то особо бдительный гражданин начал кричать: "Нас хотят отравить радиоактивной пылью". Но только еще не хватало паники. Ну, показываю перстом и говорю патрульным подвести, ну, подводят, и я спрашиваю: "Патроны еще остались?" Они приняли игру, один говорит: "У меня четыре", другой: "Полная обойма". Я говорю: "Паникера в овраг выведите". Паникер потерял сознание, упал в обморок, я говорю: "Отбарабаньте в медпункт". Потому что как паникер, дали понюхать нашатыря, удрал в окно. Ну, и, как говорят: "То, что знают два мента, знает и свинья". Вечером приехал начальник управления и спрашивает, сколько я расстрелял людей. Я говорю: "Товарищ полковник, патроны кончились, не выдают".

Ну, было огромное количество громких слов, брызганье слюной, я говорю: "Ну как-то из ситуации надо выходить, мы ситуацию держим под контролем". "На тебя, – говорит, – уже трижды жаловались". Я говорю: "Это как?" "Ты куда послал генерала?" Я говорю: "Вы меня извините, – говорю, – но касса для депутатов, адмиралов и генералов, они лет по двадцать-тридцать не одевали мундиры, а тут одели мундиры, и для внуков нужно выбить билет. И пошли в рукопашную, в самую настоящую рукопашную. Я в мегафон вежливо им говорю: "Товарищи генералы-адмиралы, прекратите бардак у своей кассы". Ну один по гражданке подходит: "Вы знаете, – говорит, – что такое бардак? И кто вы?" Я говорю: "А вы кто?" Он говорит: "Генерал такой-то". Я говорю: "Капитан Наумов Александр Викторович, запишите, забудете". "Так что такое бардак?" "Вы меня извините, товарищ генерал, в бардаке каждая бл*дь свое место знает, а вы тут рукопашную устроили и позоритесь перед людьми". Ну жалобщик, дошел до министерства. Ну короче говоря, дали команду меня с вокзала обеспечивать порядок на тетеревской ветке, откуда отходят поезда с детьми в пионерское лето на отдых... так, давайте сделаем перерыв, я с вашего позволения курну.

– Угу (Шорох убираемого диктофона).

– Потому что...

– (Причмокивая) Да, и отправили меня, будем говорить так, на линейные станции, я ездил от Киева до самого Тетерева, чтоб... участвовал в организации отдыха, а по сути дела, эвакуации. Самый большой маразм, как потом понял, особенно когда детей из зоны припятьских, чернобыльских отправляли на отдых в Крым, на юга, ну, наверное, для того, чтоб они получали дополнительную солнечную радиацию, как оказалось, это была ошибка. И вот вышло так, что был я на станции Бородянка. Приезжает состав то ли с узбеками, то ли с калмыками, ну, узкоглазенькими. Открывается дверь, первый вопрос: "Где у вас дают бесплатную водку?" Я говорю: "Уже не дают". Я говорю: "Открывайте санэпидемстанцию проверить состояние". Им говорят, что нужно мыть состав (интервьюер отпивает чай), он запыленный. Они тупо отказываются, что мыть не будем. Тут представители совета министров, море чиновников начинают их убеждать – ноль на массу. Ну я к зампредсовмина подхожу: "Разрешите мне с бригадой поговорить, и сейчас они быстренько начнут мыть". "А что им скажете?" Я говорю: "Самое главное, чтоб вы только не мешали". Я говорю: "Бригадир, у тебя, – говорю, – бригада по-русски понимает?" "Понимает" "Тогда соберешь возле штабного вагона". Ну вот собралась толпа мытых-неумытых, мятых, я их спрашиваю: "Куда приехали?" "Украина". Я говорю: " Точней" "Киевская область". "Что у нас случилось?" "У вас, – говорят, – реактор взорвался". "Правильно, поэтому живем по законам военного времени". "И что?" Я говорю: те, кто не выполняет указания советской власти, мгновенно наказываются". "Это как?" Я говорю: "Бригадир, дай двух человек, я им покажу, – говорю, – что бывает с теми, кто перед этим отказывался". "Это как?" Я говорю: "Они лежат там за станцией и, – говорю, – пойдешь и ты". Они чего-то мгновенно вжались в вагоны и задали вопрос, где брать воду. Ну, все зашуршало, дама говорит: "Вот так рождаются слухи". Я говорю: "Моя задача отправить своевременно состав, и состав уйдет вовремя, а что они думают, меня как-то это не волнует". Короче, пока я вернулся в Киев, очередной скандал, мой начальник говорит: "Ты хотел к дочери в Москву съездить", э-э (пауза) (жена брата на седьмом месяце уехала к родственникам в Москву, забрала своего сына, тут племянница, и мою дочь, и я решил-таки с ними съездить). Я говорю: "На сколько?" "С глаз долой даю тебе двое суток". Проезд был у меня бесплатный по всем витиеватым дорогам Советского союза, я мгновенно в поезд, в Москву приехал, зашел в метро в комнату милиции, говорю: "Мужики, дайте позвонить, – говорю. Звоню своим, я говорю: "С чернобыльским приветом, Наумов", и смотрю, как они вдруг: "Вщ-щь!" – (дальше сквозь подавленный смех) в разные стороны. Я говорю: "Мужики, мундир первого срока, тот, который был на мне, там, его забрали". Но как-то на них не подействовало (перестал смеяться). Короче, прошатался по магазинам, напакованный пришел. На следующий день уже уезжать надо, дочь говорит: "Больше туда не ездь". "Почему? – говорю. "Те, кто туда ездит, умирают". Десять лет ребенку (причмокивает). Я говорю: " Хорошо, не буду".

Приехал. Начальник говорит: "Слышишь, ты мне скажи, – ну, уже обстановка такая, более-менее. Во-первых, город без детей, город полупустой. – Ты хотел в отпуск". Жена... короче, работали, семья работала вахтовым методом: то в Москве (пауза), то в Карпатах дочь с кем-то, то жена уехала, будем говорить так, на вахту к дочери, вот один. Я говорю: "Ну". "Напиши рапорт и дуй в отпуск с глаз долой". «Я, – говорю, – просто от счастья, говорю, начинаю млеть.» Быстренько написал рапорт, и вдруг захотелось ужасно окунуться в море. Поехал в Одессу, там был... короче, все закончилось тем, что на третий или четвертый день вырубился на пляже. Ну, перегрелся, может быть, на солнце или получил чего-то, короче, а там эта база наверху, такая вот длинная-длинная лестница ведет, тут подхватили на руки и понесли наверх. Где-то я в середине я очнулся и думаю: "Сам не пойду, если несут, пускай несут". (Оба сдержанно смеются) Оказался там доктор бывший подводник, атомщик, со мной поговорил, дал мне направление, вручил билет и сказал: "Дуй отсюда".

Ну, вернулся в Киев, год прошел, как раз отец умер, сделал ему памятник, вот, вышел на службу, уже начался второй этап возвращения детей, ну, кончилось тем, что, в октябре чувствую... Я двенадцать лет занимался спортом, половину этого срока – профессионально, получал за это деньги, раньше всякая болячка – это что? Ну, пять-десять километров пробежал, двадцать раз отжался, сто раз присел, и хворь уходит. А тут вдруг ноги не гнутся, суставы опухают, ну, что-то началось не то. Короче, кончилось тем, что я только в октябре-месяце попал в отделение лучевой патологии, точнее согласился на недельку, на две отлежаться – задержался там на полгода. (Пауза) Дважды побывал в реанимации, попался доктор завреанимация классный – лежишь как бревно. Что такое советская реанимация – это, конечно, сказка: кнопка не работает, вот тебе железная ложка, будет плохо – бей по кровати (причмокивает). Но лежишь как бревно, ничего не хочется, все. Он периодически заходит, и лежишь один. И он вот так вот наклоняется и спрашивает: "Ну что капитан, гаплык?" – Правда, он говорил немножко по-другому, более грубо. Короче, на третий день он меня достал. Когда он в очередной раз наклонился, я уже не помню, какой рукой схватил его за ворот, а другой, думаю (клацает языком) получишь. А другой не могу, рука перевязана, стоят капельницы. "О, – говорит, – видишь, как хорошо. Разозлился! Значит, все будет хорошо. Чего хочешь?" "А чего можно?" "Да все можно". Я говорю: "Доктор, – говорю, – хоть одну затяжку. Но тут же нельзя, тут реанимация". Он говорит: "А кто начальник?" Достал сигарету, прикурил: "Только не длинную затяжку". Ну, затянулся всеми легкими, ушел в нирвану, очнулся, смотрю, говорю: "Сколько минут я был в отключке?" "Сутки, все нормально. А сейчас что хочешь?" Я уже боюсь высказывать желания: "Мне бы глоток чего-то". "Воды?" Я говорю: "А покрепче можно?" "Можно". Я говорю: "Но страшно". "А ты не бойся". Достал фляжку с коньяком: «Маленький глоточек». Ну, глоточек вышел не совсем маленький, опять такое чувство, что сургуч спускается куда-то расплавленный внутрь, очнулся. Я говорю: "А сейчас что, сутки?" "Пятнадцать минут, все идет на поправку".

И вот так вот в полудремоте, то идешь в нивану, то возвращаешься назад, открываешь глаза, оп-па, жена сидит. Я говорю: "Кто тебя сюда пустил?" – а сам думаю, уже какая неделя небритый, немытый, еще не знаю, как выглядит харя лица, не просто лицо, харя, с красными глазами, думаю: "Твою ж мать..." Я говорю: "Ты чего пришла, если попрощаться, то рано". "Она рассказала все, что обо мне думает. Вот я раз, в другой раз очнулся, смотрю – священник. Думаю: "Твою ж, это самое, дивизию..." Я говорю: "Ты че, отпевать пришел?" "Я, – говорит, – молюсь за твое здравие". Я смотрю, лицо знакомое, но борода. Называй меня отец Валерий. Я говорю: "Валерка, ну как я тебя могу отцом называть?" А он после Афгани вдруг ударился это самое и ушел к Богу. Короче, одел он на меня деревянный крест: "Ты же крещенный, и не снимай его". Ну вот я его, это самое, до сих пор не снимаю. Короче говоря, через день-два будешь опять у себя в отделении. Ну, короче, вот так вот вычухался, вернулся на службу. А я исполнял, временно исполнял обязанности, ждал назначения, ну пока я лежал, назначили другого, пришел какой-то проштрафившийся майорчик с министерства, его отправили из центрального аппарата вниз. Короче говоря, прошел год, и вдруг на совещании всего личного состава он говорит, что нужно заслушать на кадровой комиссии тех, кто постоянно болеет, и зачитывает список (пауза) добровольцев. Ну я вижу, я спрашиваю начальника, какой дебил составил этот список. Когда они нужны были, добровольцы, они туда поехали, и это нужно быть таким идиотом, чтобы составить такой список. Он говорит: "Замполит ошибся". Замполит не ошибся, он просто ничего не понимает. Ну, короче, тут он говорит: "Мы не сработаемся". Я говорю: "Неужели ты осчастливишь личный состав и уйдешь?" Но уходить он не хотел, я тихенько-тихенько, быстренько – в управление охраны Киевской области, узнал, что у них вакансия "командир роты спецбатальона милиции", нужно было взять справку, что мне нужно... что я здоров. Поехал я в отделение лучевой патологии к профессору, куратору и говорю: "Профессор, я здоров?"

– Нет.

– Дайте справку, что я не здоров.

– Не могу.

– Я болен?

– Нет.

– Дайте справку, что я не болен...

Короче, вот так вот "посперечалися", поговорили, в результате чего я получил справку, что я здоров и могу нести дальше службу в зоне повышенной ионизации. Ну и вот, ушел в спецбатальон милиции командиром роты, но это отдельно такая длинная-длинная история, вот, зайдете на мой сайт, там почитаете. Тут нужно было сдавать экзамены в академии, дали мне отпуск для сдачи экзаменов государственных, поехал я в нашу академию сдавать это самое, сдал и говорю все, значит, тут уже дальше открывается карьерная лестница и уже есть перспективы, мне говорят: "Возьми справку, что ты дальше можешь нести службу". Ну я с уверенностью опять пошел в отделение лучевой патологии, и получил справку: "Категорически запрещено находиться в зоне повышенной ионизации". Я говорю: "Ну все, вы перешибли мой карьерный рост". Ну, предлагали ехать там начальником подразделения в один район, в другой, в третий, я всегда у начальника главка отказываюсь, тот говорит: "Ну аргументы какие-то есть?" Я говорю: "Товарищ полковник, ну как, – говорю, – чего ж ..." "Вот, едешь в Славутич, сразу получишь трехкомнатную квартиру". Я говорю: "Зачем мне трехкомнатная, если у меня двухкомнатная?" "Ну, вот веский аргумент назови, и я не буду к тебе приставать". "Понимаете, есть одна деталь в моем доме, которую я не могу бросить". "Какая деталь?" "Белый, красивый, теплый... что? Унитаз" (ухмыляются). В результате чего я в зоне получил уже большую звезду. "Тогда, – говорит, – для тебя нету должности". Я говорю: "значит, будем искать в другом месте". "Есть должность старшего лейтенанта". Я говорю: "Я согласен". "Так ты ж майор". "Я уже майор". Ну, короче, все равно потихонечку там вырос, после этого ушел в отдел по атомным станциям в МВД, объездил все атомные станции Украины, составляли им планы на случай подобных аварий, ездил, когда был пожар в машзале, где дали до, допуск (у меня был пропуск на все атомные станции). Интересно, значит, приезжает целый там генералитет, а мы еще тогда в союзе ж были. Значит, по всей Украине объявлена готовность номер один. А внутренние войска, которые охраняют станцию, у них тревоги нет, потому что штаб у них под Москвой в Курчатове, у них никто готовность не объявлял. Ну я-то по своему пропуску зашел и спрашиваю там начальника пожарного отряда, я говорю: "Николай..." "Какой допуск?" "Сто часов работы". "Значит, практически чист". Ну, всегда с фотоаппаратом, подснялся. Уже локализация пожара прошла, все, ну, собрались, поехали в Зеленый Мыс, чтоб обмыться, поесть и отдохнуть, а в Зеленый Мыс нас не пускают. Моя полевая форма звенит, ботинки звенят, короче говоря, мой канадский камуфляж забрали порезали (стук чашки о стол), ботинки (неразборчиво) тоже и выдали полевую форму, ну, я знаю, вот такого цвета как дверь. Ну все, думаю, теперь я похож на мебель. Горло, правда, потом болело недели две-три, если не больше, таки фон какой-то был. После этого пожара я Министру написал, Василишину выступление для программы "Время", он его слово в слово озвучил, оно прошло по всем каналам, и центральным, украинским, на радио, в газетах. Ну, думаю, все-таки я где-то пописываю, на каких-то фотовыставках участвую, плюс у меня уже два (причмокивает) документальных фильма есть. Пошел я в главное политуправление (причмокивает) и говорю, это самое, начальнику главупра о том, что я хочу работать в пресс-службе. Он спрашивает: "Ты журналист?". Я говорю: "Нет, но я очень талантливый офицер. (Смеется) Вот мои дипломы, вот мои публикации, вот кассета с моими фильмами, сюжетами". Тут приехали немцы, баварцы с колонной гуманитарной помощи, он говорит: "Как осветишь, так примем решение". Короче, все газеты (причмокивает) республики были заполнены моими материалами и фотографиями... ну, вот так вот я попал в пресс-службу. В пресс-службе в основном молодняк, все боялись ездить в Чернобыль, Чернобыль стал моим, плюс я выезжал на все разминирования, вооруженные захваты... Во всяком случае, был хороший архив, море публикаций.

Ездить продолжаю. На двадцатую годовщину я создал свой сайт "Чернобыльский след", периодически его пополняю, был этап, когда писал сценарий, но писал сценарий для россиян, когда у нас все началось, с россиянами расстался, сейчас меня все убеждают, что нужно дописать его, но для себя, что я пытаюсь заставить себя сделать, но пока не выходит. Ну, и, во всяком случае, я честно говоря, перестал, по большому счету, ну, общаться на коммерч…, с нашими журналистами, хотя я им помогаю, все, но когда ты даешь море справочного материала человеку и говорю: "Почитай внимательно". Ну, вроде все ничего, идешь в прямой эфир, потом смотришь сюжеты, которые они готовят, и режет слух, что в Киеве фоновое излучение повышали в сто раз. А спрашиваешь: "Любимая, скажи мне, зачем ты целую столицу убила? Ну как, – говорю, – ну ты решила, что тут было 13 рентген, все должны были повымирать". "Я, – говорит, – где-то в интернете читала..." "Я тебе дал документ официальный, как ты мо... ну это ж не журналистика". Или когда: "Давайте поедем в зону", я говорю: "Один вопрос – хронометраж". «Ну, мы новостийные, мы дадим три минуты». Я говорю: «И за три минуты сутки-двое ездить с вами... да упаси меня господь».

Вот поэтому, честно говоря, с западными каналами когда ездишь, ага, вот, я поехал со "Шпигелем", я знаю, что это будет тридцатисемиминутка, обширная, со всеми подробностями. Поехали с центральным телевидением, они сделали три тридцатиминутных сюжета, я понимаю, что они сделали какой-то кусок работы. Правда, поехал с нашим каналом, там, "Магнолия ТВ", повез их сам, все это самое, на своей машине, все, сделали нормальный фильм, о сталкерах. Приехал Пятый канал Санкт-Петербурга, все нормально, это самое, сделали, по сути дела, короткометражку "Период полураспада". Но ехать за полторы-две минуты, где всю информацию переврут ну просто не хочется. Или когда с печатными нашими этими самыми начинаешь... пытаешься говорить коротко, чтобы или взяли этот кусок, или вообще его выкинули, потому что когда вырывают какую-то фразу из контекста, выходит так, что ты этого не говорил, хотя вещает твой голос. Ну, во всяком случае, к-хм, сейчас тема ожила, прошлый год это была мертвая, позапрошлый – более-менее, ожидается... то есть, активизация наступает в преддверии (риторическая пауза) или Дня ликвидатора, или в преддверии годовщины, но не больше. Потому что когда-то с музеем Чернобыля провели опрос и спрашивали взрослых людей, старшее поколение, идиотизм заключается в том, что они даже не знают, когда была авария, какая дата, где находится чернобыльская...? Вот, общаюсь со студентами, юристами, вопрос первый – это дисциплина и безопасность жизнедеятельности. Я говорю:

– Где находится Чернобыльская АЭС?

– Где-то на Украине.

– Правильно, – говорю. – А точнее?

Ну кто-то сказал:

– Недалеко от Киева.

(Звонит мобильный телефон. А. В. Наумов (дальше – А. В. Н.:)

– Я перезвоню. (Звук нажимаемой кнопки). О чем разговор идет? Ну, вот, а ректор убеждает: "Это наше будущее". Я говорю ему: "Пал Палыч, вот, общаясь с ними, понимаешь, какое страшное ждет нас ждет будущее. Потому первой умирает память». (Пауза, выдыхает). Вот, вышло так, что полтора часа работал говорящей головой. Оказывается, им интересно. После этого попросили отвезти их в музей Чернобыля, где-то до кого-то что-то дошло, и когда кто-то говорит: "Так это ж страшно", – я говорю: "Страшно то, что мирный атом вошел в каждый дом, и свой след оставил не только в ваших родителях, но и в вас, почему?" Идем к следующему стенду, рассказываю почему, или читаем документы о том, что заготовили мясо, а оно радиоактивное, оно из зоны, и решили развезти по мясокомбинатам и добавлять в продукцию не больше двадцати процентов. Так что ваши родители ели это мясо и получали мирный атом, значит где-то вавка осталась и в вас. Оп-па... "Мы этого не знали". Я говорю: "Вы просто не интересуетесь, потому что в учебнике истории одна страничка, в этой страничке полстранички текста, остальное – фотографии. Хотя возникает вопрос, а как же вы расскажете о тех шестисот тысяч официально зарегистрированных ликвидаторов, только зарегистрированных. А когда вы читаете документы о том, что их дозовые нагрузки были засекречены и разрешали связывать, делать взаимосвязь заболевания с участием в ликвидации только в том случае, если, м-м, (причмокивает) были признаки острой лучевой болезни. (Пауза) В принципе, я вас скину на электронку, вы почитаете, да? Вот, базу эту самую, и поймете, насколько это было в то время цинично. Я когда-то сделал там подборку, да? О чем писали газеты в эти дни (интервьюер угукает), о чем писали газеты, о чем я помню. Стыковка в космосе, борьба за урожай там, но никак не о аварии, потому что первое сообщение, которое и было, о том, что на Чернобыльской атомной электростанции произошел пожар, пострадавшим оказывается помощь, создана правительственная комиссия, и только аж десятого мая уже выступал Горбачев, текст я вам скину.

И вот пытаешься об этом как-то рассказать, точнее, даже не рассказать, а оживить уже те воспоминания, которые они не хотят, потому что, м-м-м... Были там где-то герои. Но вот началась у нас эта война, да? И появились другие герои, плюс инфляция пятьдесят процентов, плюс стоимость медикаментов растет, это самое, короче, они получают еще раз очередной какой-то стресс, не просто, это самое, морально-психологический, люди просто хотят выжить. Я не к тому говорю, вот я покупаю себе вот такой аэрозоль, я нахожусь в международной программе, утром и вечером вдыхаешь один этот самый, чтобы работали бронхи и легкие. Так вот цена, м-м-м, официальная, да, вот сейчас этого меленького баллончика – восемьсот пятьдесят гривен, я покупаю за двести шестьдесят, потому что я по программе. Как может купить тот ликвидатор, который получает пенсию ну две пятьсот, три? (Звук положенного предмета). Он не будет это покупать. За три года вот это вот, начиная стоить от четырнадцати гривен, да? Последний раз захожу покупаю – уже семьдесят четыре. И, м-м-м, хороший был, это самое (причмокивает), Закон о социальной защите участников ликвидации аварии, но когда принимается очередной бюджет, там пишут "временно приостановлено", "временно приостановлено" (наливается чай). Обещание. Выплаты. Компенсации. Хотя я всем пытаюсь внушить (еще наливается), что у чернобыльцев (стук чашки о блюдце) нет льгот, есть компенсация за утраченное здоровье в соответствии с законом. Сейчас уже с моей пенсии берут налог. Но я получаю военную пенсию, я отслужил тридцать лет, я почему-то был в Чернобыле, немножко был и в других местах. Я пишу в Кабмин: "Вот так вот, в соответствии с Законом Украины (но закон имеет высшую силу, чем постановление Кабмина), на каком основании вы высчитываете с меня налог, с пенсии?" Они мне отвечают, что я прав. Я пишу в Минсоцполитику, они мне тоже пишут, что я прав, но если я прав, так кто будет исправлять? "Подавайте в суд". (Пауза) Ну какой-то вот такой вот... я вообще не знаю, как это назвать... Ну хорошо, я из той категории, это как не для прессы, что я еще что-то пишу, для кого-то делаю мониторинг информации и прогнозирование, периодически получаю конверт и могу выживать. А другие остались жить в двадцатом веке и не знают, что такое компьютер. Как есть такая Ассоциация журналистов-ликвидаторов, с огромными архивами, с огромной базой материалов, у которых, которые дальше пишущей машинки не ушли. (Пьет чай, сглатывает, кряхтит, причмокивая). И не могут себя засветить, не могут это самое... Короче, лучше задавайте вопросы, потому что я за эти дни так наговорился...

– (Улыбается) Хорошо, эм-м ... Я бы хотела сначала вас немножко вопрос такой уточняющий по поводу ликвидации. Вы участвовали в ликвидации Чернобыльской катастрофы, опишите, в какое время и где именно, чтоб у меня немножко такая картинка в голове сложилась четкая...

– Значит, в восемьдесят шестом году...

– Да.

– Я был четыре дня.

– Угу.

– В составе руководил группой Юго-западного управления транспортной милиции. Вообще, я считаю, что нам там делать было нечего. Если б мы не помогали людям, мы бы провели там бесполезно время.

– Угу.

– В восемьдесят восьмом году я ехал, был командиром роты в спецбатальоне милиции по охране зоны Чернобыльской АЭС. Ну что? Ловили мародеров, ловили браконьеров, помогали самоселам, тушили пожары. За вторую ходку тоже получил семьдесят рентген. По большому счету, вот я как считаю, да? Вот вся эта масса, которая прошла через Чернобыль, по большому счету, можно было разделить на две очень разных категории: вот те, кто был там на крыше, вокруг станции – они что-то ликвидировали, (пауза) они ликвидаторы, (пауза), а мы – вот такая категория, по большому счету, из-за идиотского руководства просто потерпевшие, пострадавшие, но мне так иногда вот... Потому что когда читаешь, что на Три-Майл-Айленд от силы получили дозовую нагрузку один миллирентген и получали какие-то колоссальные выплаты и компенсации, то у нас этого не было. Да, я, например, точнее, да, я имел возможность, были дни, когда я получал за день пб..., то есть за день пребывания еще четыре дополнительных оклада. Короче, один день – пять окладов. Было три оклада, было четыре, было два, чувствовал себя, будем говорить так, финансово обеспечено независимым, но никто ж не знал, чем это потом аукнется. Так что... И поначалу, да, ликвидаторы, будем говорить, вот эта категория – первая, вторая категория, были... ну, обласканы и обеспечены, но за последние... (пауза) За все это время этот Закон о социальной защите ликвидаторов тридцать восемь раз изменялся, если не больше, в сторону ухудшения, хотя, как юридическая практика говорит, закон обратной силы не имеет (долгая пауза).

– Понятно. А расскажите, как проходила ваша жизнь дальше, после того, как вы закончили работать. (А. В. вздыхает) То есть после Чернобыля вы дальше продолжали работать, работали в разных учреждениях, как, (пауза) когда?

– Было огромное количество предложений, потому что у меня была последние годы специфика... Предложения от многих госучреждений, чтобы... но у меня всегда был один-единственный вопрос. Во-первых, я много лет, будем говорить так, работал, по сути дела, круглые сутки. Потому что когда Кучма подписал свой указ о том, что те, кто отслужил тридцать лет, должны получать надбавку восемьдесят процентов, я сказал, что я готов работать сутками, но прошу, чтоб было мне восемьдесят, сорок, тридцать три там, мне это все дали, и я работал сутками. Поэтому когда мне предлагали в разные госструктуры высокие идти, я им каждый раз отвечал: "Назовите сумму, от которой я не смогу отказаться". Так все считали, что можно поработать полу-бесплатно. Я сейчас тем же самым периодически занимаюсь, но сейчас занимаюсь более в нормальном этом самом... Вот нужно сделать мониторинг, вот, и прогноз по этой ситуации. Я говорю: "Не вопрос, как только на карточку что-то упадет, мы сразу начинаем разговаривать", и отправляешь там, эту самую, половину материала, а, с выводами, с прогнозами… Вторая часть упадет, и начинаем работать дальше. Но и я этим не злоупотребляю, я занимаюсь этим крайне редко. Я знаю, что вот наступит, это самое, чернобыльские даты, я буду каждую неделю или в неделю раз-два ездить в зону...

– Ваше физическое состояние, ваше здоровье вам позволяло работать после Чернобыльской катастрофы, или это было...

– Я мог оформить себе инвалидность, но если б я оформил себе инвалидность, я же не министр, не замминистра, не генпрокурор, которые оформляли себе третью группу инвалидности, получали себе еще плюс пенсию по инвалидности, и продолжали работать. Если бы я ее оформил, меня бы мгновенно отправили бы в отставку...

– Угу.

–...и поэтому я не оформлял. Вот я увольнялась... увольнялся, значит, вот как я получил карточку дозконтроля. Пришел, уже независимость, все, к ГО-шнику в своем старом управлении, говорю: "Смотри, вот я получил заключение хромосомных анализов", и то, как это было: в отделении лучевой патологии доктор с одной историей болезни ходит к больному, вторую заполняет в ординаторской. Вот сдали хромосомы, хромосома в Киев не возвращается. Ну, беру, делаю левую разносную журнал, отчет о секретных документах, на бланке пишу письмо с грифом "секретно" и еду в Харьков, в форме, все... Сдаю письмо, о том, что так и так, прошу выдать на руки перечень, это самое, приезжаю к завотделению, говорю: "Надежда Федоровна, – говорю, – вы хотите посмотреть на мои хромосомные анализы?" "Да". Я говорю: "Так вот они для всех моих людей, но есть одно маленькое "но". Если я оставлю их у себя, у вас будут неприятности (сдержанно смеется), поэтому, – я говорю, – знаете, что, сделайте мне копии…", что такое ксерокс, еще... Короче, на машинке распечатали, я говорю: «Поставьте печать для справок». И там написано: "Дозовая нагрузка свыше одного грея», один грей – сто рентген. В военно-медицинской академии говорят: "Мы тебе поставим диагноз "острая лучевая", но нужно взять костный мозг". Я говорю: "Ребята, стоп, пас, уже, – говорю, – мне уже один раз брали. Вам делать эксперименты, – говорю, – а потом по девять-десять месяцев дырки не заживают, – я говорю, – как-то я обойдусь и.." Потому что такое чувство, что прокалывают не шприцем, а гвоздем: вот тут вот, тут, тут вот. А потом это долго и нудно сочится, не заживает, чувствуешь дискомфорт (причмокивает). И вот я когда увольнялся, мне кадровик говорит: "Вам нужно доказывать, что у вас дозовая нагрузка семьдесят рентген". Вот я спрашиваю этого молодого хлопчика: "Скажи мне, кому мне доказать? Тебе, себе, кому? Вот я не собираюсь оформлять инвалидность, потому что у меня пенсия на девяносто пять процентов больше, даже по инвалидности никто не даст. Кому мне доказывать, что у меня семьдесят рентген?" Хотя (отворачивается, говорит не в сторону диктофона) в девяносто каком-то году (поворачивается назад) мы ездили в Германию, там по линии союза "Чернобыль" была фотовыставка там, нас привезли в какую-то клинику, где обследуют атомщиков, тогда был первый шок, что, оказывается, наша советская медицина, оказывается, не самая лучшая в мире. Когда тебя обступили, все, что можно, взяли: и волосы, и сошкреб с этого самого, эмали зубов, ногти там, черт знает все, и все это – в машину. И я засек, тридцать две минуты – машина начала выдавать информацию. И вот, сидит такой полусовок, доктор русскоговорящий. Я спрашиваю: "Доктор, на каком языке?" "Вам нужен английский?" Я говорю: "Да нет, у меня проблем с языками нет, русский и украинский со словарем. Русский можно?" (Начинает сдержанно смеяться) Он говорит: "Можно. Вам сколько экземпляров? (Смеется) Один, два?" Я говорю: "Десять". Заулыбался: "На тебе десять". (Закончил). Короче, там вся биохимия, вот такая вот. Вот приезжаю (внезапно раздается звонок телефона) в свою ведомственную поликлинику (снова звонок) к завтерапии, тезка – Саша. Я говорю: "Саша... (снова звонок)". (В журящем тоне) "Что, у тебя лучевая эта самая..." Я говорю: "Ты приколешь это в карточку?" "Ть-в-ть." Я говорю: "Ну назови аргумент". И вот он смотрит эти анализы, листает, у него появилась испарина как будто он таскает кирпичи, и вот у него вдруг такая улыбка до ушей: "Ты знаешь, тут не круглая печать, а квадратная!" (Сдержанно смеется) Я говорю: "Все." "Ну я оставлю себе". Я говорю: "Оставляй, у меня еще девять экземпляров". Режим еще действовал.

– Все-таки прикрепил?

– Нет. Прикрепил я позже, потому что там у меня этих самых... До Чернобыля у меня была вот такая тоненькая медкарточка (интервьюер сочувственно угукает), я ничем не болел просто, это самое, я вообще не знал стационар что такое. Хорошо хоть занимался долго спортом, и он где-то как-то вытянул. А после Чернобыля – один том, второй том, третий том...

– Угум.

– Поэтому пару томов, по-моему, лежат тут, а последний я оставил в поликлинике.

– Все ясно. Скажите, как вы оцениваете политику советского государства в последние годы Советского союза в отношении Чернобыльской катастрофы?

– Ну, была ли вообще эта политика в отношении Чернобыльской катастрофы? Ну не было же. Пока был Советский союз, был режим секретности, и о чем-либо говорить, о какой-то политике нет смысла, потому это была закрытая тема.  Я вам этот пакет документов скину, вот почитаете, и у вас будет эта самая...

– Политика умалчивания, скажем так.

– Вранья и... Флешка у вас с собой есть?

– Есть.

– Ну замечательно.

– В отношении именно вас как ликвидаторов, как относилось к вам советское государство?

– Советское государство относилось очень хорошо, объясняю. Я этим, правда, редко пользовался, ну например если я попадал на больничную койку и мои заболевания были связаны с участием в ликвидации, так? Значит, мне оплачивали еще четыре оклада, пока я лежал на специальной койке. Но, к сожалению, я занимался карьерным ростом, чем лечением. К концу года я получал тринадцатую зарплату. Если я не использовал путевку, я получал ее стопроцентную стоимость, ну и там далее, далее, далее, а плюс я еще получал бесплатные медикаменты, хотя и редко пользовался. Но тем не менее, был какой-то блок мощной социальной защиты, которая потом постепенно, постепенно умирала.

– А в моральном плане? Относились ли к вам как к героям, чествовали вас, в каком-то другом плане признание со стороны советского государства?

– Будешь жить по уставу, завоюешь честь и славу (пауза). Значит, э-э-э ... (Долгая пауза) За Чернобыль получил, как же это самое, "За отличие в службе", "Воинская доблесть", там что-то еще. Это еще то, что при советской власти. Когда была двадцатая годовщина Чернобыльской катастрофы, ну я звоню говорить... в кадры. Я говорю: "Объясните мне, почему вы, вот мне знак не вручают?" "Ну, наверное, ваш департамент не написал на вас представление". Я говорю: "А кто в этом департаменте служил со мной?" "Ну, значит, вы не заслужили". Ну... во всяком случае, каждый раз когда что-то не нравится, вся желчь быстренько выливается в интернет. Вот, я сделал такую большую публикацию, о милицейских мажорах, о двадцатилетних майорах, там вот, в контексте. Кончилось тем, что едем с женой на дачу, звонок: "Вы Наумов?" Я говорю: "Ну если вы мне звоните, наверное я". "Вы должны быть в министерстве". Я говорю: "В каком?" "Ну как, в каком, в МВД". Я говорю: "А что в МВД случилось?" "Вы там писали". Я говорю: "Я периодически много пишу". "Короче, вам будут вручать". Я говорю: "Что?" "Медаль". "Ой, – я говорю, – где я должен быть?" "Как где? В первой приемной" (ну, в приемной министра). Ну, хорошо, поехал, на улице под сорок градусов, такая безразмерная тенниска, (пауза) огромных размеров ситцевые штаны, или брюки, в светлых тонах. Захожу в приемную, сидит адъютант и смотрит на меня какими-то квадратными глазами. Я говорю: "Что-то у вас случилось?" "Вы знаете, что такое дресс-код?" Я говорю: "Да, но по отдельности: "дресс" и "код". (Интервьюер смеется). Короче, выходит министр, я забыл, как же его? С водянистыми глазами (причмокивает), поздоровались: "Я к президенту". Я говорю: "Привет президенту передайте". Ну, короче, это, председатель союза "Чернобыль Украины", непотопляемый генерал армии, вручал, это самое, (мурлыканье кота), и я стою, это самое, говорю: "Мужики, на улице жара, чего ты в пиджаке? А ты чего в галстуке?" Ну, такая длительная речь, о подвиге, я говорю, спрашиваю: "Только никак не могу понять, вот, – я говорю, – мм, товарищ, в восемьдесят шестом году ему было одиннадцать лет". "Он журналист, что-то писал". Я говорю: "Класс, а это кто?" "А это венгерский журналист, он тоже что-то писал". Я говорю: "Наверное, я тут не при чем, надо уходить". Ну, короче, вручили, вот это она тут последняя висит, крест, безобразный. Клерки говорят там: "Надо обмыть". Я говорю: "Мужики, а кто в сорокаградусную жару водку пьет? Давайте я вас чаем угощу". "А у нас есть чай". Я говорю: "Не надо, у меня такое чувство, что вы веники замачиваете, а потом пьете. Я напишу на бумажке, что купить..." "Да мы килограмм купим". Я говорю: "Сто грамм". Ну написал им чай, сказал, где купить, смотались, возвращаются с такими квадратными глазами: "Вы знаете, сколько он стоит?" Я говорю: "Знаю, поэтому побежал не я, а вы". (Оба сдержанно смеются). И вот, попили, и говорят, я говорю: "Так как? – я говорю, – В жару чай пьют, но не водку". Ну, теперь посмотрим, что будет на тридцатую годовщину, то я как-то обычно езжу каждый год на проспект Мира, там чернобыльская часовня, холм Славы. Я приезжаю, меня не пускают. Президент, премьер... "Вы есть в списках?" Я говорю: "Да, есть, в списках живущих на этой земле". "Вы тут не аккредитованы". Я говорю: "Стоп, стоп, стоп, скажите, для кого это шоу? «Для ликвидаторов, для журналистов, для президента, премьера и свиты. Вы что себе позволяете?» Я говорю: «Я задал вопрос, вы не ответили, вы как евреи, мне отвечаете вопросом на вопрос". Ну, я решил быстренько провести пресс-конференцию, меня в виде исключения быстренько пропустили и сказали, что мы вас запомним. Я говорю: «Да самое хреновое, что я вас запомню». Тут же пришел, в четыре часа ночи быстренько «в-щь» - и кусок желчи в это самое. Тут звонят с пресс-службы президента: «Ну зачем вы так?» Я говорю: «А как?» «Ну почему вы так?» Я говорю: «У меня планка вот тут поднята». «Какая?» «Личного, – я говорю, – достоинства» (сердечно вздыхает). Ой, так, дальше.

– Эмм, проспект Мира – это недалеко от улицы Строителей, да? Если я правильно…

– Это на Левом берегу.

– А, угу, да. Эм… Как вы оцениваете политику украинского государства, то есть вы уже немножко рассказали, но вот с самого начала, были ли какие-то изменения при Кучме, после Оранжевой революции, при Януковиче, вот как бы вы описали вообще вот политику украинского государства в отношении Чернобыльской катастрофы и ликвидаторов?

– Я думаю, что в конечном счете у ликвидаторов останутся несколько основных льгот: им разрешат ходить на красный свет светофора, стоять под стрелой подъемного крана и заплывать на пляже на буйках. Вот это вот такие льготы останутся. А дальше делать характеристику – мне не хочется говорить бранные слова. Я чересчур хорошо (причмокивает) отслеживаю, м-м-м, законодательные акты, проекты, все, вот даже когда начали, министр соцполитики говорит, неправильно что у первой и второй категории чернобыльцев берут налоги с чернобыльских пенсий, которые назначены за утрату здоровья, и дальше что? Ты сказал, что это неправильно. Что ты сделал?.. Писать, подава…это, кх-м-м... Знаете, это какая-то борьба с мельницами. Ты мельнице ущерб не принесешь, засветишься, а чем это закончится? (Пауза). Поэтому (пауза) я тихо пишу, отправляю, потом им напоминаю, что в соответствии с Законом Украины «О работе с жалобами и заявлениями граждан», имею как электронную подпись, вы должны ответить. Помогаю чернобыльцам, у которых забрали статус, вернуть этот статус. Есть перечень архивов, где можно получить какие-то документы, есть перечень этих чиновников, которыми нужно обращаться (отпивает чай). Потому что после первой (причмокивает) украинской перерегистрации ликвидаторов, ликвидаторов стало в два раза больше.

– (Тихо) Когда она произошла примерно?

– Ну, в девяностых годах.

– Угу-м (пауза).

– И когда меня спрашивают: «Как вы докажете, что вы там были?» Я говорю: «К вашему сожалению…» Достаю вот такую пачку документов: «Вот это оригиналы, вот это копии» Всем своим я сделал то же самое. Я даже ухитрился каждому сделать форму Н1 «Несчастный случай на производстве». В организациях, где носят погоны, такой акт не составляется. Каждому сделал справку о том, что он нес службу с-по там, каждому сделал командировку на чистых листах бумаги, чтоб на всякий случай не забыли, что он там был, потому что команду дали «едете», а командировочное удостоверение, ничего не нужно, все уже это самое, два дня на всякий случай «прибыл-убыл». Вот все получили статус, всех прогнал через экспертную комиссию, чтобы им с-с-с, болячки связали. Всех прогнал через, чтоб сдали хромосомные анализы, чтоб было видно, какую дозу облучения получил. Но другие не делали это для своих людей, и как говорят, «добейтесь вот тут вот, обратитесь в управление дозконтроля, там, на станции, чтоб вам выписали маршрутный лист, чтоб показания…», какие показания? Если служишь – ага, снимаешь накопитель, (небольшая пауза) раз в две недели сдаешь его. Значит, я мотаюсь по грязи, по всем постам, маршрутам, значит, у меня должно быть показания моего накопителя выше, чем у других, ноль, ноль, ноль, ноль, на уровне со всеми. Угу, думаю, значит, у меня должно меньше быть, беру свинцовую капсулу, бросаю в накопитель и тыкаю в сейф, значит, у меня должно быть меньше, ага как у всех. Ага, думаю, сделаем по-другому, берешь накопитель, приезжаешь на КП «Припять», старое КП, бросаешь сверху бункера, грязища страшная, там должен быть зашкал, получаю опять список: «на уровне со всеми». Вот, значит, вопрос о управлении дозконтроля зоной тогда был.

– Угу-м, все ясно. А в этот, вы расскажите мне не только про финансовую, скажем так, и социальную защиту ликвидаторов, а и в плане, например, памятников, каких-то памятных мероприятий, ну не знаю, вот в этом плане есть ли какие-то изменения?

– На двадцатую годовщину, давайте возьмем Киевскую область, в каждом районе Киевской области…

– Угу-м…

– … построили памятник, стелу, провели какие-то мероприятия, истратили огромное количество денег, а я думаю сам себе: «Ну, хорошо, я более-менее обеспеченный, а если бы эти деньги взять истратить и помочь людям, которым нужны жизненно необходимые медпрепараты…(пауза). Значит, несколько лет назад, э-э-э, ну, звонит мой бывший сослуживец по отделу ликвидаторов, все, и говорит: «Я через несколько дней умру, я уже это понял». Я говорю: «Валера, да ты торопишься». Он говорит: «Напиши инструкцию моей жене как перейти на мою пенсию, – на пенсию офицера, – и отправь по электронному адресу». Я говорю: «Хорошо». «И скажи мне, (причмокивает) кому позвонить жене чтоб могли меня похоронить». Я говорю: «Да ты что», – говорю. «Бесплатная медицина съела все накопления». Ну хорошо, нашел фонд, все, сделал эту инструкцию, которая сразу мгновенно стала пользоваться большой популярностью, и многие начали готовить себе, э-э-э, папку номер ноль, после этого, к-хм, как говорится, исчисление кончается, (открывает дверцу шкафа), потому что этот такие…(роется в вещах, закрывает дверцу, приносит на стол бумаги) вот там инструкция, телефоны, фотографии, чтоб не искать (шелест пластиковых файлов), потому что никакой помощи от бывшей службы, от государства, все равно не будет. (Пауза) И мы были молодыми и красивыми.

– Это очень красивая фотография.

– Листаем дальше, а вот там вот… где-то лежит учетно-послужной список, где я служил (пауза), эт любимый канал когда-то… то, о чем где-то как-то и писали.., и учетно-послужной список тоже спрятан, чтоб потом…

– Можно фотографию сделать? С первой стороны, вот это вот на всякий случай, да.

– Сделать фотографии?

– Да. (Шелестит бумагами) Сейчас.

– Не-не-не, я, у меня сво… телефон есть, просто… (расстегивает змейки), это я не буду печатать, это просто для меня. Папка номер ноль. (Звук затвора телефона) Спасибо большое. (Шелест бумаг, застегивает змейки). Это у каждого ликвидатора есть такая?

– Не у каждого ликвидатора, это есть у многих моих друзей, после похорон, это самое, вдруг все начали просить инструкцию на всякий случай, я начал им распечатывать, каждый начал приносить свои фотографии, я им начал их обрабатывать, добавлять количество пикселей, даже распечатывать.

– М-м-м. (Шелест бумаг, закрывается дверца шкафа, девушка прочищает горло). Расскажите, пожалуйста, про беседы со школьниками, (А. В. Наумов кашляет), часто вы, они проходят?

– (Причмокивая) Вы знаете…

– В принципе, как, как это было в вашей жизни? Как часто вы приходили в школы, в библиотеки?..

– Значит, в школы – только со старшеклассниками. Когда есть идиотское предложение – первый-второй-третий-четвертый-пятый класс, это не то сознание, которое может восприниматься, даже десятый-одиннадцатый класс – это для них не та история. С другой стороны, когда вышла игра «Сталкер», эта стрелялка, какой-то интерес к теме появился. Очень даже большие темы появились, там даже группировки сталкеров, которые нелегально попадают в зону и так далее, это вообще отдельная тема (пауза). Найдете у меня или в Одноклассниках, или в фейсбуке, там даже есть документалка «Сталкер» о нынешних сталкерах.

– Как вы вообще к этому относитесь?

– Хорошо, что интересуются. Плохо, что разрушают. (Пауза). Вот, идешь по Припяти, там кто-то написал на стене: «Прости, мой дом родной». Надпись, которая берет за душу. Пришли дебилы и закрасили это своим граффити. Ну как? Я, как бы ни ехал в зону, я всегда заезжаю в бэ-э-э… Копачи, в село, на границе села Копачи был первый этот самый, м, КП, где занимались дезактивацией транспорта, село было настолько грязное, что его закопали. Символично – Копачи закопали. Страхолесье… Подлесное, село, где никогда леса не было, а сейчас его не найдешь, потому что оно в лесу, дайте вот тот большой альбом, я вам покажу. И я приезжаю, к-хе, на встречу с куклой, (открывает альбом), которая лежит больше тридцати лет. Вот она лежит, думаешь, вот она должна лежать и никто не должен ее трогать. (Причмокивает) Находятся варвары, которые там все это разрушают, приезжаешь – куклу разобрали на части, раскидали по дальним углам, взял – собрал. У куклы когда-то были рыжие волосы, теперь они седые. Ну, вот, опять же возникает, эта вот дичь, которая убивает вот эту память. Вот лежит кукла, тридцать лет лежит, вот. Многих людей она впечатляет. (Пауза) А мальчишек и девчонок нет. Вот они по этому детскому садику насобирали этих других там кукол, забросали эту куклу, ну вот это вот стоит, вот это история, зачем вы вмешиваетесь в это, зачем вы разрушаете? Ну, нация без памяти – это мертвая нация.

– Угу-м.

– А тут… ну, оно все забывается. Вот я собрал это самое, э, кстати, кхе-м, люди занимаются там гуманитарными вопросами чернобыльскими, вот это вот доктор завотделения лучевой патологии госпиталя. Я говорю: «Дамы, вот вы занимаетесь этими вопросами, да? Но есть один вопрос – вы ж там ни разу не были. Вот поехали, да и посмотрели». Вот она была второй раз там в зоне. Каждый раз у человека новые впечатлений (кашляет), поэтому (пауза), ну, (пауза) я бы сказал так, это нужно правильно воспринимать, особенно когда берешь и показываешь на планшете: вот, как выглядело до аварии, а вот как выглядит сейчас, как сейчас, вы видите. «Это все атом». Нет, – говорю, – это все люди». Вот спрашивается, зачем такая энергетика, огромные витражные стекла, все, ни одного стекла нет. Я говорю: «А зачем их разбили?» Элементарно простая вещь – их разбили исключительно потому, что рамы были алюминиевые, (кашляет) и вот такая вот разруха там, ну, как вам сказать, везде. Везде вот как-то вот убивается вот эта вот память.

– Э, а вот в школах вот если вы вели урок, как вы разговариваете со школьниками, видите интерес, или это скорее так, их заставили прийти и сказали, что…

– Значит, я скажу одну простую (причмокивает), простую вещь. Чтобы (кашляет), сейчас, (пауза, ищет что-то в папках на компьютере), людям нельзя показывать ничего на пальцах. Людям нужно показывать… они должны (звук перехода в папку) что-то ощутить (клик, средняя пауза, играет песня, сначала громче, потом прикручивает слегка звук: «Ночь и тишина, данная навек, дождь, а, может быть, падает снег, все равно, бесконечно надеждой согрет…»). Вот это вот будет восприниматься.

– Угу-м. Вы думаете, это больше воспринимается, чем рассказ свидетеля? Ваш…

– Вот после этого можно рассказывать… (звук фанфар, вступление к песне «Миг»). Я сейчас курну и вернусь. (Встает, уходит, мяукает кот, на фоне все это время играет песня: «Призрачно все в этом мире бушующем, есть только миг, за него и держись, есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь. Вечный покой…», мяукает кот, «…сердце вряд ли обрадует, вечный покой для седых пирамид, а для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг, а для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг. Пусть этот мир в даль летит сквозь столетия…», девушка, видимо коту: «м-м», «…но не всегда по дороге мне с ним, чем дорожу, чем рискую на свете я? Мигом одним, только мигом одним». Открывается дверь, выключается трек). А лучше всего воспринимается (клики мышкой), когда им показываешь, как мирный атом завоевывал мир (очень длинная пауза). Вот тут где-то как-то, а когда им говоришь, что на третий день японцы, корейцы, китайцы подняли шум, что у них повысились фоновые значения, да, где-то Фукусиму немножко перекрыло, но тем не менее, по прямой девяносто шесть километров от столицы. Американцы рассчитали, если был бы водородный взрыв, то он бы снес Минск, а Минск триста двадцать километров, а что бы было с Киевом?

– М… кг-хм. Я согласна, что такие видео и презентации с фотографиями, они всегда впечатляют, но мне кажется, впечатляют и разговоры именно с людьми, которые были там на месте (переворачивается страница, шорохи). Скажите, м-м, как часто вы участвуете в официальных государственных мероприятиях? Часто ли они проходят?

– Я в них вообще не участвую.

– И постоянно все время вы… все время вы как-то… вас не приглашают и, или они не проходят, или у вас нету желания в них участвовать?

– Во-первых, у меня нет желания, во-вторых, на этих мероприятиях у меня есть желание поговорить, (пауза) а говорящую голову не любят, потому что, эх, вот идут парламентские слушания, но, это было на двадцатую годовщину, я зарегистрировался, все, и во-первых каждому дают по три-четыре минуты. Как можно раскрыть какую-то проблему за три-четыре минуты? Но меня интересует другой аспект, если вы уже провели парламентские слушания, где итог парламентских слушаний, какие вы приняли решения, какие приняли постановления? Ноль, ноль, глубокий ноль! Потому что когда я начал задавать вопросы некоторым чиновникам (пауза), то, наверное, попал в черный список. Потому что мероприятие готовится как? Вот список выступающих, вот, мы вам написали, вы должны озвучить. Я как-то сказал: «Вы меня извините, но, я – говорю, – озвучиваю только то, что я могу написать сам, а участвовать в каком-то шоу, это, по-моему, унизительно». Потому что прорваться, например, к … (пауза) молебен проходит… в час сорок три по-моему взорвался, ну, в момент взрыва это самое, и вот это шоу чиновников: президент, премьер и тех ликвидаторов отобрали, которые должны возложить гирлянду памяти, все, а остальные где? Ага, этих, которых привезли-увезли, другие в пешем порядке уходят, добираются домой.

– Представительство духовенства на таких мероприятиях?..

– Ну конечно, конечно.

– Сколько человек в принципе присутствует на них?

– Посмотрите на сайте, там фотографии есть.

– На вашем сайте, да?

– Да.

– Угу.

– Полистайте, там много дерьма. (Оба ухмыляются).

– Просто, я ж говорю, культура памяти со стороны государства какая? Как государство это видит, скажем так?

– Я не знаю, что сейчас готовит государство.

– Угу.

– Государство сейчас сделало все для того, чтобы, по-моему, ликвидаторов стало меньше. Чем меньше их станет, тем меньше будет проблем. Вот звонят: «мы собираемся под Кабмином». Я говорю: «И зачем?» «Вот, мы будем требовать. Мы требуем, чтоб вышел премьер». Я говорю: «Мужики, вот я зашел на сайт Кабмина, сегодня премьер будет открывать в Борисполе новую таможню и новую погранслужбу. И кого вы будете там ждать? Сколько каналов вы пригласили? По каким средствам массовой информации, информационным агентствам вы направили сообщение, что будете проводить свою тусовку?» «Они должны узнать, когда мы соберемся». Я говорю: «Так мероприятие не готовится». Я каждый год вылажу, ну, вылажу там в наше центральное информационное, ну, Укринформ, собирать каких-то людей разных, чтобы, м, (пауза), они рассказали о том, что и как где было. И смотришь на этих журналистов со скучающими лицами, у него все время телефон работает, я говорю: «Если вам неинтересно, выйдите договорите, это самое». Последний раз, по-моему, я, ага, беру Владимира Нечипоренко – народный артист, профессор, я с ним познакомился когда-то очень давно, когда я был лейтенантом, а он начал сниматься в фильме «Инспектор уголовного розыска», дружим так, это самое, где бы я ни служил, везде Нечипоренко собирает там, будем говорить, фронтовую бригаду, приезжает, ну, чтобы как-то развивать мозги у тех, кого они еще остались. И вот, он как-то звонит домой, я приехал на пару часов в Киев: «Ты где?» Я говорю: «Я в Чернобыле». «Кто?» «Я командир роты» «Я еду к тебе». Я говорю: «Слышишь, мужик, дай же мне согласовать это мероприятие с командиром батальона». Вот, приехал он в…, в… ко мне, провел концерт, там собрался весь гарнизон, одни приходят, вторые уходят на службу, и, «Что-то, – говорит, – с горлом». Я говорю: «Это простудился», не будешь говорить ему о том, что выброс был, должно, говорит, теребить горло. И пока я там служил, он постоянно ко мне ездил, а потом я говорю: «Ты хоть командировку выпиши». «Да нет, мы ж добровольно едем, все, нас никто не посылает», потом пришлось доказывать, что он там был. Или я приглашаю доктора Сергиенко, человека, который насобирал фактический материал в первые месяцы аварии и подготовил кандидатскую, защищал ее в Ленинградской военно-медицинской академии, которая сразу получила гриф «сов. секретно".

– М-м.

– Готовил докторскую, ему сказали, что секретную кандидатскую, его кандидатскую, они выдать на руки не могут. Вот он тоже рассказывает, его все слушают, слушают, кто-то говорит: «А как вообще можно охарактеризовать, ну, вот как влияет на здоровье радиация?» Он говорит: «Чтоб вам было проще, без разницы, какая доза облучения, не имеет значения, от любой дозы облучения, – говорит, – вавка остается тут, все». Или я вытянул на пресс-конференцию последнего начальника, э-эм, Припятского горотдела милиции, спрашивается, что же там интересного, я говорю: «Это первый человек, который первым докладывал, что произошла авария по этой системе, ему не поверили, его слова подтверждал прокурор, он занимался эвакуацией, он получил огромную дозу, он так занимался служебными обязанностями, что забыл, что дома остались две малолетние дочери, и замминистра Бердова ему говорит: «Что ж ты забыл это самое?» А жена уехала к родственникам в Закарпатье. А потом они добив… А потом они почему-то не стали ликвидаторами и им пришлось добиваться этого статуса. Или вытягиваю на пресс-конференцию Босого, командира семьсот тридцать первого батальона. Батальон создан в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое. С постели, с рабочих мест поднимали людей, увозили, переодевали и вперед, они грузили, первый состав батальона грузил мешки бор, цемент, песок, то, что сбрасывали вертолетчики, дислоцировались в самом грязном месте, в Копачах, потом решили их передвинуть, люди получили дозовую нагрузку. Из восьмисот человек батальона в живых осталось где-то меньше трехсот, а статус ликвидатора они получили где-то ближе к двадцатой годовщине, потому что в верхних штабах забыли подготовить приказы и указания о создании батальона. Вот. Это нужно рассказывать! Нужно рассказывать, как все это засекречивалось, как люди не получали ни статуса, ни нормального лечения, нужно рассказывать о том, что в некоторых районах и местностях дозовую нагрузку разрешали увеличивать от десяти до пятидесяти раз. Есть пгт  Полесское, в Чернобыле людей выселили, в Полесском фоновое излучение в четыре - в пять раз были выше чем в Чернобыле, но последнего выселили в девяносто первом или в девяносто втором году.

– Не боитесь ли вы если культура памяти будет сконцентрирована только на том, чтобы вот рассказывать людям об этом, что она исчезнет, что память о Чернобыльской катастрофе исчезнет, когда умрут все ликвидаторы?

– Я думаю, что нет, потому что опять появится какая-то серия фильмов, я одно время пытался, м-м-м, собирать все эти книги, которые выходили там, но я понял, что бред собирать нельзя. Особенно после игры «Сталкер» там ну такая масса макулатуры появилась, что просто атас, хорошо, что вот, мм, один из членов этого батальона Гудов написал книгу о батальоне, великолепную. Я пытаюсь сделать одну простую вещь, чтобы как-то задействовать людей, которые еще могут рассказать, потому что есть огромная категория людей, ну хотим мы или не хотим, но у многих (причмокивает) ударило, есть неадекват. (Пауза) Я думаю, хорошо, что есть Национальный музей «Чернобыль», плохо, что многих спрашиваешь, где он находится, они не знают.

– Как вы думаете, в чем проблема такой ситуации? Почему Чернобыль занимает ме… так мало интереса со стороны общественности, с одной стороны, а с другой стороны…

– У, э-э-э, населения появилось море других проблем: идет социально-экономический кризис, народ думает не о том, что, а как выжить сейчас, и пока это положение не изменится, каких-то распространений интересов у людей не будет.

– Все понятно. Скажите, эм-м, как часто сообщают о Чернобыльской катастрофе на телевидении, радио, в газетах и журналах?

– Только в преддверии годовщины, в преддверии Дня ликвидатора, в преддверии, это самое, и то, в позапрошлый год практически была нулевая информация, потому что началась война.

– Э, как изображаются события двадцать шестого апреля тысяча девятьсот восемьдесят шестого года в школьных учебниках?

– На одной странице, где половина текста, а половина – фотографии.

– Как вы конкретно, вы лично участвуете в Культуре памяти о Чернобыльской катастрофе в вашем родном городе?

– Я бы сказал, в Украине. Ну, во-первых, я псть, в, на многих каналах записан как эксперт по Чернобыльской катастрофе. Вот были пожары в зоне, я комментировал, чем опасны-не опасны. Я знаю, что, к-хм, будет четырнадцатого декабря, значит, я буду сразу в один день на двух-трех-четырех каналах. Обычно я в преддверии годовщины, значит, я на центральных каналах и радио в нормальных таких этих самых программах часовых-полуторачасовых, этакая говорящая голова. Я активно пытаюсь это не пропагандировать, а восстановить какую-то часть памяти об этих событиях, хотя иногда кажется, что это бесполезно.

– Как вы отмечаете эти дни? Двадцать шестого апреля и…?

– Я не отмечаю эти дни.

-Н, скажем…

– У меня когда-то есть там один чиновник из администрации президента, он меня на протяжении трех лет поздравлял с праздником двадцать шестого апреля.

– Угу-м. Я имею ввиду отмечаете в плане: как для вас проходят эти дни, не в плане празднования, а именно памятной даты.

– Я не езжу двадцать шестого апреля в Чернобыль, в зону, потому что там происходит очередное шоу: президент, премьер, охрана, столпотворение.

– То есть как бы на проспекте Мира…

– Нет, я имею ввиду Чер… ш… сначала…

– С одной стороны…

– Сначала проспект Мира, потом они едут туда…

– Угу, то есть вот так вот…

– Да, поэтому там, где они, уже становится скучно, идут добрые слова из года в год, верить которым не хочется, потому что ничего не меняется.

– М-м-м,

– Я понимаю, что там кризис, я понимаю, что там и все, но многие просто понять не могут, потому что есть хорошее украинское слово «зубожiння», уже ниже планки опускаться некуда.

– М-м-м.

– Я понимаю, что уже появились новые герои, старые забыты, но есть, например, какой-то уровень, в каждом, в каждой райадминистрации есть чиновник, который занимается, э-э-э, обязан заниматься там участием в ликвидации последствий Чернобыльской аварии, там, социальной защитой, и все. Ну, в лучшем случае да? Я знаю, что я получу открытку распечатанную, что мы о вас помним, еще в лучшем случае какие-то сто, сто гривен упадет на карточку, ну просто от счастья начинаешь млеть.

– Угу. (Пауза) Э, вы участвовали в Европейских неделях акции? Вот, которые проводит Дортмундский международный образовательный центр?

– Я был в Дортмунде, я участвовал в выставке, я отрывал эту выставку…

– Опишите поподробнее, как вы, что конкретно…

– Я вам видео скину лучше.

– Угу. Какие у вас впечатления остались после этой акции?

– (Причмокнув) Я вам могу сказать, э-э-э, (опять причмокивает), э-э-э, как это сказать? Печальные. Вы знаете, в чем печаль?

– Уг-м.

– Что их больше волнует Чернобыльская катастрофа, чем тут чиновников. Строится саркофаг, да? Почему мир… мировое сообщество все выделяет и выделяет деньги, да? Я тут на местах, ну не-по-нятная ситуация. Их больше волнует судьба старого саркофага, который может рухнуть и который может запылить пол-Европы если не всю Европу, чем этих дебилов-чиновников, которые тут находятся на местах? Кх-м, пример, идем с представителем Дортмундского центра в областную администрацию. Приехали, помощник встретил, все. И два часа сидим в приемной. Я уже помощнику говорю: «Скажи, там, бывший генерал, ты скажи своему шефу, к нему наверное немцы приходят каждый день». Ну зашли. Первая фраза: «Мы за атомную энергетику». (Пауза) Те говорят: «Мы не против». «У нас нет денег». «Мы не просим». «А что вам надо?» «Ну вот, давайте создадим реабилитационный центр». «Да, в Иванкове». Я говорю: «А, может быть, в Дитятках, на границе с зоной?» Это ближайший, город Иванков, к зоне. Почему там? Почему не в Ирпене, там, это самое, там, в ближайшей, это самое. Вот, там, оздоровление детей, все… И говорит: «А вот, есть у нас человек». Его спрашивают: «С какими организациями в Европе вы контачите?» «С одной итальянской». Ему говорят: «Приезжайте в Минск, там будет к двадцатой годовщине, вы получите новые контакты, мы оплатим проезд, короче, все профинансируем». Поехал? Нет. Э-э-э, м-м (причмокивает). Председатель там, Полесской райадминистрации. «Какие проблемы?» «Вот, отремонтировали школу-интернат, (пауза) нет котла». «Дайте параметры котла, ту, ту, ту, ту, ту…» Нет, никакой реакции нет, никому это ничего не нужно. Хотя спрашивают: «Почему?», я говорю: «Элементарно просто, вы не сказали, какой откат будет, (начитает сдержанно смеяться) сколько им денег, они получат. На шару никто ничего делать не хочет». (Снова стал серьезным) Я много лет контачил там с Гамбургом, так называемый был там «Круг молчания». Ну вот если сразу после аварии больше двух тысяч общественных организаций Германии, да, занимались Чернобыльскими гуманитарными проблемами. Сейчас их меньше двухсот, и когда немцы говорят: «Ну если это вам не нужно, зачем это нам?» Привозят гуманитарку в Минздраве, говорят: «Мы вам поможем ее распределить». Мудрая немка говорит: «Не надо». «Почему?» Говорит: «Когда вы распределяете, мы не можем потом концы найти».

– Чем вы объясняете вот эту политику, что нам это не надо, нас это не интересует, в чем вы…, что является причиной этого? Вы думаете, что если б не было в стране кризиса, то интерес к Чернобылю был бы среди народа с одной стороны, среди государства с другой стороны?

– Вы… Есть одна простая вещь. Вот мы говорим: «Коррупция, коррупция, коррупция…»

- Угу-м.

- Когда-то, м-м-м, один очень денежный мешок американский говорит: «Хочу вложить инвестиции в создание службы 911 в Украине». Огромные деньги. И вот, мы ходили-ходили, пока (кряхтит) не дошли до очень высокопоставленного (пауза) чиновника (пауза) в окружении президента, и он (пауза) говорит: «Ребята, мужики, вы чего напрягаетесь?» «Как это?» - говорит. «Ну все это хорошо, что вы рассказываете, ну просто великолепно, ну просто замечательно, но у вас ничего не выйдет». «Почему?» «Ну, вы ж не говорите, сколько вы откатите». (Пауза) Все, больше вопросов быть не должно. Например, в уставе «Мотороллы» написано, что они никому никаких взяток не дают, поэтому «Моторолла» тут не прижилась. Они хотели создать нормальную связь. То же самое со всеми остальными вопросами. (Пауза, девушка вздыхает). Я в своей жизни никому ничего не давал.

– Как вы здесь живете?

– Весело.

– Я тоже так думаю.

– Я вам скажу элементарно просто, проблема в том, что народ привык, люди привыкли просить, но они не понимают, что они имеют право требовать. А в-четвертых, безграмотность многих их же и убивает. Вот, я занимался там оформлением дома дочери, все. (Пауза). Идут и спрашивают: «Сколько ты истратил денег?» Я говорю: «Ни копейки». «Ну как?» «Ну, ни копейки, я ничего не истратил, правда, после оформления попал в госпиталь, но ни одному чиновнику нигде никому я ничего не дал». С ними нужно говорить на том языке, на котором говорят они.

– Скажите, а за границей когда вы были, в Евро.., в Германии, с Дортмундским международным образовательным центром вы участвовали в разных мероприятиях, наверное, проходили беседы со школьниками. Вы видите разницу между разговорами со школьниками Германии и здесь, интерес разный, или на том же уровне были вопросы?..

– Я бы сказал, есть и там, и там интерес, но в Германии слушают лучше.

– Угу-м. Участвовали ли там в еще каких-нибудь мероприятиях дополнительных, например, на тему возобновляемых источников энергии?

– Нет, но я хорошо засветился на радио, на телевидении, в печатных изданиях.

– Изменилось ли ваше участие к (шорох листов бумаги) к возобновляемым… как бы после участия в Европейских неделях акции, изменилось ли ваше отношение к возобновляемым источникам энергии? Как-то это повлия…

– До того, как, у нас тот, кто хотел, еще должен был заплатить море налогов, да, прежде чем установить солнечную батарею или ветрячок…

- Угу-м.

– Потому что братья Клюевы все это самое… Плюс Облэнерго избыток этой энергии не забирали, она им не нужна, потому что если бы они забирали эту энергию, они, значит, стоимость, электроэнергии должна была уменьшаться, сейчас вроде бы как-то что-то меняется, хотя радикальных изменений пока я не вижу.

– Угу. Ваше участие в ликвидации Чернобыльской катастрофы – это было ваше принудительное, скажем так, участие, по приказу, или было в этом процесс, какой-то процент, скажем так, морального долга, или моральной?

– Я вам скажу так, вот, в первые дни, да?

– Да.

– Все знали, если я поеду, значит, со мной поедут люди, которые мне доверяют. Я выезжал на все задержания, работал с ними, спортсмен, здоровья море, и они мне доверяли, они, ну, как сказать говорят, они готовы были идти со мной в разведку. Вот они мне доверили и поехали.

– Угу.

– А второй раз, м-м, ну как, я в своей жизни ужасно благодарен знаете каким людям? Которые мне по жизни гадили. Если бы этого не было, я бы не менял место службы, не уходил дальше, всегда мне нравился разговорный жанр сказать правду лицо в лицо (девушка ухмыляется). Жена думала, что я и не дослужусь (пауза) до финала, а финал оказался очень длительным, тридцать лет. Я говорю: «Мы с тобой сорок с гаком лет прожили исключительно по одной причине – меня никогда дома не было.

– (Смеется) Да. Бывает. Кто, по вашему мнению, являются главными носителями культуры памяти о Чернобыльской катастрофе, главными актерами культуры памяти о Чернобыльской катастрофе в Украине?

– Вы знаете, я затрудняюсь ответить. Вот есть группы людей, да? Вот, я говорю, Припять.ком, да? Я иногда называю эту категорию людей «люди, которые заболели Чернобылем» (пауза), которые все делают, чтобы память не умерла. Вот я с ними дружу в фейсбуке, я делаю какие-то публикации, я выступаю, то же Саша Сирота, вот он как-то активизирует, вот когда мне говорят: «Надо поехать», я говорю: «Созвонитесь с ним, он проведет, он покажет, он много знает», и я перекидываю ему телевизионщиков, радистов, печатные, это самое. Я че-то пополнил какую-то базу данных их, он рассказал, он свозил их, он показал. Есть еще другие такие же. Я пытаюсь, когда говорят: «Мы, вот, запишем с вами интервью», я говорю: «Стоп, давайте запишем интервью с Босым, давайте запишем с Кучеренко давайте запишем с Бреусом, давайте запишем с доктором Сергиенко. Со мной не надо, я засвечен, засветите их, о них забыли, в добавок, это носители информации, которая еще не выходила». Я считаю это правильным, и чем больше этот будет круг, тем лучше для памяти. Но, опять же, глобального, массового ну какого-то интереса к этой теме нет.

– То есть свидетели играют в этом процессе решающую роль?

– Вообще они не свидетели, вообще, они участники.

– А ликвидаторы, да. Да, я имею ввиду участники, ликвидаторы. Эмм, какую позицию занимает память о чернобыльской трагедии в официальной государственной политике, исторической политике и официальной культуре памяти украинского государства например в сравнении с Великой отечественной войной, с Голодомором или с другими такими важными историческими событиями?

– Последнюю ступеньку, последнюю ступеньку, исключительно к дате, то есть, ага, появилось УПА-ОУН, о них говорят часто, там, о подвигах украинцев какие-то фильмы снимаются, ясно, хорошо, сейчас появились новые герои, снимаются уже фильмы об этой войне. Об этой авне, войне с мирным атомом… вот сейчас тридцатая годовщина, сейчас будет всплеск информационный какой-то телевизионной другой продукции, так, но на этом… я думаю, что тридцать первая годовщина это будет опять опускание ближе к нулю.

– Все ясно. Вам как свидетелю, что является особенно важным сообщить, какое ваше главное послание остальным людям?

– Угу.

– Скажите, что это, что бы вы хотели сказать, особенно сообщить?

– Будем жить. Не выживать. Будем жить.

– После европейских недель акции были ли у вас какие-то идеи, импульсы, которые вы бы хотели… Которые вы бы взяли оттуда, скажем так, и хотели бы внедрить у себя на родине, в Украине? Были ли какие-то новые идеи?

– Вот на той неделе, да, был один шикарный вопрос: «Кроме кто вас из ликвидаторов еще остался жив?» Э-э-э… (Пауза) После всего этого появилась зависть к тому, что они сделали, и ужасное разочарование к тому, что делается у нас.

– Хотели бы вы мне что-нибудь сказать, про что я вас не спросила?

– Я за эту неделю так наговорился, что мне кажется, что я уже давно все всем сказал, сейчас лучше поделюсь информацией.

– Спасибо большое. Я задала все мои вопросы. (Очень долгая пауза, шорох листков, змейки, выключение диктофона. Вздыхает, продолжает что-то делать) Как вы вообще оцениваете интервью, как? Как вы оцениваете интервью, как? Темы.

– Я думаю, самое главное, чтоб вы его оценили.

– Угм.

– Это вот каждый раз меня спрашивают, нужны лошади Пржевальского?

– Оо-м, они там…

– Не вопрос, купите пять-шесть пачек соли, крупной, вот едем там, где степная местность, вот зайдите, насыпьте дорожки. Они по запаху выходят на соль, мы назад едем и снимаем. (Куда-то показывает): вот тут мне нравится вот это и вот это вот граффити…

– Угум, очень красиво, на самом деле. Скажите, у вас есть какие-нибудь фотографии с вашего участия в каких-нибудь мероприятиях…

– Как правило, на мероприятиях снимаю я.

– Ох, то есть с вашим участием нету?

– (Пауза, причмокивает) Это были англичане, спрашивают: «Что это?» Я говорю: «Хиросима и Нагасаки». «Что, был такой тепловой удар?» Я говорю: «Да». Смотрит: «А это?» «А это так увеличилось».

– Угу.

– Это вот международная группа художников разрисовала, хотя припятчане против.

– Угу.

– Вот это вот (постукивает) села, села, села, и вдруг ты едешь, кругом разруха, и тут «опа!»

– Угу. Я была вчера в музее чернобыльском, и там как раз у них есть выставка про природу, которая восстанавливается…

– А-а.

– … после того, как человек уехал. (Звуковой сигнал) Там удивительно, насколько богатая природа, сколько всего.

- Природа… (шаги, сигналы) Еду с пятым каналом Санкт-Петербурга, пишут мой синхрон, я говорю: «Ребята, разверните камеру». «А зачем?» «Ну разверните камеру, посмотрите, кто слушает» (какие-то звуки, шелест), а в кустах кабанья морда.

– Угу.

– Ну, два взрослых мужика как заорали и побежали в разные стороны, кабан в третью (шорох листов).

– Угу.

– Я говорю: «А могли бы, это самое, шикарно подписаться».

– М-м-м.

– Так.

– Эм-м-м, скажите… Вы назвали еще вот фильмы: «Шпигель» «Тридцать семь минут», потом два немецких канала три тридцатисемиминутных сюжета. Можете прислать ссылки на эти фильмы если у вас..?

– У меня ссылок нет, у меня есть эти видео.

– А-а, ну вы можете их дать мне или..?

– Почему нет?

– Я в любом случае не буду рас.., это просто для меня с вашим участием просто. И например, вы назвали фильм полураспада…

– Период полураспада, да.

– Эмм, а вот этот опрос из музея Чернобыля?

– Это.. я не брал этих самых.

– Это, Где его можно… было бы найти?..

– Значит, я пороюсь, если я найду, я вам скину по электронке.

– Угу, я была бы вам очень благодарна, потому что это тоже, скажем так, интересно, мнение, опрос людей, что люди думают по этому поводу.

– Люди так мало по этому поводу думают, что просто страшно.

– Это. Тоже. В этом-то и вопрос.

– Сейчас, ага.

– Культуры памяти. Вы хотите флешку мою, да?

– Да, сейчас, это самое.

– Да, без проблем ( Долгая пауза).

– На сайте есть книга памяти.

– Да, я видела, и там вы есть, да?

– Сейчас посмотрим. (Шорохи, стуки) Молодой, красивый и волосатый.

– Да.

– Как говорят мои московские родственники: «А почему ты тут?» Я говорю: «При жизни нужно место занять»

– (Смеется). Видите, вы даже член оргкомитета конкурса телерадиопрограмм «Золотой Георгий».

– Да, был, это самое, но дело в том, что георгиевская лента стала вражеской, и конкурс умер, ну, сначала получается…

– Ну, до недавних пор, было активно…

– Я сначала там выставлял свой сайт, сначала, как я вернулся в министерство, создали сайт МВД, потому что когда я был в Киевском главке, я создал первый милицейский сайт, и чиновники из министерства встали в ступор, говорят: «Сначала мы должны были создать сайт», а потом сделали это самое, потом я когда на двадцатую годовщину вдруг создал (прочищает горло) свой сайт такой, это самое, они вдруг его заметили.

– Вы очень часто называли вот эту двадцатую годовщину, это был на самом деле такой период активный, когда много всего произошло, потому что к десятой годовщине как-то вообще как-то вы ничего не назвали…

– (Пытается что-то говорить, неразборчиво)

– А вот именно к двадцатой годовщине было ж…

– Был какой-то небольшой всплеск.

– Да, то есть это был две тысячи шестой год, и тогда вот при Ющенко это было особенно активно, или Ющенко…

– Да, Ющенко ездил в зону, Ющенко ездил к деду Савве, уже покойному, единственный человек, который жил в десятке…

– Угу.

– Подарил ему телефон, деду Савве провели электричество, все, он даже звонил президенту, там помощник брал трубку, привезли ему дрова, вот такие бревна.

– Это было на самом деле такое активное участие, интерес, или это тоже показательное политическое шоу?

– Шоу, шоу, шоу.

– То есть интереса…

– Если первая леди привезла, там этим бабкам-самоселам по мандаринчику и по конфетам подарила, нужно было послушать, что они о ней говорили.

– Угу.

– МЧС вдруг начал возить там макароны, консервы с госрезерва, ну просто атас. А дед Савва, уже президентом Ющенко не был, он все время меня справшивал: «Ну ти президента бачив? Ти ж йому передай». Вот, привезли такие чурки, а дед – во. Ну, приехали с ребятами Припять.ком, и целый день вместо того, чтобы снимать, рубили ему дрова. Один раз, правда, он нас подколол очень сильно. Как, все, все у него натуральное, город, грибы там, все свое. И как-то взяли попробовали копченый сом – вкуснятина непомерная. Потом такое превышение на счетчике излучения человека показало, вот думаю, пожрали деликатесов, светиться начали. (Вставая) Так, сейчас я…

– Интересно…

– Включу это чудо враждебной техники, последний раз делал (скрип) апдейт, но всучили (звуки включающегося процессора) умирающий процессор.

– (Сочувственно) А-а-а… (Длинная пауза) Скажите, эта книга есть у них на сайте как-то-нибудь? Эта книга есть у них на сайте, Припять.ком?

– Да, надо посмотреть, да (скрип). Это инициатор этой книги Саша Сирота.

– (Листая) Ну очень красивые фотографии… и стихи. Ее можно где-нибудь в магазине купить?

– Маленький тираж.

– М-м-м.

– Все это за свои деньги (причмокивает).

– (Цокая языком) Жалко. Это ж такие хорошие фотографии, стихи, на английском.

– Заходите на сайт, там есть подборка.

– О, хорошо. (Листает, вздыхает).

– Я за двадцать лет насобирал четырнадцать тысяч фотографий.

– Угу (долгая пауза).

– Хотя, в восемьдесят шестом, в восемьдесят восьмом даже запрещали снимать.

– Да, даже?..

– В восемьдесят шестом я, уже выезжали, это самое, чекисты проверяли всех, говорят: «У вас фотоаппарат».

– Угу.

– Ну, ФЭДик, там две кассеты, и пленка и вот я ему вытащил и говорю: «History», а кусок приехал проявил, немножко завуалированно, пересвечено, потому что… И сдуру начал делать сувенирные фотографии незначительных разрушений (пауза). Пришли изъяли негативы …

– Понятно.

– …, не все, правда, а на следующий день «Правда», «Известия», «Труд» на развороте опубликовали панораму всей станции (пауза), а они уже успели провести…

– (Вздыхает) А-а.

– Процессуальные действия. (Большая пауза, листает страницы). Так, сейчас посмотрим

– Угу (скрипы, шорох страниц, звук змейки, опять шорох страниц).

– Так (интервьюер перелистывает страницы, что-то пишет), это чудо враждебное загрузится…

– Две тысячи десятый год по-моему (пишет, подвинула диктофон). Скажите, я вчера была, например, на станции метро «Дарница», да, вот по этому проспект… на проспекте Мира.

– Угу-м.

– Э-э-э…К какому памятнику вы бы мне еще посоветовали, какой… Это там вот, центральное место, где проходят государственные мероприятия в Киеве, да?

– Да, да, да.

– Мне еще кто-то сказал на «Житомирской», станция метро «Житомирская», там тоже есть что-то. То есть это тоже какие-то все отдельные памятники или как-то есть среди них иерархия, скажем так?

– Ну, вот проспект Мира, да? Вот как для меня это (пауза) центральный.

– Угу (долгая пауза, скрипы, шорох бумаг и файлов).

– Саши визитки, но тут есть вот, адрес сайта.

– О, спасибо большое. Припять…

– Зайдете там… (скрипы) Так…

– М-м-м.

– Давайте флешку.

– У меня две, вот посмотрите вот эту, на этой больше памяти , если вдруг что-то там не влезет, у меня еще есть.

– Да я вам могу тупо через Гугл диск скинуть, и не надо ничего будет это самое.

– Тоже можно, смотрите, как вам удобнее.

– (Скрипы) Мне без разницы (пауза).

– Просто эти фильмы, как правило, много весят…

– Ну, сейчас посмотрю.

– Вы часто работаете, сотрудничаете с музеем Чернобыля, или это…

– Я постоянно на контакте (клики), а там четырнадцатого, то есть, четырнадцатого декабря должна быть черно-белая фотовыставка.

– Угу. (На фоне видео: «In Deutschland zu niedrige Popularity…неразборчиво, скрипы   Ökologie (скрипы)… und sparte dabei nicht nur die große Koalition Sohne auch der Gesellschaft… ) Вы понимаете немецкий язык?

– А?

– Вы понимаете немецкий язык?

– Нет, но делаю вид.

– Ну правильно. (Дальше на фоне: «…Vor zwei und zwanzig Jahren explodierte in Tschernobyl ein …Reaktor…)

– «Не ругайте немцев». «Почему?» «Тут много русских».

– Но это тоже правда. (Дальше на фоне: …Katastrophe in die Menschheitsgeschichte, Tschernobyl, Ukraine, неразборчиво …) Но в Германии на самом деле очень так, кому не скажу, что пишу про Чернобыль, все: «А-а-а..», а спрашиваю там, например, украинских коллег, или русскоязычных коллег, или даже белорусских, все так: «Да-а-а, а что там ничего..., а что неужели про это не написано, мне кажется, уже столько про это написано, столько говорят…». Ты начинаешь спрашивать там: «А что вы знаете?», люди, на самом деле, называют только дату, двадцать шестого апреля, восемьдесят шестой или восемьдесят девятый год некоторые путают.

– Да, да. («…ihr Gefährt… ist für mich nur eine Meinung «Всем»… ihnen passiert ist und fur mich… nicht uberlegt haben…») Я себя резко почувствовал лебедем, с мокрой задницей: дождь, дождь, дождь… (На фоне: «Мы подходим к прискорбному рубежу»…Der Ausgangspunktekatastrophe Reaktor Nummer vier … Kraftwerks… «Даже по прошествии стольких лет…» …Jahre arbeite nur noch Angst … Katastrophe…das ist normal … ) Я говорю Ану: «Вот прибор, тебе нужно разбираться, туда». «Что?» «Вот, – говорю, –. там кольцо, еще пять шагов, а что оно показывает четыре и четыре миллирентген, при одном миллирентгене можно находиться час безболезненно, считай». «А я, - говорит, - только на тротуарчике постоял, думаю, у меня сотня есть». Я говорю: «Нужна радиация, ну и дышите».

– Скажите, как вы, чем вы можете объяснить, что некоторые умирали сразу, в ближайшие годы…

– Тысячу двести…

– А кто-то…

– …било там на крыше, тысячу двести, все радиационные города мгновенно выходили из строя. Все зависит от дозы облучения. В первую очередь оно бьет по больным органам.

– То есть чем слабее здоровье тем…

– Да.

– … хуже последствия ( на фоне: …die Sarkophag …)

– У меня здоровье было «во» ( на фоне: …Reaktor begann es zu  …). Это вот три дня ездили. Единственное что, вообще я считаю, что немцы какие-то дисциплинированные, пунктуальные. Потом спрашиваю: «Ан, вы хорошо говорите по-русски, у меня такое чувство, что вы родились там». «Да, а что?» «Ну это разгильдяйство вот уже, договорились в семь встретиться, вы приехали в девять ( на фоне: «…Tausend Menschen. Pripjat liegt von…»). Нужно выезжать из зоны не позже семнадцати, приехали в девятнадцать в Полесское. Вот такое начинает, ну, хорошо всех знаешь (на фоне: …verboten… darf man in der Stadt …). Вытянули эколога, он, бедняга, с квадратными глазами, молчит, как будто его в Гестапо пытают.

– (Смеется).

– Ну что, Анд, дай ему двадцать евро. «И что?» - говорит. Он тебе расскажет все секреты, даже которых не знает. У меня даже где-то снимок есть: через двадцать евро – и пошел сдавать всю родину (на фоне: «…das Gebäude ist bis heute verseucht…»)

– Меня это удивляет, вот в Белоруссии такого нету, такого…

– Там другое воспитание.

– Угу.

– А я вот думаю, откуда это пошло. (На фоне: «… Werk zu finden gibt …)

– Приезжают – мгновенно в Припяти появляется милиция.

– Приедет тут один журналист, как напишет потом, надо ехать контролировать (на фоне: «…auf Straße, die Kraftwerksstadt…»)

– Дождь, все разрослось, их администратор вдруг … «Что она кричит?» «Она спрашивает, можно ли погладить поросенка». Я говорю: «Скажи ей, этой старой дуре, что где-то ходят папа с мамой, и выходит вот такой папа». Она поросенка решила погладить (на фоне: «…Это первая припятьская школа…» Diese Schule war die erste und größte in Pripjat. Andere Schulen in der Stadt war überführt. Es gaben »). Сейчас минус тридцать килограмм. (На фоне: «…fünf und zwanzig Jahren …Двадцать пять лет… … Einem Samstag die Schule Kindergarten frei. Doch die gehörten reagierten … und keine Panik … Sachen …am Tag alle Kindergarten und Schulen kleine Kinder maßen gebracht …sind evakuieren …(пауза)… Nach … Weltgesundorganisation WHO zu bis heute mehr als fünfzig Tausend Menschen … vor Reaktorschmitze gestorben. Sergey Kovalenko wurde … von Pripjat… über seinem Dorf wiedergeht. Heute ist der gezeichnet bis Katastrophe … Sklerose diagnostiziert und zusammen haben die versta… Ребят моего года, моего возраста… Von meinen Altes genossen sind fünf nicht mehr auf diese Welt. Sie wahren in meine Klasse, erstem der Freund von mir gestorben … plötzlich…kann… ).

– То есть что интересно, что молодые люди пострадали сильнее как-то чем… Ну, то есть

– Среди людей страдали дети, он был ребенком.

– Да, да, вот, я имею ввиду, да-да-да, ребенком.

– Щитовидка у них лучше воспринимала, все, это самое (на фоне: «…Tschernobyl an diese nur wenige Traum. Zwölf Kilometer vom Reaktor in … liegt die … Port, hier war die größte Haffen in der Region alle ganze Flotte ein… Schiffen… bei die auf…»). Тоже, говорит: «Я хочу туда». Я говорю: «Да не вопрос, сходи. У тебя дети, – спрашиваю, – есть?» «Нету». Я говорю: «Давай будут…» «Что?» «А если с двумя головками?» (На фоне: …aber bis heute …).

– Я вот этого, если честно, не понимаю, то есть ( на фоне: «…кто-то остается…die Ukrainische Regierung…»)

– Я этого не догоняю.

– М.. То есть…

– Ходят в сапогах. Я говорю: «Вы уже тридцать минут тут фотографируетесь». «Ну и что?»

– Ну, на самом деле… (на фоне: «…doch der Generaldirektor der …)

– Ты руководишь, Андрей, тебе повезло. Он говорит: «Почему?» «Потому что в туалет не надо свет включать, все будет светиться». Ну как, двое пишут там на люке самом грязном синхрон. «Ты, – говорю, – сколько дублей еще будешь делать?» (На фоне: «…arbeiten Ängste …das die ganze Welt glaubt  …») Они ж не понимают, оно ж не придет сразу (на фоне: «…damit gebannt …»), оно может вообще не прийти, а вдруг?

– И конкретно так. (на фоне: «…Тяжелейшая работа… Am ersten Mai dem Tag die Werk … sollte die neue Platz in Pripjat alleweil werden. Alles war fertig, ein großes Platz geplant, fünf Tage vorher explodierte der Reaktor die Öffnung von … Stadt…Зайчика привезли… Für mich ist dieses Haschen ist ein Symbol. Es … für ein Kind bestimmt das hier nicht zurückkommen dürfte…)

– Я вам сейчас скину справочный материал…

– Да-да-да.

– Вы почитаете, чтобы было побольше впечатлений.

– Да.

– Потому что в открытом источнике уже лежат архивы СБУ, все докладные комитета госбезопасности,

– Угу.

– Их читаешь, и понимаешь, о, здравствуйте.

– Да, немножко все по-другому представлялось, да, изображалось.

– Короче говоря, тут просто видео… А! Зайдете на мой сайт, там видео закачано.

– Да? А-а-а, тогда конечно! Тогда, тогда не надо их на флешку, я их на сайте скачаю, конечно.

– Так, что я хотел? (Звуки застегиваемой и расстегиваемой змейки) Я хотел, ага, вот «Чернобыль информация», замечательно (шорох листков, звуки змейки).

– Там все ваши видео или… э-э?

– Там мое видео, или то, что я делал, слайд-шоу. Я вам скидываю папку «Чернобыль информация».

– Угу (Звук включаемой-выключаемой шариковой ручки, шорох змейки).

– Получите море удо.., море удовольствия.

– (Шорох страниц) Да. (Шорохи, расстегивается-застегивается змейка).

– Так, сейчас мы посмотрим, сколько тут осталось места.

– Угу-м. (застегивается змейка)

– Да у вас чистая эта самая!

– А, видите… ну я хоть..., одна флешка должна была быть более-менее чистая, вторая, вполне вероятно, не совсем…

– Так, хорошо, тогда сейчас… (долгая пауза, кликает, шум, голос на видео: «За двадцять три роки після трагедії фахівці називають головні ймовірні причини …що організували… навичок… Голос Наумова: «советского воспитания, родина сказала «надо, комсомол…» карты…», скрип мебели, видео: «У Національному музеї «Чорнобиль» відбулося відкриття фотодокументальної виставки «Ті, що хворіють горем Чорнобиля». Її автор, лейтенант Київської міліції Олександр Наумов присвятив експозицію людям, що жили на багатостраждальній чорнобильській землі, та ліквідаторам, що боролися з наслідками катастрофи. Чорнобильський сталкер, так називають товариші та однодумці полковника міліції…») Внимательно прослушайте дату, которую они называют, надо… (на фоне: «…заслуженого журналіста України, фотографа, автора інтернет-сторінки «Чорнобильський слід» Олександра Наумова. На стендах організованої ним виставки біографічні матеріали, нариси, публікації та понад дев’яносто світлин, зроблених у зоні відчуження: у покинутих селах, містах Прип’яті та Чорнобилі протягом останніх двадцяти років. Увечері двадцять шостого травня тисяча дев’ятсот вісімдесят шостого року капітан міліції Олександр Наумов разом із товаришами по службі прибув до міста Прип’ять для охорони громадського порядку. Той жах, який він там побачив, і той біль, який відчув, ще й досі в його пам’яті. Минули роки, та Олександр Вікторович не може не їздити у зону. Проблеми Чорнобиля хвилюють його знову і знову.(А. В. Наумов:) «Останній раз я там був, мабуть, в жовтні. Я, м, не проводжу екскурсії, я супроводжую журналістів, які мають намір щось розповісти і розказати правду про Чорнобиль. Я не спілкуюся із журналістами, які нічого не знають і шукають монстрів, мутантів, яких там немає. Там працюють і служать люди, люди, про яких забули». Саме такі як Наумов не дають світові забути про ту трагедію. Герої його світлин – люди, що були в зоні за покликом серця. Серед них і диктор нашої програми, народний артист України Володимир Нечипоренко. (В. Нечипоренко:) «Тільки як почуття дружби справжньої, я зараз кажу про Сашу Наумова, я більше виправдань цьому не знаходжу. Просто я їхав допомогти трохи своїм друзям. Просто розрадить їх, піднять їм трошки настрій, свіжа людина приїхала, от, зі мною і Саша Пєструшкін, і Саша Паламаренко, і Свєта Фойя, і Майборода…» ). Сейчас. Так, это фигня все, что тут… (Расстегивается змейка, видео, застегивается змейка. На видео: «Seit der Supergau…» ) Это следующая поездка (на фоне: «…Dokumente darf einreisen… Die Schlanke, die …Asphaltstraße… vor fünf und zwanzig Jahren. Mal jedem Tag …Kontrolle … Kilometer lang») «Вот, хочу на станцию» Я говорю: «Анд, вы заявку на станцию написали?» «Нет, но хочу на станцию». Барышня встречает, двести евро (на фоне: «der Kontrolle von Reaktor…) Я говорю, за эти деньги я могу отвезти вас на четвертый блок (на фоне: «… bis heute … ein postapokalyptischen Arbeitsplatz… Haltung wenn sie macht …»). Где-то есть, это самое… А, это я... (на фоне видео: « Es ist noch…» Другое видео: «Die verbotene Zone vom Tschernobyl…», скрип мебели, «…fahren wir zum havarierten Reaktor. Vor fünf und zwanzig Jahre … aus Block vier war explodiert. Diese …Männer …» мяукает кот, скрип мебели «…Zone aufhalten. Noch immer ist die radioaktive Stellung … in Deutschland…»). Кто в этом доме еще мной командует? (Мяуканье, девушка усмехается, на видео: «…Zugen… Likvidatoren …Soldaten…der Reaktor stoppen sollten», мяуканье, скрип мебели мяуканье, «…heute zum ersten mal…»). Что? Тебя утром покормили… (на фоне видео: «… diesem Platz stehe…es war diese havarien Einzugen…», скрип мебели, «… dann weiß ich nicht von meine Soldaten… zu tun das …ganzen…» «…должны были выполнить то, что было очень нужно выполнить»). Я спрашиваю: «Слышь, мужик, у тебя кардиостимулятор, подумай, нужно ли туда ехать». «А-а-а». Я говорю: «Рискуешь из-за каких-то триста евро» (на фоне видео: drei drei und fünfzig… Drei bis fünf …) «У меня, – говорю, – зарубежный кардиостимулятор, он все выдержит». Я говорю: «Поехали» (на фоне видео: «… vor hier … keine Baume…das war es war gut» «… просматривалось…» «Die…»).