Наталия Козлова (далее Н.К.): Итак, сегодня у нас 28 июля 2014-го года, находимся мы в помещении «Союза Чернобыль». Беру интервью я, Козлова Наталья у… Представьтесь, пожалуйста.

Вячеслав Оленин (далее В.О.): Оленин Вячеслав Захарович.

Н.К.: И мой первый к Вам вопрос, достаточно обширный, вопрос-просьба рассказать историю Вашей жизни.

В.О.: Да, значит, вопрос конечно сложный. Но это интервью я даю в связи с тем, что в свое время в 1986 году был участником ликвидации последствий на ЧАЭС. Когда меня призвали на ЧАЭС как офицера запаса. Я по образованию химик, инженер химик-технолог. А военно-учетная специальность: ГСМ (горюче-смазочные материалы) и ракетное топливо.

Н.К.: А где Вы родились, чем Вы занимались до…

В.О.: Сейчас.

Н.К.: Ой, да, простите.

В.О.: Сейчас я расскажу. Вот. Я просто хочу сказать, что участие в этих событиях очень сильно повлияли на мою дальнейшую жизнь, потому что я ее каким-то образом изменил, просто после выхода из Чернобыля. Родился я в Бресте, потому что отец мой был пограничником, и семья всю жизнь провела на границах. И сестра моя родилась на границе, и я. Вот, ну, а вкратце, как все, это была (смеется), это была ровно средина прошлого века – в 1949 году. И первая половина жизни такая же, в общем-то, как у всех людей: это школа, это пионерство. Вот еще в школе я начал заниматься спортом, несколькими видами – легкой атлетикой, большим теннисом и как бы в этом плане некоторым образом продвинулся. Потом тоже поступил в Харьковский политехнический институт на химический факультет. После этого тоже, как обычно, по распределению остался работать в Харькове. Работал в течении 10-ти лет в институте «Гипрококс». Это тот, что находится через дорогу, выше тогда обкома партии и выше тогда площади Дзержинского. Ну, в институте начал активно заниматься горным туризмом, скалолазанием и в этой связи моя жизнь, она как бы состояла их 2-х частей. Первая, это то, что было связано с моей жизнью вне гор, а вторая была связана с Харьковом, с друзьями там, с работой.

Н.К.: Угу.

В.О.: Ну, собственно говоря, подходя ближе к Чернобылю, та подготовка, которую я получил в течении 10-ти лет или даже больше – 15-ти лет с момента окончания института до Чернобыля, она оказалась очень существенной с точки зрения пребывания в Чернобыле в дальнейшем. Потом сложились судьба так, что я перешел на работу в Харьковский авиационный институт. Там тогда создавалась лаборатория научно-исследовательская функциональной диагностики и меня мои друзья туда сагитировали. Вот эта была работа очень интересная и самое главное, что к этому моменту я получил тренерские корочки по горным лыжам, решил заниматься горными лыжами. И мне предложили там, на кафедре физвоспитания открыть секцию в ХАИ по горным лыжам. Ну, собственно, что я и сделал и в течении многих лет потом, почти 10-ти лет, вместе со студентами мы уезжали в горы, в основном в Домбай, ну и в Карпаты. Как бы эта тема была тоже очень интересная. Ну, это были такие времена, когда зарплаты были очень щадящие, очень низкие, в общем-то, особенно, скажем так, в институте. Вот, и для того, чтобы как-то поддерживать финансовую линию, я, как и многие мои друзья, альпинёры, альпинисты, занимался промышленным альпинизмом.

Н.К.: Это как?

В.О.: Ну, это высотные – это ремонт, окраска, реставрация высотных сооружений: труб, там градирен и других зданий высотных. Ну, что тоже в дальнейшем повлияло. Все вот эти факторы… То есть, к Чернобылю к 1986 году я уже был достаточно и взрослым человеком, мне было 37 лет, и прошедшим, в общем-то, очень хорошую подготовку физическую, можно сказать, что и моральную. Потому что этот образ жизни был связан действительно, что называется, с экстримом, как говорят сейчас, тогда такое слово не применялось. С риском, ну, и, в общем, с адреналином, это мне нравилось.

Н.К.: Угу.

В.О.: Вот, ну и что? И когда Чернобыль рванул, и меня призвали в военкомат – это было в начале июля 1986 года, летом. То есть, я попал в Чернобыль примерно через полтора месяца после начала, начала этой эпопеи. Ну, надо сказать, что как химик и, в общем-то, профессионал я какое-то представление, но свое личное имел о том, что там произошло. Потому что то, что называется «газеты» или как сейчас это средства массовой информации они очень скудно передавали информацию. Все было засекречено, завуалировано и, в общем-то, информации никакой не было. Классика жанра Чернобыля – это то, что там, в Киеве и велогонка была 1-го мая, и праздничная демонстрация, и Припять эвакуировали только через двое суток. И жителей спасло то обстоятельство, что роза ветров была благоприятная, в общем-то. А потом ветер изменился, после того как Припять эвакуировали и она стала очень зараженным местом. Но, собственно, в Чернобыле я служил, подразделение это называлось ОБРХ – отдельный батальон радиохимической разведки. Отдельный батальон радиохимической разведки ВЧ-54979 отдельной 25-й бригады химзащиты, такое полное название. То есть попал я туда, как говорится, и вовремя, и к месту, потому что, в общем-то, уже на месте достаточно…

Н.К.: А как Вы туда попали? Вам повестку или…?

В.О.: Конечно, да. В это время, то есть когда еще… У меня день рожденья 17 мая. И Горбачев тогда выступил первый раз по телевидению, после дня победы, по-моему, где-то 10-го или 11-го мая. И тогда он обратился, ну, проинформировал вкратце, как бы, население Советского Союза о том, что случилась авария, что принимаются меры и так далее. Ну, о том, насколько была информация далека от полной объективности потому, что когда Чернобыль взорвался, то первые вообще об этом сообщение написала наша украинская газета «Радянська Україна», по-моему. Это сообщение было буквально в 2 или в 3 строки, что ли.

Н.К.: Угу.

В.О.: «На ЧАЭС случилась авария, возник пожар, два человека погибли, принимаются меры по ликвидации аварии», ну, ликвидации пожара, скажем так. Вот, ну и в Чернобыле уже на месте началось, ну, вот это вот погружение в зону. А мы ж были воспитанные еще к тому же, ну, скажем на Стругацких. К тому моменту все читали «Пикник на обочине» про сталкеров и вообще, про зону. Там такие слова, как и «сталкер» и «зона» они так сразу стали ключевыми в Чернобыле. Вот. И по роду службы, вообще-то, как бы, по военному билету и по вот этой вот, по повестке, так как у меня была специальность такая – начальник ГСМ разведбата.

Н.К.: Угу.

В.О.: Вот, у нас разведбат состоял там примерно из 50-ти или 60-ти единиц транспорта, они назывались БРДМы. Это бронетранспортер дозиметрической, ну, бронированная машина радиометрической разведки. Вот и, значит, непосредственно специальность была заправлять эти машины, а также там у нас, в отдельном батальоне было еще много разной техники, заправщики и так далее. Вот это то, что было по специальности. Но там сразу сложилась такая ситуация, что, ну, к тому моменту, вот к началу июля 1986-го года существовала такая установка, скажем так, что офицеров отпускать после того, как они набирают 25 рентген. Не больше, потому, что по бюрократическим, как бы, законам, если человек получал при подобного рода авариях больше 25 рентген, то там, значит, большие пенсии и все такое прочее. Чтобы этого не допускать доводили до 25, потом это называлось «выводили не фон». И пока приходила замена, человек на этом фоне еще болтался какое-то время, а потом его отпускали. Ну, призывали так в армию, мы ж на военной кафедре получили специальность, инженер-лейтенант запаса я был. Вот, и поэтому, все как положено: ко мне пришли, в общем-то, под вечер, домой с личным приглашением из военкомата, вот. И явился я утром, на следующий день и мне рассказали, что, как бы, сегодня вечером я должен уже ехать. То есть, на сборы было, грубо говоря…

Н.К.: Совсем мало времени.

В.О.: Совсем мало времени, да, ну и это было именное назначение. Так как это, в общем-то, достаточно такое ключевое, ну, ключевая служба, то поэтому я ехал конкретно на смену конкретному человеку. Его зовут Саша [неразборчиво], он тоже был химик как и я и работал тоже. Я работал в «Гипрококсе», а он в углехимическом институте, в «УХИНе». И, кстати, я узнал, что потом мой сменщик, он тоже был коксохимик, то есть вот как-то на нашу специальность, да. Ну, и когда мне сразу же рассказали коллеги о том, что здесь такая ситуация, что, как бы, можно ездить на разведку, на станцию, на подмену «выходящих на фон» офицеров, собственно говоря, что я и делал параллельно со своей основной специальностью.

Н.К.: А, то есть это продолжалось как бы…?

В.О.: Значит, я работал начальником ГСМ, заправлял машины и для набора, ну, тогда их называли «рентгены», на самом деле это БЭРы, если правильно говорить – биологический эквивалент радиации, да. То ездил в качестве командира вот такой вот разведывательной машины по маршрутам, проложенным на станцию.

Н.К.: А, то есть Вы где-то жили, да и ездили периодически?

В.О.: У нас это была большая воинская часть, 25-я бригада химзащиты, я говорил. Она состоит… Это был палаточный город, в котором находилось 5 отдельных батальонов. И наша задача, так как эта химическая защита, наша задача, бригады это была основная задача – это дозиметрическая разведка и дезактивация. То есть, грубо говоря, мы определяли места, где нужно чистить и на те места выезжали команды, которые чистили, ну, то есть, хоронили все это дело и вручную и с помощью техники. Ну, это отдельная эпопея. Вот, ну и что, собственно говоря? Работа была достаточно тяжелая, потому что приходилось нам там вкалывать по 18, по 20 часов. Так сказать, беспрерывно, так как нам нужно было сдавать сведения 2 раза в сутки, велась дневная и ночная разведка. Вот, ну сама работа по разведке заключалась в том, что мы выезжали на точку по уже какому-то проложенному нами же раньше маршруту и там дозиметрист производил измерение: на точке, на дороге и на обочине. И эти сведения сдавались тут же в Чернобыль, в город Чернобыль в штаб разведки. Все сведения были страшно засекреченными, естественно, и там вот господа офицеры штаба, они наносили все время вот эти вот точки, зоны.

Н.К.: На карту?

В.О.: И рисовали карту. Для чего это нужно было? Ну, в первую очередь для того, чтобы максимально быстро… Я не очень долго рассказываю?

Н.К.: Не, не, говорите!

В.О.: Максимально быстро произвести дезактивацию. То есть, выявить все эти наиболее… Там же ж получилось, что это был, в общем-то, не ядерный взрыв, а это был взрыв реактора, но в результате там аварии, скажем. Паром вынесло, взрывом этим вынесло около 100 тонн радиоактивных веществ в виде радиоактивной пыли, которые очень сильно покрыли, как бы, близлежащие районы, а также там, вплоть до Антарктиды. Везде это было выяснено, зафиксировано, вот. Ну, а так как менялся постоянно ветер, хотя были основные, так сказать, генеральные в розе ветров направления. Но, тем не менее, это зависело, скажем так, от ветра еще и от тех выхлопов, которые продолжали идти. В это время там уже активно велось строительство саркофага, которое заключалось в том, что подвозили конструкции металлические. Вот, и заливалось определенное пространство между внешней частью этой конструкции и разрушенным саркофагом бетоном вглухую. И так, в общем-то, таким образом, к октябрю месяцу был закончен саркофаг, то есть на это потребовалось ну, где-то полгода.

Н.К.: А Вы с какого по какое число там были, не помните?

В.О.: Я был… Та нет, я помню, почему. Значит 12-го июля я уехал из Харькова, 14-го я был уже на месте, ну совсем под ружьем, да, и 28 августа я уехал. Ну, полтора месяца я там пробыл.

Н.К.: То есть, это 1986 год?

В.О.: 46 дней. Да, 1986 год. Вот, то есть, когда я приехал, начались активные работы по строительству саркофага. А уже когда я уезжал, уже был «на фоне», это середина августа, тогда проводились очень активные работы по очистке крыши 4 блока, потому что там лежали очень высоко фонящие там куски твэлов, этого топлива, там обшивки и так далее, которые в некоторых местах там до 1000 рентген. И люди туда выскакивали буквально, ну, эти кадры обошли весь мир, выскакивали на несколько секунд, ну, буквально там, на минуты, скажем так, для того, чтобы подбежать к краю. Эта отметка, между прочим, 51 или 54 метра, ну, то есть, как бы, очень высоко. Туда еще нужно было еще дойти пешком, потом переодеться во все эти латы, потом выскочить, сбросить, вернуться. Ну, а вообще-то это были добровольцы. И я почему обращаю на это внимание, потому что, ну, в общем-то, было, существовало такое правило. Люди приезжали, и срок их пребывания в Чернобыле не был никем установлен. Это все было, зависело от разных обстоятельств, как я уже говорил там. Офицерам 25 бэр нужно было набрать, для солдат там были другие нюансы, им, в основном, не давали набирать такую дозу, вот. И, значит, поэтому у нас на построении бригады выходил комбриг и говорил среди прочих вопросов, он говорил, что вот на сегодня есть разнарядка, если кто желает, надо будет выполнить специальную работу. Там не рассказывалось, что нужно сделать. После этого вы, так сказать, на волю с чистой совестью. Здесь служба заканчивается и едете в Киев, вам там делают обследование, профилактику и, как бы, героически домой. И на это дело, в общем-то, очень многие шли, потому что, в принципе, находится там на ликвидации было достаточно дискомфортно, если так можно назвать. Потому что жара стояла, а мы жили в палатках, то есть там неимоверная вообще жара. Кроме того никто до конца вообще не понимал, что происходит с точки зрения угрозы здоровью, с точки зрения срока пребывания.

Н.К.: То есть, понимания не было, скорее, да?

В.О.: Ну, да. Дело в том, что весь люд, который, как бы, принял участие вот в этой катастрофе, он разделился естественным путем на несколько групп людей. То есть, те, которые больше всего, конечно, понимали, это были непосредственно работники станции и ученые, которые приехали потом со всех ведущих, как бы. В то время это все были «почтовые ящики», понятно. То есть, физики там, ядерщики, в том числе и крупные ученые. То есть, это работники станции, ученые. Вторая часть – это были, ну, такие, как мы, в основном «партизаны», это офицеры и солдаты запаса, которых тут же призвали и они там выполняли работу. Ну, я просто занимался немного вопросами изучения, потом уже, когда открылись многие документы. Ну, вот просто для порядка, я могу сказать, что в ликвидации в 1986 году приняло участие 600 тысяч военнослужащих.

Н.К.: Ничего себе!

В.О.: Это среди них офицеров-профессионалов было порядка 30-ти тысяч. То есть, в основном это были «партизаны», такие как мы. Вот, значит среди «партизан» специалисты, ну, такие скажем как я, я не считаю себя там особым специалистом, но как химик чего-то такое все-таки понимаю. Но, а многие были же, в общем-то, люди не связанные никаким образом с радиацией, это водители там.

Н.К.: Ну, да, они понимали, но, наверное, меньше.

В.О.: Они меньше понимали, да. Я сейчас скажу, к чему я это говорю. Потом там было большое количество населения, которое постепенно было отмобилизовано оттуда, эвакуировано – это 30-ти километровая зона. И тоже накопились там сотни тысяч таких людей. Вот, ну и еще было достаточное количество из гражданского населения, которые не попали под призыв как «партизаны», но они от своих предприятий направлялись туда в командировку. Ну, они работали, можно сказать, немного на периферии, но это все равно была работа, связанная с опасностью радиоактивного заражения. Тогда этого мало кто понимал и осознавал, потому что дозиметром мы меряем, грубо говоря, там γ-излучение, потому что ни α, ни β. А есть еще такой фактор, как радиоактивное заражение, это тот воздух которым мы дышим, та пыль, которая на одежду садится, там на кожу попадает, еда, питье – все, что, в общем-то. Потом это выявилось, что оказалось очень много людей как бы заболевших и бессрочно ушедших, ну, это уже отдельный вопрос. Вот, я просто хочу сказать, что по Чернобылю ликбез стоял очень на не высоком уровне, носил формальный характер. Ну, в том плане, что говорили там, голыми руками ничего не берите, там, респираторы не снимайте, курей…

Н.К.: То есть самое необходимое просто, и все?

В.О.: …курей не ловите, груши не сры… Нет, это нужно было просто вдалбливать и говорить, почему это опасно и чем может кончиться. Я просто в качестве примера могу сказать, что, ну, у нас какая была работа, то есть мы выезжали из своей части, которая стояла на границе 30-ти километровой зоны. Там по маршруту проходили, сдавали сведения в штаб, а на обратном пути нам нужно было проходить через ПуСО, это пункт, на котором проверялась степень зараженности машины. Если она была выше положенной нормы, я сейчас уже не помню какая, навскидку, то ее, машину значит, отмывали на этом пункте и если она после этого все равно фонила, то ей запрещалось ехать, ну, то есть, не пропускали. Вот. А техника постепенно заражалась, потому что это не грязь, а радиоактивная грязь.

Н.К.: Ну, да.

В.О.: Она как бы там, понятно, период полураспада, да. А отцы-командиры с другой стороны отдавали приказы – машины не оставлять на ПуСО любой ценой, как бы, прорываться домой, ну в вч, потому что нечем будет работать. И поэтому там были все вот эти вот варианты, когда приезжаешь на ПуСО, тебя моют и говорят: «Парень, давай назад!» Ну, ты делаешь вид, что едешь назад, а потом через лес напрямки, партизанскими тропами, да. Ну, потом все-таки это дело каким-то образом, то есть многие машины остались на той стороне, за границей, вот. И поэтому для того, чтобы работать, то уже я там выезжал с бензовозом, просто пересекали эту границу зоны, подъезжали там где-то под Чернобыль или под Припять, там, где стояли наши уже зараженные машины. Там мы их заправляли и назад значит уезжали. Ну, так как бензовоз гораздо меньше был поражен, поэтому, понятно, это можно было сделать. И я своему экипажу рассказывал, заправщику, вот мы едем, я говорю: «Как только выезжаем там, в 10-ти километровую зону, надевайте респиратор, застегивайтесь, заправляй рукавицы, все». Мы приезжаем на место заправки – жарюка страшная. Ну, а там наши все ребята голые по пояс, на броне загорают…

Н.К.: Курят?

В.О.: …курят, жуют яблоки, вот. И я с ними проводил ликбез каждый раз, когда приезжал и рассказывал. Ну, они слушали. Во-первых, я старше существенно, потому что в основном там были пацаны, ну, до 25 лет. Это вот только-только они из армии пришли, немного покувыркались и их призвали еще позащищать Родину. Вот, ну, и как бы, это был важный момент, потому что в дальнейшем из-за такой вот безграмотности многие люди пострадали и получили серьезные заболевания. Второй момент, который тоже, как бы, был очень важным для сохранения в дальнейшем, в будущем какого-то здоровья у человека – это была подготовка. То есть, люди, более-менее ведущие физически активный образ жизни, подготовлены они. Моральные там были такие аспекты. Все знали, например, что там вино, водка, портвейн, алкоголь выводит радиацию. Вот, а там же был сухой закон и люди всякими правдами-неправдами пытались достать что-нибудь, иногда доставали. Их тогда отлавливала прокуратура, значит все. Я считаю, что если бы человеку по возвращении из зоны там, давали стакан портвейна, даже если это и легенда, что он помогает, но все так верили, что (смеется) это бы помогло.

Н.К.: То есть, была большая вера в алкоголь?

В.О.: Была, да. Ну, она и до сих пор в народе живет несколько. Кроме того, многие ученные “fifty-fifty” считают, что таки да, при получении радиации алкоголь, он, как бы, создает корпускулы вокруг кровяных телец и поэтому воздействия его оказываются благоприятным. Ну, подводникам же дают стакан портвейна, я не знаю как сейчас.

Н.К.: Не знаю.

В.О.: А вот при Советском Союзе, да, на ужин. Еще Визбор на эту тему писал стихи. Вот, ну и второе там, второе, третье, не знаю какое. То есть, я увидел, что армия, конечно, это очень жесткая и суровая контора, вот. А также наша страна того времени тоже это жесткая суровая контора, потому что во-первых, не было информации для народа, скрывались очень многие факты, которые потом только возникли. Ну, а самое главное, что людей абсолютно не жалели. То есть, люди это были такие же, как железяки, бетон и все остальное. И поэтому там, где можно было обойтись «малой кровью», ну, как говорится, благодаря разгильдяйству и тому, что людей не жалко, новых пришлют, то людей подставляли под радиацию. Ну, это просто характерные тоже вещи, когда, например, команда приезжает, у которой есть определенное задание там, например, дезактивировать, срыть и дезактивировать там кусок какой-то загрязненной территории. Там бродят по станции и не могут найти сопровождающего, который непосредственно на место их приведет. Ну, а радиация ж, она действует все время.

Н.К.: Ну, понятно.

В.О.: Вот. Или там… Я просто, мне было интересно узнать еще, что ж делали другие люди, которые там были. Скажем, те же самые химики, которые дезактивацией занимались. Вот. Ну, и тоже мне рассказали одну историю, она очень характерна, когда ребята, это было уже в декабре 1986 года. Ну, там, кстати, активные работы еще в 1987 году велись, я имею в виду по дезактивации и захоронению непосредственно на станции. То есть, вызвали туда команду, а был уже морозец такой, может, не декабрь, а конец ноября. То есть, земля лопатой не шло, им дали ломики. Они, значит, долбали ломиками эту землю там в течении часа или какого-то времени, потом к этому месту приехал бульдозер, вот, взял за 3 минуты снял все это.

Н.К.: И зачем было с ломиками?

В.О.: Да, да. Загрузил ковшом в КамАЗ и уехал. Вот, а ребята там долбались, они, конечно, были по этому поводу…

Н.К.: В шоке.

В.О.: Это дурная, мало того, что дурная работа, так еще и опасная, допустим. Да. Вот такие вещи были, как бы и их было много, вот. Но было и то, что называется, как бы, то, что называется в быту, там скажем, героизмом. Ну, это скорее может быть даже смесь такого героизма с бесшабашностью, потому что люди, вот. Ну, а это был 1986 год. После Чернобыля я там отлежал в киевском госпитале. У меня был очень хороший друг, он и сейчас жив, Юрий Михайлович Сидоренко. Он просто по роду своей работы непосредственно был связан с ликвидацией аварии, в общем-то, был большим начальником. А, мы с ним просто учились вместе в институте. И он меня очень хорошо пролечил, если так можно сказать. Тогда они только разрабатывали вещество, потом это стал сорбент называться «экосорб», вот. Значит, это вещество было на основе синтезированного угля, сорбент с направленным действием. То есть, он мог выводить эффективно из организма любые ядовитые вещества, как химические, так и радиоактивные, так и все что угодно. Но тогда еще не было ни сертификата, ничего, это все было в стадии эксперимента, вот. Но я согласился с большим удовольствием стать одним из экспериментируемых, потом меня там так прочистили, что тьфу-тьфу-тьфу (стучит по столу).

Н.К.: Ну, молодцы.

В.О.: Молодцы, да. И потом, вернувшись в Харьков и выпив вожделенные несколько ящиков красного вина, а я был уверен, что оно восстанавливает. Еще и съездил в Молдавию, а это был 1986 год уже сентябрь. В Молдавии мой тоже однокашник работал в это время. Он в городе Бендеры жил, не Бандеры, а Бендеры. И был там начальником милиции, ну, тоже человеком уже достаточно… И мы у него еще очень хорошо попили винчика, то есть я считаю благодаря этому… А потом это ж началась перестройка. Да, ну, второй штрих такой. Чернобыль, понятно – я увидел, как людей не жалеют и вообще до чего может дойти, как бы, ну, вот та политика, которая тогда проводилась нашей коммунистической партией ЦК КПСС. Это все было под руководством ЦК КПСС, а в результате были 7 человек, как бы, осуждены, все работники станции. Перевели стрелки в самый низ и это даже не стрелочники, а это наказали людей, которые, в общем-то, выполняли идущие сверху команды. Ну, вот, и началась перестройка полным ходом шла и Советский Союз начал трещать по всем швам, ну, и, в общем-то, мне сильно не понравилась ситуация, которую я увидел в Чернобыле и я тогда решил больше с державой не иметь никаких и ушел в свободные маляры-высотники. И потом, в течении долгого времени занимался, вот, профессионально горными лыжами, а деньги зарабатывал на высотных работах.

Н.К.: То есть Вы в горы ходили после этого?

В.О.: Конечно, конечно ходил. И вот я только последние 3 года не ходил в горы.

Н.К.: Что, серьезно, столько? Аж до сих пор практически?

В.О.: Да, да. И то причина основная, что возникли, в общем-то, достаточно серьезные трудности с российской стороной. Еще до того, как у нас началась вот война Украины с Россией, там уже на Кавказе, там уже было много проявлений этого. Там же уже граница. Ну, короче, это уже другая история. Вот. А чернобыльская история, ну это я просто повторюсь, она просто для меня оказалась, как бы, таким поворотным пунктом в жизни. И поэтому когда неожиданно совершенно в 1991 году Союз уже полностью развалился, ну, а там уже у всех началась своя новая жизнь и она продолжается до сих пор. Вот, а потом прошло много лет и я опять вернулся в ХАИ, это было в 2005-м году, или в 2004, вот. Ну, грубо говоря, работать по своей спортивной специальности. То есть, там у нас есть горнолыжный комплекс в ХАИ. Ну, собственно, при моем непосредственном участии все это создавалось и я там, как бы, кувыркаюсь, вот.

Н.К.: Такой нескромный вопрос, а были ли Вы до поездки… или как? Были ли Вы женаты?

В.О.: Да, да, да.

Н.К.: Да?

В.О.: Ну, да, женат был. У меня жена тоже химик, да. Тоже ХПИ заканчивала. У меня к моменту Чернобыля… Ну, сейчас моей дочери уже 40 лет.

Н.К.: А, понятно.

В.О.: А тогда ей было 12 или 13, то есть. Сейчас у меня двое внуков, вот, собственно говоря, что. Есть, конечно, проблемы, связанные со здоровьем. Ну, то есть, я понимаю, что моя закалка и вот этот сорбент они сильно помогли, но если бы не Чернобыль, я бы, думаю, что не разваливался бы немножечко. Ну, ничего, то есть. Я сейчас считаю, что, как бы, лучшим лекарством для человека является его внутренняя желание, я не знаю, остаться дееспособным, активным, если это есть возможность, до конца держаться. Вот.

Н.К.: А такой вопрос: а те люди, с которыми Вы были в Чернобыле, Вы с ними как-то поддерживали связь или как-то разбежались сразу?

В.О.: Нет, ну как. Значит, у меня есть несколько людей-чернобыльцев близких мне по духу, с которыми я и был в Чернобыле, и с которыми, ну, в общем-то, вместе меня судьбы свела. Там я в Чернобыль попал, мы ехали в одной команде и служили в одном – это Сережа Мирный, он тоже химик, ну, у нас понятно, химический этот самый. И он после Чернобыля стал достаточно известным экспертом по Чернобылю, написал 4 или 5 книг художественных, несколько научных, в том числе они изданы и в Европе. Он во время Фокусимы, например, ездил туда в качестве эксперта, его приглашали.

Н.К.: Что, серьезно?

В.О.: Да. А еще, вот, после…

Н.К.: То есть как-то вот в той аварии участвовали и люди, которые… Ну, в смысле на Фокусиме как-то использовался опыт чернобыльцев?

В.О.: Да, конечно.

Н.К.: Ух ты.

В.О.: Потому что есть очень много общих вещей, очень много общих вещей. Насколько сильно Россия отличается от Японии, но, тем не менее, радиоактивное заражение физически оно везде одинаковое.

Н.К.: Ну, да.

В.О.: Вот, и он да, он приглашен был и там прочитал несколько лекций. Вот. И тут еще такой очень сильный момент, который перевернул мою жизнь. Это я познакомился благодаря своей дочери, она заканчивала художественное… ну, тогда она поступала в художественно-промышленный институт, поступила. А ее преподавателем оказался профессор Олег Векленко, который тоже был участником ликвидации. Но он был там в мае месяце, я с ним в Чернобыле не пересекался. Но после этого, после того, как мы познакомились, он привлек меня к участию в своем проекте, а это проект был создания выставки графики и плаката: «4-й блок. Экологическое направление».

Н.К.: Угу.

В.О.: Триеннале, так называемый. И это собрание, оно сейчас в Харькове и оно всегда, собственно, было в Харькове. И выставка имеет очень большой престиж во всем мире, самая богатейшая коллекция и печатной графики и графики, ну типа там гравюры. В общем-то, со всего мира, там десятки стран. Этих выставок проведено по всему миру, ну, уже несколько десятков. А вообще оно раз в 3 года проходит. Вот в последний раз, когда она была, как раз это Триеннале было в Киеве, связанное с… ну, это было 2 года назад, какая-то там годовщина Чернобыля, с какой-то годовщиной, ну не важно. И мы с этой выставкой объездили, как говорится, весь мир. В свое время мы с этой выставкой с Олегом ездили в Данию на… там проходил тогда международное заседание министров охраны окружающей среды европейских стран. Вот там и часть работы этой выставки экспонировали. Вот здесь, на Фрунзе, все время проходит тоже экспозиции из запасов выставки, вот. А так как это уже был 1994 год, мы уже глубоко погрузились, как бы, в развалины Советского Союза, мда. Ну, вот как раз в 1996 году, на десятилетие Чернобыля мы возили выставку эту в Москву, и она была там развернута в посольстве Украины в Москве. И тогда, вот можно представить, насколько сейчас у нас сложные отношения с Россией, как существует таможня, граница. Тогда это еще носило формальный характер. Потому что, собственно, всю выставку я на своей машине через границы, через 600 километров спокойно перевез и привез в посольство, и там ее развернули, вот. Ну что ж. И это тоже очень придает, в общем-то, большой силы, потому что, ну, как бы, недаром мы там были. И как специалисты, химики, ну, я как химик, и то, что впоследствии удалось, в общем-то, в этой программе выступить. Олег до сих пор этим очень активно занимается. Я в свое время тоже сумел, как бы, вложить свою лепту, был директором этой выставки…

Н.К.: Ух ты!

В.О.: …несколько лет. Ну, в общем-то, такие дела.

Н.К.: А такой вопрос: а как Вы относитесь к тому, как Вам, вообще, кажется, стоит ли… Ну, например, среди молодежи существует такой интерес поехать на экскурсию в ту зону сейчас. Как Вы считаете, безопасно это или опасно, стоит ли им это делать или лучше не надо, вот что Вы думаете?

В.О.: Ну, это как раз, как бы, вопрос Вы задали весьма уместный, потому что вот тот Мирный Сережа, про которого я рассказывал, он был, он жил в Киеве. Он был одним из организаторов вот этого знаменитого «Чернобыль-тура». То есть, это тур, в котором в основном участвуют и туристы, но много людей и из бывшего Советского Союза. То есть, он был задуман именно и создан благодаря тому, что… Вот, Мирный в свое время, мы изъездили всю зону, понятно, что вот эта одна ходка, скажем так. Это выглядело так, мы выезжали, скажем, ну, я все почти время ночью ездил на разведку, потому что днем занимался непосредственно ГСМ, это у меня как шабашка была (смеется). Да, непосредственно своей работой на заправке. Вот, то есть, в течение маршрута мы проезжали там порядка, скажем, 60-ти километров, 60-70 километров и так было где-то 20 раз, ну по-разному. Поэтому, вот он исколесил всю зону и поэтому тоже появилась такая идея поездить по тем местам, которые в то время были ключевыми. Это станция, это Припять, это заброшенные близлежащие поселки, вот. И сейчас еще… Там у них возникли какие-то технические трудности, я в подробности не вдавался, но этот маршрут еще до прошлого года, я знаю, существовал.

Н.К.: То есть какой-то безопасный маршрут, но с интересными точками?

В.О.: Да, да. И я просто расскажу, он очень интересный. Ну, во-первых, мне было страшно интересно поехать.

Н.К.: Вы ездили?

В.О.: Я ездил.

Н.К.: Ух ты.

В.О.: Но там все заросло так чудовищным образом, но я имею в виду те места, где были расчищены, где стоял наш лагерь.

Н.К.: И какие у Вас сложились впечатления, когда второй раз поехали уже спустя много лет?

В.О.: Вот, впечатления. В это время, значит, ну, как? Там получилось так, что этот купол, который саркофаг строили как временный на 10 лет, он простоял уже 30 лет. И там появились, конечно, всякие каверзы, дыры, оттуда парит. И поэтому сейчас там выполняются вот этот французский проект, надвигают, ну, слово я не могу выговорить…

Н.К.: Ну…

В.О.: На колесах сверху надвигают специальный ангар, который уже его, как бы, наглухо закроет и, кроме того, будут установлены датчики, потому что, что происходит внутри – приборов никаких нет, не существует.

Н.К.: Непонятно, в общем.

В.О.: Там только как-то экстраполируют и предполагают по выхлопам этим. Но что – никто не знает толком. Может, кто-то знает, но не говорит, да. И вот в этот автобус, это комфортабельный автобус такой, Мирный там в качестве экскурсовода. Он всегда приглашает, когда получается, каких-то героических чернобыльцев, которые могут рассказать что-то о своем пребывании. И, значит, поехали. Проезжают, и когда въезжают, ну это, собственно говоря, сейчас, там в 30-ти километровой зоне стоит уже… А зона это до сих пор закрытая для посещения. Туда можно цивильным людям попадать только по специальному пропуску. Там этот пропуск оформляется, заходит тоже па…, ну, не пограничник, как это называется? Ну, охранник, да и рассказывает все правила пребывания, то же самое примерно, что было и у нас, но только все равно. Всем выдаются дозиметры, которые меряют… Но там, в зоне уровень радиации практически везде нормальный уже, потому что за все это время беспрерывно производилась, как бы, зачистка и все очаги, которые фонили, практически удалены. Хотя могут быть места и до сих пор, потому что это все-таки лес, это луга, это такое Полесье, слабо населенное по нашим меркам место. Вот, и автобус ездит, экскурсовод рассказывает, где что было, люди выходят. Там есть достаточно интересные вещи. Ну, то есть, когда начали заливать бетоном, то эти миксеры, бетоновозы, они ездили сначала с Киева, грубо говоря, ну и с близлежащих станций железнодорожных, откуда… А потом, так как это тоже стало, во-первых, неэффективно, а во-вторых, техника заражалась, то на подступах уже построили несколько перевалочных бетонных узлов, куда привозили чистые машины, сгружали этот бетон, а потом грязноватые его подхватывали и отвозили к саркофагу. Вот, этот бетонный узел, значит, на бывшие пункты пропуска, где еще остались все вот эти вот строения были бетонные, на место там нашего лагеря этой бригады, там памятный знак мы поставили тоже, что здесь была 25-я бригада химзащиты. Потом приезжают непосредственно на Чернобыль, к саркофагу. Там сейчас все приведено, ну, опять же, с точки зрения… Только вот не разрешают фотографировать и снимать на видеокамеру. Вот сам саркофаг в этом направлении можно, а в этом, где там они строят этот защитный колпак, было нельзя. Как сейчас, я не знаю, но 2 или 3 года назад было нельзя.

Н.К.: Угу.

В.О.: И там все высыпают тоже, им рассказывают, как и что, вот. А потом там есть еще такая одна хитрая штука-изюминка. Значит, потом, когда выходишь из этой, из Чернобыльской зоны с ближней, с 10-ти километровой, ты проходишь сквозь специальный аппарат, где определяется уровень зараженности, чтобы не принести там на сапогах, на одежде, на себе никакой пыли. Вот, это в Чернобыле уже, и в Чернобыле такой вот дружественный ужин. А там время остановилось в 1986 году. Это такая настоящая, советских времен такая столовая с сохранившимися полностью столовскими этими атрибутами. То есть это полет, как бы, в…

Н.К.: В то время.

В.О.: В прошлое, да, хорошо сохранившееся. Ну, и многие люди, конечно, остаются очень… То есть, эта экскурсия, конечно, достаточно интересная, потому что много вопросов задается. Отдельный момент, это то, что от Припяти осталось. Припять – это же был поселок, ну, не поселок, а город, потому что при станции ЧАЭС, там жили специалисты, которые обслуживали. 50 000 человек, между прочим. Это достаточно большой город такой, очень современный. И вот постепенно, так как она хватанула очень много, ее, значит, дезактивировали, закапывали, а параллельно работали команды мародеров, которые все это…

Н.К.: Отбирали?

В.О.: Отбирали. Ковры там, технику – ну все, что только можно.

Н.К.: Команды мародеров (смеется).

В.О.: Ну, да. Не, ну это вот то, что примерно как сейчас мы увидели, когда упал самолет…

Н.К.: Ну, да.

В.О.: …и все равно часть фюзеляжа утащили на металлолом, несмотря на все обстоятельства нашей жизни. Вот есть такие люди и их, в общем-то, оказывается не совсем мало, которые в моральном плане.

Н.К.: К сожалению, всегда они найдутся.

В.О.: Да. И вот Припять и сейчас Припять из себя представляет действительно мертвый город, с остановившимся временем. Совершенно вычищены дома, то есть там снято все, все что было: плафоны, батареи, электропроводка. То есть, только бетон, потому что металл, особенно если цветной, его тоже, в конце концов, каким-то образом частично закопали, а частично задвинули на металлолом. Мы когда ездили по Припяти, то встречались, в общем-то, и со следами мародерства, и с мародерской командой. Ну как, это УАЗ, то есть, это были какие-то лица, я не знаю, там военные или гражданские, но те, которые смогли…

Н.К.: Машину найти.

В.О.: …машину найти и знали, как туда попасть. Да. И они, значит, кидали как раз какое-то барахло в машину, а тут появился наш танк. Ну, они конечно мгновенно (смеется) оттуда смылись, потому что не ожидали, естественно. Ну, а мы так только смогли за ними чуть-чуть проехать, потому что понятно, что легковая машина и БТР.

Н.К.: И танк, да?

В.О.: Ну, это БТР практически, но это поменьше БТРа, ну это же на резиновом ходу, такая здоровая машина. Вот. Ну, собственно, этот тур. Я с Сережей Мирным, он сюда приезжает, он тоже был одним из учредителей вот этой вот выставки «4-й блок». Нас было, в общем-то, 4 человека чернобыльца. Один из них уже ушел Валера Слюта в лучший из миров. Ну, мы так еще как-то здесь. Ну, собственно.

Н.К.: И тогда у меня к Вам такой вопрос, который я задаю всем, по поводу будущего поколения. Вот какой бы меседж, может быть, или что-то, какую-то главную мысль исходя из тех событий, следовало бы знать им. Что бы Вы вот посоветовали, что бы Вы хотели, может быть, им передать?

В.О.: Ну, как…

Н.К.: Что важно, может быть что-то нужно помнить или…?

В.О.: Важно, важно… Ну, тут все, в общем-то, с Чернобылем – все важно. Важно то, что просто это была самая глобальная экологическая катастрофа, которая показала, что, в общем-то, мир наш хрупок и, что уничтожить его очень легко. Просто даже в Чернобыле могли быть последствия в 10 раз большие, сложись чуть-чуть обстоятельства по-другому. И тогда было бы, ну, вся планета была бы Чернобылем.

Н.К.: Ну, да.

В.О.: И уже тогда бы реализовались эти жуткие фантазии фантастических фильмов: «А что будет после ядерной войны»? Вот. И это главное, потому что если люди будут, как бы, любить свою землю, то они, в общем-то, будут и себя любить, и будут жить лучше. Потому что даже такие мелочи, с которыми мы встречаемся, как – загаживаются, я там знаю, берега водоемов, леса, дороги, все это мы видим каждый день. И вот я думаю, что если бы с молодых когтей, с детского сада, с начальной школы этому придавалось бы большое значение, в том числе и на примере Чернобыля, тогда бы нам было бы лучше жить здесь. Но совсем не так.

Н.К.: Спасибо.

В.О.: Пожалуйста.

Н.К.: Что-то хотите еще добавить, может?

В.О.: Да нет, я и так, так много говорил.