Наталия Козлова (далее Н.К.): Сегодня у нас 24-е мая 2013-го года, мы находимся в «Союз Чернобыль», в организации. Беру интервью я, Козлова Наталья у, представьтесь, пожалуйста…

Виктор Полывьяный (далее В.П.): Полывьяного Виктора Васильевича.

Н.К.: Угу. И первый у меня будет к Вам вопрос достаточно обширный: расскажите историю своей жизни.

В.П.: С рождения?

Н.К.: Можно с рождения, как Вам будет удобно. Что считаете нужным.

В.П.: Или ближе уже к Чернобылю?

Н.К.: Ну, я думаю, к Чернобылю мы все равно подойдем. А интересна вся история. Как, с чего все начиналось, как все проходило и до чего дошли.

В.П.: Даже так глубоко это самое. История как у всех молодых людей родом из СССР 80-х, потому что родился я в 69-м году. Окончил школу, 128-ю на Салтовке и видел себя, в общем-то, офицером Советской армии, потому что на протяжении всей школы готовил себя к службе в армии. Поступать в военное училище – была такая мечта. То есть на протяжении школы, начиная с 14 лет, когда начинали принимать в комсомол, на то время, один из первых приняли в комсомол и с того времени пошла, как сейчас бы модно было сказать, «политическая судьба». Потому что классный преподаватель был парторгом школы. Из ее класса мы были самые, как бы так, взрослые – те люди, которых приняли в первую очередь в комсомол. И получилось так, что я, будучи молодым комсомольцем, попал сразу в комитет комсомола школы.

Н.К.: Ууу!

В.П.: Избрали меня замом комсорга школы, тогда это называлось «по идеологической работе». В мои обязанности входило, 14-летнего пацана, принимать и готовить в комсомол всех тех людей, которым уже исполнилось 14 лет. А это и старшие классы и мои одногодки. То есть получалось так, что я в 14 лет, в 15, пусть будет это самое, принимал, готовил в комсомол тех, кто уже выпускался, то есть 17, 18 лет. Входил в районный комсомольский штаб, так называемый РКШ, который, этот самый, был в каждом районе на тот момент. И, в общем-то, на тот момент это все нравилось, и поскольку партия тогда была руководящей направляющей силой, я понимал, что кроме того, что мне это нравится, в будущей жизни как офицера мне это поможет, будет определенной опорой. Тем более что поступать я собирался в политическое училище.

Н.К.: Угу.

В.П.: То есть быть замполитом. Тогда была романтика, замполиты в войну поднимали в атаку, и все это было детской романтикой. Но получилось так, что офицером стать не совсем пришлось, потому что тогда была офицерская судьба… Скажем так – не судьба, а престиж офицера более высок, чем сейчас. И в военное училище был достаточно большой конкурс, если это были престижные училища. Практически невозможно было попасть в Благовещенское училище морской пехоты, в Рязанское училище воздушно-десантных войск, в Донецкое военно-политическое училище инженерных войск и войск связи, куда я подавал документы. И многие другие – московские, ленинградские, ну, то есть уже мы о них не говорим, потому что они были в столичных городах и там конкурс еще был. Вот, после 10 класса, после выпуска, я отправился в Донецк подавать, поступать в военно-политическое училище. Но поскольку конкурс был достаточно огромный, порядка 25 человек…

Н.К.: Ого!

В.П.: …на место. Мы вышли… очень сильно сократ… резали на первом экзамене, на сочинении, на математике и всех остальных резали – как это будет не смешно – на географии.

Н.К.: Ох!

В.П.: Да. И получалась так, что к последнему экзамену пришли еще суворовцы и нахимовцы, которые поступали вне конкурса. Ну, нас урезали так, что офицером мне в тот год стать не пришлось.

Н.К.: Угу.

В.П.: Возвратясь домой, я сказал, что я буду поступать еще. А для того, чтобы поступать еще, нужно было попасть в армию и в армии прослужить полгода минимум, чтобы была возможность подавать документы в военное училище. Естественно, родители были против, поскольку была возможность поступать в институты всевозможные, на что я, в общем-то, категорически отказывался. Но взял, скажем так, себе в союзники соседей, которые на тот момент заканчивали институт. Мать уговорила меня попробовать свои силы, поступив в институт. Поскольку я приехал с военного училища с подшитым личным делом, которое проверялось не одним структурой тогда еще КГБ, службы безопасности, особым отделом. Стояла масса печатей, таких очень серьезных. Была масса характеристик, комсомольская путевка была в военное училище. Естественно, когда соседка принесла этот пакет документов в приемную комиссию, ну, у людей, как бы так, «загорелись» глаза.

Н.К.: Угу.

В.П.: Потому что ну, на тот момент, кроме того, что там хорошо или плохо занимались, была еще как бы политическая составляющая этого всего: комсомольские характеристики, характеристики с места работы. А тут мало того, что отличные все характеристики, их масса, так есть и комсомольские путевки, есть проверка органов госбезопасности. Естественно, на экзамены особо уже никто не смотрел, и меня зачислили на 1-й курс Харьковского на тот момент института коммунального строительства, ХИИКС.

Н.К.: Угу.

В.П.: Но я на этом не остановился. Поскольку мечта оставалась мечтой и хотелось бы, в общем-то, поступить в военное училище, я заявил, что я буду уходить с 1-го курса в армию. Но на тот момент был приказ, что студентов с 1-го курса не забирают в армию. Подумал, как это все обойти, я написал заявление ректору: прошу отпустить в армию, предоставив академ. отпуск. На что ректор сказал: «Я не имею права. Но если тебя военком призовет в армию, я тебе дам академ. отпуск». Аналогичное заявление было написано военкому Московского района, на что он тоже сказал, говорит: «Я тебя не имею права призывать с 1-го курса. Если тебе дадут академ. отпуск, то я тебя призову в армию». И вот так вот, насколько было большое желание стать офицером, что, в общем-то, мечась между военкоматом и институтом, я нашел компромисс, который устроил и тех и других. На одном из заявлений, даже не помню кто был инициатором, мне написали: не «Я призову», не «Я предоставлю» – кто-то из двух руководителей написал: «Не возражаю».

Н.К.: Угу.

В.П.: Что стало основой для другого к его действиям. В результате мне дали на первом курсе академ. отпуск и призвали в армию. В армию я вообще попадал очень интересно. Поскольку занимался спортом, занимался дзюдо, был, в общем-то, физически подготовлен. Были хорошие характеристики, в общем-то. И, вероятно, мной, как спортсменом заинтересовались те люди, которые занимаются призывом в армию. Потому, что на тот момент призывы были большие, в сотни человек, десятки шли в разные уголки тогда еще СССР. И вот в один прекрасный момент, проходя областную комиссию призывную, тогда она еще находилась на Сортировке…

Н.К.: Угу.

В.П.: …мы обратили внимание, нас несколько человек, что возле каждого кабинета стояли там десятки людей, которые шли по различным командам в различные воинские части. А нас с книжками для медосмотров, тогда, на тот момент, при призыве в армию были 2 категории мед. Карточек, при призыве. Если давался просто обходной лист, значит призывник шел на территорию Советского Союза служить. Если давалась книжечка, то он шел заграницу. То есть либо в страны Варшавского договора, либо в Афганистан, либо в какие-то еще сопредельные государства, где были наши войска. И вот получилось так, что на весь областной военкомат, где за раз проходила медосмотр 1000 человек, нас собралось всего 7 человек, у которых была книжечка с пометкой нашей команды 20-А-24.

Н.К.: Угу.

В.П.: И никто не знал, куда нас призывать. Все такие хорошего телосложения, физически подготовленные ребята. И вот в один прекрасный момент мы подошли к одному из военврачей, ну, так вот, человек снимал халат и был в форме полковника или подполковника. Спросили: «А скажите, куда нас призывают?» На что он ответил, говорит: «Вы знаете, сынки, не знаю, куда вас призывают, но есть телефонограмма, в вашу команду брать с исключительным здоровьем».

Н.К.: Угу.

В.П.: То есть это здоровье должно быть не просто «годен» или хорошо подготовлен, оно должно быть исключительное от всех остальных. Ну, на этом, в принципе разговор наш и закончился. Но в одной из очередей обратил внимание, что у человека, который стоит в соседней команде, такая же команда как у нас 20-А-24, только вычеркнуто красным карандашом и сверху написано другим… другая команда. Ну, естественно, пацанячий вопрос: «А что это у тебя вычеркнуто такое?», на что он точно так же, по пацанячи ответил, что, как говорит: «О, ребята, вы попали. У меня папа завбазой, он меня отмазал. А вы, в общем то, вам не завидую, потому что это команда 20-А-24, это призыв в части специального назначения при воздушно-десантных дивизий в Фергане». То есть это спецназ воздушно-десантных войск в Афганистан.

Н.К.: Угу.

В.П.: То есть это диверсионные группы и прочее, это самое, разведгруппы. Вот так мы и узнали, что из нескольких тысяч человек выбрали всего 7 человек на всю Харьковскую область для прохождения службы в Афганистане. Потом выяснилось, что, ну, в свое время напомнили мне, что: ты же когда в военное училище поступал, ты еще и писал заявления: «Прошу призвать меня в Афганистан».

Н.К.: Ууу…

В.П.: Потому что тогда было это, в общем-то, патриотизм развит настолько, что люди не думали о тех ценностях, о которых сейчас думается. Тогда была Родина, патриотизм, в общем-то, порядочности побольше в тех чувствах к своей стране, которой нет сейчас, в общем-то, практически у молодого поколения. Мы прошли медосмотр, все прошло хорошо, и нас пригласили в военкомат для того, чтобы сказать, когда же нам с вещами. Уже оформлены были все документы, военный билет вписан. И вот придя в военкомат, получалось Московского района кроме меня было еще 2 человека. Нас построили, объявили, кому завтра с вещами к 8 утра, кому там через 2 дня, через 3. И вот когда назвали фамилии двух тех ребят, которые проходили со мной медкомиссию, что на завтра с вещами к 8 часа, а меня не назвали. Ну, я, конечно, возмутился, все-таки не быть десантником…

Н.К.: Ну да.

В.П.: …это уже все. Тем более уже всё, мы идем в десант. Когда был, как это, проводы в армию, был огромный торт, на котором была эмблема воздушно-десантных войск и уже я чуть ли не в тельняшке и голубом берете был. Обратясь к военкому, говорю: «Почему так, люди завтра уходят по команде, а я меня даже не назвали»? Он поднял дела, говорит: «Да, мы не можем тебя призвать», это самое. Оказалось, что? Что у меня на тот момент очень сильно болела мать, она лежала в стационаре. И, вероятно, те же службы, которые вот отслеживали эти наши передвижения, проверяли вот историю семьи и всё. И в деле лежала справка, что в настоящий момент мать находится на стац. лечении. На что мне военком сказал, говорит: «Вот она выпишется, и мы тебя призовем». Я не знаю, хорошую это шутку сыграло в моей жизни справка, или негативную, но я не попал в Афганистан. Но через буквально месяц я попал в Чернобыль. Вероятно, там тоже нужны были люди с исключительным здоровьем. Вот и получилось, что буквально через месяц, практически через месяц, там 12-го по 10-е пришла команда, нас собрали, сказали, что вы призываетесь во внутренние войска МВД СССР, едете в Киев, будете охранять стадионы.

Н.К.: Ну, то есть не сказали об этом совсем?

В.П.: Не сказали, что мы едем охранять Чернобыль. Сказали: вы вот будете охранять стадионы, концерты, различные массовые мероприятия. Будете звезд видеть всех эстрадных. Вы идете вот в охрану всех этих мероприятий. Ну, мы ж точно так же рассказали родителям, что будем служить в Киеве, будем охранять… Потому, что на тот момент к внутренним войскам было достаточно негативное отношение, потому что у всего населения они связывались с конвойными войсками. То есть если ВВшник, это значит конвойник, это значит тот, который охраняет зеков. Народ не сильно разбирался, что есть внутренние войска, которые охраняют стадионы, которые оперативного назначения, которые там разгон демонстраций, участие в различных мероприятиях массовых. Охраняют серьезные объекты, охраняют химические заводы – это все внутренние войска. А у людей было так: ВВшник – это значит конвойник, конвойник – это значит охраняет зеков.

Н.К.: Угу.

В.П.: Попытались убедить родителей, рассказать, что вот в Киеве, все нормально, в столице, охрана чуть ли не президента, как нам рассказали. Ну, и мы поехали. Приехали в Киев, нас забрали и привезли нас в Вышгород. Это база внутренних войск, полигон, тренировочная база, с которой, в общем-то, тренируются все вновь призванные, переподготовку проходящие. И там мы, в общем-то, практически случайно начали просто слышать слово Чернобыль, Чернобыль, Чернобыль, Чернобыль. На тот момент для нас, 18-летних пацанов, он вообще ничего не говорил.

Н.К.: Угу.

В.П.: Хотя после аварии уже прошло больше года. Но как-то у нас была школа, мы занимались, потом готовились в вузы там. И нам совершенно не был интересен Чернобыль, это самое, даже как слово. Ну, в новостях что-то рассказывали, но мы, в общем-то, ни параллелей, ни каких-то там взаимосвязей между этими словами и действиями, ну, на тот момент никто из нас не проводил. И уже когда мы проходили курс молодого бойца, когда готовились к присяге, тогда начинали уже, говоря родителям о Чернобыле. Когда начали приходить письма, начали беспокоиться родители.

Н.К.: А они как…

В.П.: Все-таки это… Что же это, как вы там, где это ж Чернобыль, авария… Хотя настолько это было все достаточно засекречено. Ведь те ликвидаторы, которые приходили в 86-87-м их же еще на тот момент, они не было объединены, их не ставили на учет, их нигде, в общем-то, особого внимания никто не уделял. Потому что первый «Союз Чернобыль» которому вот в этом году исполняется 25 лет, созданный в Харькове, то есть он был через 2 года после Чернобыля создан, ну в общем то.

Н.К.: Угу.

В.П.: И когда мы призывались, то есть о Чернобыле все слышали, но никто не понимал, что это такое. Вот оттуда и пошла чернобыльская эпопея, для нас, солдат. Потом уже выяснилось, что наш призыв осени 87-го года, это был первый призыв в так называемый «атомный полк». Части, это 17-й спецполк внутренних войск МВД СССР, который был специально создан для охраны Чернобыльской АЭС. Потому что до взрыва Чернобыль охраняли прапорщики, комендантская рота. Ну, это те люди, которые уже отслужили. Ну, это прапорщики, то есть кадровые офицеры, солдат там не было. И вот когда произошла авария на Чернобыльской АЭС, первыми по тревоге были подняты, естественно, солдаты.

Н.К.: Угу.

В.П.: Первые, которые были призваны на ликвидацию, по сути, по тревоге, это были солдаты внутренних войск и солдаты полков милиции. Потому что, скажем вот, те же киевские полки – 5403, 3003, 3217 и многие другие, их там порядка 29, которые уже в ночь взрыва были подняты и вывезены в район станции. Если авария произошла там в районе часа ночи, то уже в 5 часов утра в районе Припяти, в районе Чернобыля, вокруг Чернобыля разворачивались армейские формирования. В общем-то, сейчас, когда разговариваю с ребятами, когда их объединяешь вокруг себя, узнаешь о том, что те же милицейские с этой части с МЧМ, это части милиции специального назначения, они уже в 5 часов были возле Чернобыля, без средств защиты…

Н.К.: Без ничего.

В.П.: …без палаток, без ничего. То есть они спали вокруг костров, они спали на этой зараженной траве, они просто вот плащ-палатку стелили и спали.

Н.К.: А когда вас привезли, то есть, вы немного в Киеве побыли и потом вас отправили непосредственно на зараженные территории?

В.П.: Мы… Нет, мы были под Киевом, а потом получилось так, что те ребята, которые шли сразу войска, они буквально в январе месяце отправлялись сразу в Чернобыль. Я в Чернобыль попал чуть позже, это самое, потому что с учебки меня отправили в сержантскую школу, которая находилась на Западной Украине в городе Золочев. Там стоит бригада внутренних войск, там огромная учебка внутренних войск. Это как учебка советской армии в Десне.

Н.К.: Угу.

В.П.: Такая же учебка МВД в Золочеве, где нас на протяжении полугода готовили. Готовили очень интересно, потому, что вот, опять таки, в Золочеве было 24 роты. По различным направлениям готовила солдат как для конвойных, для охраны зоны, для охраны объектов, оперативного назначения, прапорщиков переподготавливала, кинологов, водителей. И вот когда произошла авария на Чернобыльской АЭС и возникла необходимость создания полка охраны, в учебке создали 25-ю роту специальную, которая не была ни в одном регламенте, которая готовила сержантов непосредственно для Чернобыльского полка. Нас не знали, как готовить, что мы будем выполнять, поскольку подобных аварий в стране на тот момент…

Н.К.: Не было.

В.П.: …не было и подобных полков не создавалось. И в результате собрали учебные материалы со всех дисциплин и нас начали готовить по конвойным дисциплинам, по оперативным дисциплинам, по различным другим. То есть, объединив в нашей роте все то, что лучшее преподавалось для других родов войск.

Н.К.: А про радиацию что-нибудь рассказывали?

В.П.: На тот момент практически ничего отдельного про радиацию нам не говорили.

Н.К.: То есть дисциплин не было таких?

В.П.: То есть, есть дисциплина, называлась она ЗОМП – защита от оружия массового поражения.

Н.К.: А.

В.П.: Но это никак не было привязано к Чернобылю. То есть ее проходили практически все. Точно так же мы. Это вот, надеть-снять специальный костюм защиты ОЗК так называемый на время, на время одеть противогаз, побегать в противогазе, это самое то есть, нести службу в этом защитном костюме. Но это дисциплина, которая была и в других подразделениях. Нас готовили как оперативников, нас готовили как конвойников, мы стреляли с различных видов оружия. Нас готовили по тем дисциплинам, к которым готовятся, ну, бойцы конвойных войск, то есть мы должны были практически на ходу стрелять, на бегу стрелять, по движущимся целям всевозможным. Мы проходили как подразделения специального назначения различные штурмовые полосы, мы бросали гранаты, мы на стрельбах участвовали, в ночных, дневных.

Н.К.: Угу.

В.П.: Нас готовили. Была возможность остаться там, потому что учебку я заканчивал на «отлично». Тех, кто заканчивает на «отлично» учебку, минуя звание младшего сержанта, из учебки выходят сержантами. Ну, опять же, было желание служить и как бы так, я сначала все-таки попытался осуществить свою мечту – стать военным. Но попав в эту учебку, где достаточно суровые условия жизни, как и офицеров, так и солдат, очень большие физические нагрузки. Посмотрел, как живут офицеры и днюя и ночуя в ротах, по тревоге поднимаясь вместе с солдатами, когда их ночью с постели забирают посыльные. Немного пыл офицерства у меня на тот момент упал и решил я, в общем-то, послужить-посмотреть и если желание не отобьется окончательно, после этого поступать в училище. И вот проходя службу в учебке в Золочевской, перед окончанием была такая норма – стажировка.

Н.К.: Угу.

В.П.: И вот все ездили на стажировку, ну, как бы так, в различные подразделения в действующую армию по направлениям. А наша рота на стажировку ехала в Чернобыль. И вот на тот момент на стажировку мы наконец-то поняли, где мы служим, что нам предстоит делать, потому что из Золочева нас привезли под Киев, Рассоха. Это уже 30-ти километровая зона ЧАЭС, где располагался на тот момент полк нашего полка, то есть штаб нашего полка. И нас, курсантов, распределили по воинским подразделениям, которые были разбросаны по всей территории вокруг станции. Было 16 рот, если мне не изменяет, 6 батальонов. Основные действующие были 4 батальона.

Н.К.: Угу.

В.П.: 1-й батальон – это батальон, который охранял непосредственно станцию и периметр ее. 2-й батальон – это украинский батальон, который охранял периметр станции, 10-ти километровую зону, на которой стояла система охраны «скала»: колючка с подведенной к ней системой охраны. Ну, когда идет, как на границе, когда идет проникновение, срабатывает пульт у инженера технической службы, выезжает тревожная группа, идет задержание или там, в общем-то, исправление неполадок. Вот 2-й батальон охранял эту самую, периметр 10-ти километровой зоны со стороны Украины.

Н.К.: Угу.

В.П.: 3-й батальон от Припяти до… Белоруссию охранял. 4-й батальон, он был также в Белоруссии, он охранял 30-ти километровую зону, частично на «десятке», а 2 остальных были разбросанные в общем то. И вот на стажировку, когда я прибыл, меня направили в тот самый 1-й батальон, который охранял непосредственно станцию.

Н.К.: Ой.

В.П.: И вот оттуда началась моя Чернобыльская эпопея, попал курсантом школы сержантов в действующий 1-й батальон, бойцы которого выезжали непосредственно на охрану станции.

Н.К.: И как первое впечатление, когда Вы только приехали, увидели, что Вы?

В.П.: Ну, понимаете, на тот момент уже, естественно, был возведен саркофаг. Уже радиационные поля были не те. То есть уже наведен был порядок на территории, забетонированы подходы к станции, забетонированы подходы по территории станции, на промплощадке, вокруг 3-го, вокруг разрушенного 4-го энергоблока. Наш караул находился на самой станции. Да, на картинках оно там даже видно, стоял БТР…

Н.К.: Но все равно, какое-то впечатление такое…?

В.П.: Ну, как, громадина. Вот то, что слышал только по радио, слышал только в небольших сводках в новостях. И вот оно передо мной, до которого, что называется, можно дотронутся, но нельзя.

Н.К.: Нельзя.

В.П.: Да. И вот несколько рот 1-го батальона, которые поочередно несли службу, меняя друг друга на станции, с одной из рот я выезжал непосредственно на боевые дежурства на станцию. Развод был так же, как и в действующей армии, в погранвойсках. Заступаем на охрану, только там звучит государственной границы, а мы заступаем на охрану объектов укрытия Чернобыльской атомной станции. Такой же инструктаж. Караулы… Единственное что, что мы, в отличии там от пограничников, службу несли без оружия, у нас были только штык-ножи, потому что это гражданский мирный объект и, в общем-то, оружие находилось только в караульном помещении. То есть на посты приходили солдаты без оружия. И вот первый батальон нес службу, взяв под охрану всю абсолютно станцию. То есть все коммуникации станции, все коридоры станции, все… весь периметр станции, пропускной режим на транспортном КПП, на железнодорожном КПП, на КПП, который пропускает персонал, который привозят на станцию: электрички или автобусы. Всё это несли бойцы части 3031.

Н.К.: А сколько же Вы там пробыли?

В.П.: В данном случае на станции я пробыл, практически, ну, вот на стажировке, практически месяц.

Н.К.: Месяц.

В.П.: Да. Но, вот, я же говорю, мне немного повезло, потому, что я первые полгода был в учебке…

Н.К.: Да.

В.П.: …и на станцию попал буквально на месяц. А те солдаты, которые вместе со мной проходили курс молодого бойца в Вышгороде и не поехали в сержантскую школу, они сразу были отправлены на станцию. Я хочу сказать, об этом много умалчивается, но солдаты нашего полка несли службу от 1,5 до 2-х лет непосредственно на станции.

Н.К.: Ого! Боже, ничего себе.

В.П.: То есть солдат, призванный в армию проходил месяц курс молодого бойца и он отправл… уходил сразу на станцию.

Н.К.: Ужас какой.

В.П.: На боевые караулы. Я немного избежал этого полугода, я уехал в Золочев, это самое, меня отправили на сержантскую школу и я там пробыл 1,5 года. То есть, но от этих вот периодов, полгода или 2 – общий срок службы не меняется. Солдаты проходили службу порядка 2-х лет непосредственно на станции в 10-ти километровой зоне отчуждения. То есть это не гражданские лица, которые въезжали на 2 недели, на 3 дня, на месяц, на 2 там, кто-то больше, кто-то меньше. Мы были под приказом, под присягой. Нам Родина приказала, и мы выполняли свой долг, долг солдата.

Н.К.: То есть ездили несколько раз, пока не наберешь?

В.П.: Нет, мы не набирали ничего, потому что у нас были накопители, у нас были дозиметры. Но то, что засекречено писалось, об этом никто никому никогда не говорил. Мы были от присяги до дембеля. После дембеля, единственное что, нам давали карточку доз облучения, в которой были написаны иногда смешные цифры: что солдат, который выезжал на станцию 10-ки раз, который был на периметре 10-ти километровой зоны 10-ки раз, он набирал 2, 3, 5 рентген там, 10 рентген там и всё. Это потом, уже когда мы начали запросы делать в архивы, нам увеличили эти дозы, это самое. Там, кому 13, кому 16 написали, у кого меньше, у кого больше. Но, изначально, когда мы демобилизовались, рентгены вообще были написаны там: 1, 2, 3, 5. И то говорили: ух, это ж много! Вы ж понимаете?

Н.К.: Ну да. А как Вы там отдыхали? Был ли организован как-то отдых? То есть или…

В.П.: Нет, отдых, конечно, был. Мы ж не каждый день несли службу. То есть подразделение, ну в данном случае, вот 1-й батальон или в других батальонах, несколько было рот, которые поочередно заступали на службу, меняли друг друга. То есть каждая рота заступала на службу там раз в 3, в 4 дня, вот так вот получалось. То есть, через каждые 3-4 дня солдат попадал на станцию, либо на 10-ти километровую зону. Вот пройдя стажировку в 1-м батальоне, мы опять вернулись на Золочев в учебку. Мы сдали экзамены и уже сержантами, командирами отделения мы опять вернулись в Чернобыль, уже в другие подразделения. В данном случае я попал в Белоруссию, Гомельский район… Гомельская область, Брагинский район, село Людвиново, где стояла 13-я рота 3-го батальона, которая охраняла участок 10-ти километровой зоны со стороны Белоруссии. Вы знаете, что, в общем-то, радиация прошла…

Н.К.: Она распространилась, да.

В.П.: …на несколько республик. Вот в данном случае 3-й батальон охранял станцию со стороны Белоруссии. И уже в этой 13-й роте на 10-ти километровой зоне проходила моя основная служба, которая еще вылилась, практически, в 1,5 года.

Н.К.: А были ли какие-то ситуации, которые запомнились? Какие-то случаи?

В.П.: Знаете, их было очень много, потому, что на службу приходилось заступать очень часто. И опять – в жизни, как говорится, с цыганским счастьем повезло, потому что какой-то отец-командир, планируя распределение солдат и сержантов по ротам, ну, может, был пьяный, может быть, вообще не думал о том, что будет завтра-послезавтра. Вот, в данном случае, в этой 13-й роте, в которую я попал, получилось так, что весь старший призыв, который был до меня, а он формировался из различных других подразделений. То есть когда полк формировался, наш призыв был первый. А практически за год до этого было день рождения создания части, он 19 января, то есть за 10 месяцев до нашего призыва. Он был сводным полком, то есть со всех подразделений нашего необъятного Союза собрали ребят, с которых сформировали полк. И вот когда сформировали нашу роту 13-ю, получилось так, что в ней весь сержантский состав кроме меня был на полгода старше меня.

Н.К.: Угу.

В.П.: Да. В результате чего, когда через полгода пришел срок демобилизации, из роты ушли совершенно все сержанты.

Н.К.: Ой.

В.П.: И я в роте остался единственным сержантом. Единственным сержантом, который по приказу ходил начальником караула на станцию. И получилось так, что я один могу заступать на станцию либо может заступать офицер. И в результате до следующего призыва сержантов еще полгода.

Н.К.: Ух.

В.П.: И вот следующие, практически год, ну, скажем так, я из зоны, из караула не вылазил. То есть по документам, естественно, там было, что меня меняли, приезжал офицер, там все такое. Но фактически это выглядело так: я принимаю 2-3 караула, то есть 2-3-4 дня подряд, заступая начальником караула по охране 10-ти километровой зоны. Потом приезжает офицер, он меня меняет, я приезжаю в роту, принял душ, в баню там, провел комсомольское собрание, потому что на тот момент я был комсоргом роты и входил в комитет комсомола батальона. Провел комсомольское собрание, какие-то документы оформил и через день, через два меня опять в караул и я там опять 3-4-5 дней не…

Н.К.: Ну да.

В.П.: Не выезжая оттуда. Вот так проходила служба. То есть, по нашим, по моим подсчетам, когда готовился дембельский альбом, вместе со стажировкой за период несения службы у меня было 148 боевых выездов на станцию, суточных караулов. То есть это не на 2, не на 3 часа, поработать и вернуться, мы заступали на сутки – от-до. То есть вот и считайте, сколько я пробыл на станции.

Н.К.: Много.

В.П.: Да.

Н.К.: Ой. А скажите, пожалуйста, а, ну, я не знаю, по поводу…?

В.П.: Случаев?

Н.К.: Да.

В.П.: Случаев было очень много, на тот момент…

Н.К.: Может какие-то человеческие качества, что-то удивило, поразило, я не знаю.

В.П.: Удивило, ну, опять же – поражает на тот момент все тот же патриотизм наших людей, которые… Если гражданские люди, когда работали на станции, они получали заработные платы повышенные, то солдат – он был защитником Родины. То есть он принял присягу, и это для него было, в общем-то, показателем того, что он обязан отдать свой долг. Как на войне отдавали отцы, деды. Вплоть до того, что отдать жизнь. И никто не думал о том, мы даже тогда, может быть по молодости, не задумывались о том, что будет потом: больницы, болячки. Что, как бы так, разговоров много ходило, ну, а нам по 18 лет, нам еще семьи заводить, детей заводить. Нас там пугали, что у вас не будет ни детей, ни семей. Но, да, мы настораживались, но мы были под приказом. Мы честно выполняли свой воинский долг.

Н.К.: То есть патриотизм?

В.П.: Патриотизм был. Мы… Понимаете, что такое охрана периметра? Это система охраны: если где-то кто-то проходит через зону, независимо, это мародер или это лось прошел, выезжает тревожная группа, выезжает караул.

Н.К.: Ну да.

В.П.: То есть мы приезжаем, мы видим либо в зону уходят следы машины, мотоцикла, велосипеда, либо это вот клоки шерсти висят там, кровь на колючей проволоке. Это значит, олени, лоси прошли. Ведь вокруг станции – это заповедные места, Полесье. Выезжали на задержания. Тогда была газета внутренних войск, «По зову Родины» называлась. И Вы знаете, очень часто, много статей о наших задержаниях, о наших награждениях за эти задержания. Потому что в зону шли очень много мародеров, которые там, в общем-то, были.

Н.К.: Ничего себе.

В.П.: И иконы, и, в общем то, ценные вещи оставленные, понимаете. 1-й батальон, вот станция, в Припять въезжали. Мы те деревни контролировали, которые между 10-ти километровой зоной и станцией. И вот несли службу. Случаи были разные, но вот за все несение службы был один негативный случай, когда солдат ушел с караула, ну скажем так, это самое, сдали нервы и все такое. То есть написал родителям: «Я не могу служить, страшно…» и все такое. Вот он ушел с караула в зону. Подняты были по тревоге батальон, то есть прочесывание. Нашли, перевели, но это был тот единственный случай за все 2 года моей службы, когда у кого-то сдали нервы.

Н.К.: Сдали нервы.

В.П.: Да. Я помню этого паренька, по-моему, с Белоруси, маленький, щупленький такой, ну, совсем неподготовленный. А так, в общем-то, был многонациональный коллектив и призывался весь Советский Союз. У нас были и узбеки, и татары, и грузины, и прибалтийцы. Мы жили достаточно дружно. Да, как и во всей армии была своя иерархия молодых, старых, дембелей и все прочее. Но, тем не менее, мы выполняли свой долг и честно выполнили его. Это потом уже мы, уволившись… Единственное, в чем наша привилегия была небольшая, что всех увольняли в первую партию, практически. То есть, если в других частях и подразделениях ребята уходили там до Нового года, там на майских праздниках, то в нашем полку, может быть это связано с радиацией, может быть с какими-то другими. То есть, вот приказ пришел – нас уволили.

Н.К.: Угу.

В.П.: И всё. Призвали новых. Это был единственный плюс, который нас отличал от всех остальных. Ну, отличало еще то, что мы не занимались, практически там физ. подготовкой, поскольку кроссы были запрещены, пыль была заражена…

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: …чтобы ее не поднимать, это было запрещено. Да, мы подтягивались на турниках, но мы не бегали марш-броски и прочие подобные вещи. И второе, это то, что нас отличало от любой другой боевой единицы – мы получали свое денежное довольствие в двойном окладе. Ну, так, чтоб Вам не было смешным, я Вам скажу, что обычный солдат получал на тот момент 7 рублей. У нас солдат получал 14 рублей.

Н.К.: Угу, понятно.

В.П.: Я как зам. комвзвода, как начальник караула охраны станции получал от сержантских в двойном окладе 28 рублей. При всем том, что на этот же момент ликвидатор, который, ну, вот «партизан», или вот которые призваны были через военкомат или учреждение, зарплаты его составляли 300, 600 там, 1000 рублей. Вы можете сопоставить это…

Н.К.: Ну, 7…

В.П.: Да – 7, 14 или мой «потолок» – 28 и…

Н.К.: и 600.

В.П.: Да. Вот потому сегодня, когда солдат обращается за назначением пенсии, все абсолютно солдаты находятся на минимальной пенсии. Потому что им не с чего рассчитывать пенсии.

Н.К.: Ужасно конечно, ужас.

В.П.: С 28 рублей рассчитать ничего невозможно, даже если их умножит в 10 раз или больше. Потому что по закону нашему даже то, что сказали солдатам можно рассчитывать по средней заработной плате, которая на тот момент была в стране – это 70 рублей. Но с 70-ти рублей тоже никакой пенсии, она все равно получается меньше минимума.

Н.К.: А вот, работы по ликвидации, наверно ж Вы наблюдали, были ли какие-то работы, которые выполняли сугубо женщины, какие-то сугубо мужские были работы? Было ли какое-то такое разделение?

В.П.: Дело в том, что это самое, ну, опять-таки – мы-то несли охрану.

Н.К.: Ага, и вы…

В.П. Да. И когда, будучи на станции, да, конечно там в основном, конечно, мужчины выполняли работы, потому что женская часть – это в основном обслуживающий персонал.

Н.К.: То есть накормить?

В.П.: То есть это столовая, прачечная, хозяйственные боксы, такое. Всю остальную работу выполняли мужчины, в общем-то. А будучи как бы на охране зоны, на охране Чернобыльского периметра 10-ти километровой зоны отчуждения, там вообще гражданских нету. То есть, грубо говоря…

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: …десятка выселена полностью, в 30-ке там несколько самоселов есть. Тут сложно мне сказать…

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: …какое было где разделение, потому что это была зона отчуждения там. Чужие там не ходили, там были только мы, военные, милиция заезжала и все.

Н.К.: Понятно. А как родные-близкие, когда Вы вернулись, как они вообще…

В.П.: Ну, как, в общем-то…

Н.К.: …отреагировали?

В.П.: Они очень сильно переживали, потому что родители были взрослые люди, и они понимали, что радиация это ни к чему хорошему не приводит. Это не 18-летний пацан, у которого при… когда, перед тем, как попасть на службу, как я говорил, было исключительное здоровье. И с этим запасом здоровья было тогда ничего никому не страшно. Да, мы чувствовали головную боль, да, мы чувствовали подташнивание, да, появлялась отдышка, нам трудно было бежать, то, чего не было раньше. Да, першение во рту, да, состояние, как бы Вам сказать, паутины, как будто во рту. Да, оно все было, но для 18-летних пацанов, ну что, ну есть и есть, понимаете, это самое.

Н.К.: Но родители переживали.

В.П.: Да, родители, конечно, переживали: как ты, что ты. Ну, естественно, как и ребята с Афгана писали, что мы здесь загораем на солнышке и война…

Н.К.: Не переживайте…

В.П.: …это где-то там далеко. Точно так же и мы писали: да, мы в Чернобыле, но это там, далеко, мы и станцию-то в глаза не видели. А хотя вот…

Н.К.: Хотя видели, да? (смеется)

В.П.: Хотя будучи на станции, мы разводили караулы, часовых и один из караулов был в маш. зале 3-го энергоблока. Да, там было красиво, там стояли цветы в кадках, пальмы и все прочее. Но можно было дослонится рукой до той стены, которая отделяет маш. зал работающий 3-го энергоблока от разрушенного 4-го энергоблока. Это была стена, до которой можно было реально прикоснуться рукой. Там стояли наши бойцы, понимаете это. Об этом, естественно, мы родителям не говорили.

Н.К.: Да, ну конечно.

В.П.: Мы берегли их нервы, так сказать. И приходя в ту же самую, в отпуск, когда там красивые награды и накопитель, в той же самой комендатуре все спрашивали: «А что это такое? А ты откуда? От Чернобыля? Ооо!»

Н.К.: То есть все спрашивали, интересовались?

В.П.: То есть там уже знали. А мы, ну в Чернобыле мы и в Чернобыле, ну, накопители несли и накопители. А всем было интересно, кто этого не видел и не слышал.

Н.К.: То есть, вопросы были, задавались, да?

В.П.: Вопросы были, задавали. Я приходил когда в отпуск, заходил в школу там, в свой комитет комсомола, там тоже рассказывал как, что – всем было интересно. Учителя, даже не дети, учителя вступали и говорили: «Ну, как же там, это ж Чернобыль, это ж радиация. Это ж как в Японии после взрыва ядерного». Потому что это сейчас гласность и вседозволенность в показе по телевидению, в СМИ. Вам расскажут, покажут, все, что Вы не увидите по телевизору, Вы увидите в интернете. А в 80-е годы это была закрытая информация. Кроме новостей по телевизору и радио «Свободы», «Голос Америки» неоткуда было почерпнуть никакой информации. Естественно все переживали.

Н.К.: И, такой вопрос, вот например, сейчас, ну есть такая, ну, уже, наверно запретили, поездки туда, в Чернобыль. Но я помню, в Интернете я сама видела, что, как экстремальный отдых уже… Как Вы к этому относитесь? К тому, что сейчас вот…?

В.П.: Вы знаете, это самое, сейчас очень много вот это…

Н.К.: Популярными становятся эти экскурсии, да.

В.П.: …дискутируют по этому поводу. Это, понимаете, это не зеленый туризм, о котором говорят в Европе. Это, как Вы правильно сказали, экстремальный. Пусть зона чистая, достаточно, но вот эти вот сталкеры, вот эти вот поездки через КПП «Дитятки», несанкционированный вход. Люди немного не понимают, что радиация она такая интересная штука, и как она оседает на почву. Что когда ты идешь по очищенной, дезактивированной какой-то дороге, то это как по минному полю. То есть, вот есть коридор в минном поле, ты по нему идешь – безопасно. Ты делаешь шаг в сторону…

Н.К.: И всё.

В.П.: …можешь наступить на мину и всё, жизнь твоя закончена. Точно так же и Чернобыльская зона. Да, она относительно чистая, да, там тонны дезактивации вылито. Но существуют захоронения, существуют «пятна» радиоактивных полей, это самое. И тот же самый… Ну, я понимаю, что экскурсию привели на станцию, выехали, понятно. Но, я Вам скажу такое – что-то, кто-то куда-то вступил, занес…

Н.К.: И всё.

В.П.: Да. А люди ездят и заражаются. Особенно те, кто пытается там охотиться или пытается там собирать грибы и ловить рыбу. Там море всего. Там, Вы знаете, я Вам приведу такой пример: то, что стада проходили через «колючку», снося несколько пролетов буквально, огромные стада чего, ну, диких животных. На, в Белоруссии вся территория Полесья, она порезана на такие вот водоемчики и канальчиками соединено. Вот когда стоишь на мостике, а под тобой протекает канал, мы наблюдали неоднократно такую картину. Вот вода светлая, потом она темнеет-темнеет и становится черная.

Н.К.: А чего?

В.П.: Потом опять светлеет. А это вот рыба прошла. Стайка рыбы прошла. Вот ее столько много, что вода из светло-зеленой превращается в черную. Она, просто ее концентрация такая рыбы. И вот люди, те, которые туда лезут, они не понимают, что есть еще поля радиационные, которые никто не дезактивировал, это самое. И зараженная местность она остается на обуви, на одежде и они это все несут в население Киева, других областей.

Н.К.: Ну да.

В.П.: Заражая себя, заражая других. Я негативно отношусь к тому, что начинают потихоньку наши деловые люди говорить, что все это ерунда, все это уже в прошлом и давайте осваивать, давайте получать прибыля с Чернобыльской зоны. Я понимаю, что они, прежде всего, идут туда за чернобыльскими льготами. Потому что это льготное налогообложение, это, в общем-то, уход от налогов, уход от платежей. Но они туда идут, получается, за счет нас с вами. Эта продукция, которая будет там выпускаться, она кроме как беды, не принесет ничего.

Н.К.: Не принесет.

В.П.: Да. Это мое личное отношение.

Н.К.: А вот если б было можно, например, там побывать, Вы б хотели побывать там снова, увидеть, где Вы были когда-то или все-таки нет?

В.П.: Вы знаете, мы в этом году… в том году получается так вот, решая вопросы солдат, которые служили со мной вместе, поскольку вот было создано объединение солдат срочной службы. Оно было создано не для того, чтобы вот появилась новая общественная организация, там с какими-то льготами. Она больше создана была для того, чтобы мы, разрозненные солдаты, о которых никто никогда нигде не говорил… Вот всегда было, звучало так: есть переселенцы, есть эвакуированные, есть ликвидаторы. В ликвидаторы входили и пожарные, и солдаты, и офицеры, и милиция. Но никто не выделял тех солдат, которые были в первые часы, а потом много лет охраняли всю эту, всё то, что натворили гражданские. И вот, в том году мы вот создали организацию солдат срочной службы Чернобыля. И вот выполняя определенные, в общем, нюансы этой организации, мы были в том Чернобыльском полку. Но он уже не полк, он уже батальон, который охраняет. Он дислоцируется в Славутиче. Это уже немного не то, это уже сверхурочники. Нам предлагали посетить станцию, посетить это самое…

Н.К.: Старые места, да?

В.П.: То есть, нет проблем с тем, чтобы посетить. Но, наверное…

Н.К.: Не хочется, да?

В.П.: …больно видеть все то, что, как оно было патриотически при Советском Союзе и как оно, извините за это украинское слово «занехаяно» этой сегодняшней властью. Полк перестал существовать весной 90-го года, наш. Когда сказали, что, как сказал Громов: «Последний солдат выведен из Афганистана», так же заявили, что последний солдат-срочник выведен из Чернобыльской зоны. Правительство немного лукавило, потому что из Чернобыльской зоны выведены были солдаты советской армии, а солдаты внутренних войск МВД…

Н.К.: Не были, да?

В.П.: …еще несколько лет выполняли, несли службу, это самое. И вот в марте, по-моему, 90-го года действительно вышел приказ, по которому наш полк как был создан непосредственно для… часть 3031 для охраны станции, секретно достаточно, также она секретно была и расформирована. Чтобы о нас не напоминало ничего, такой случай, как становились солдаты других частей чернобыльцами. Строили их и говорят: кто хочет в первую партию уйти на дембель – шаг вперед. Люди вышли. Говорят: надо снести домики в Чернобыльской зоне. Ведь роты, которые были разбросаны по всей территории, некоторые были, если это был жилой населенный пункт, ну там, в школе казармы размещались, в училищах. А некоторые подразделения, вот как наш, это было в школе, щитовые домики, там уже потом солдатами настроены были гаражи для машин, бани. И вот приезжали солдаты с подразделений, их вывозили, вот они бульдозерами сносили, и чтобы ничего не напоминало о той части, которая здесь находилась.

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: То есть секретность у нас оставалась. Можно, конечно, поехать, постоять на том месте, где ты провел службу, но…

Н.К.: Но не хочется.

В.П.: …кроме боли в сердце…

Н.К.: Угу, я поняла.

В.П.: …оно ничего не доставит больше. Потому что настолько, насколько наше правительство все это превратило, сделало из нас, защитников, то есть, там, как они говорят – мародеров и шкурников и всего прочего. Ну, это просто больно, это самое.

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: И потому поехать туда, попасть – нет проблемы. Есть масса возможностей и через свою часть, и через чернобыльские организации, которые вот к 26-му проводят такие мероприятия, но не хочется.

Н.К.: Понятно.

В.П.: Слишком больно то, что было, как страна относилась к своим людям тогда и как она относится сейчас.

Н.К.: А как Вы считаете, мероприятия по увековечиванию памяти, то есть, например, сейчас растет будущее поколение и так далее, чтобы это все помнилось, как Вы считаете, как это можно было бы организовать? И то, как оно организовано сейчас, например как в школах, ну, у меня, например, в школе проводили беседы каждое там 26-е число, учительница приходила, рассказывала. Как Вы считаете, это достаточно или должно быть что-то еще?

В.П.: Я Вам скажу, что действующая сегодня власть, она не стремится увековечить память чернобыльцев. Глядя… Я по, как бы, долгу своей организационной деятельности бываю на различных мероприятиях, связанные там… Ну, то есть уровня города, области, на советах, где участвуют представители городских структур, областных. Глядя на то, как они выполняют свой долг по отношению к нам, я могу сказать, что это просто очковтирательство, это самое. Они ничего не хотят сделать для того, чтобы память и хвала Чернобыльскому подвигу был хотя бы не такой, но в какой-то мере приравненный к подвигу наших отцов и дедов, которые 4 года воевали с немецко-фашистскими захватчиками. Они 4 года воевали. Извините, с 86-го по 90-й год мы тоже там были 4 года, это самое, солдаты и ликвидаторы.

Н.К.: Ну да, то же самое.

В.П.: Они защищали нашу страну, нашу Родину – Советский Союз от внешнего врага. Мы тоже защищали наше население от врага, который называется радиация. Видите, уже не секреты, не секретные материалы, что если бы не пожарные, первые, которые остановили, если бы не вертолетчики, если бы не первые ликвидаторы, которые остановили процессы, остановили пожары, если бы не они, то пожар с 4-го энергоблока мог перекинуться на маш. зал 3-го энергоблока, 2-го энергоблока. Это была б цепная реакция, это были бы 2-3 таких же Чернобыля. И уже не было бы ни Украины, ни ближайшей России…

Н.К.: Ну понятно.

В.Н.: …ни Европы. Никто не хочет понять, что чернобыльцы, так же как и их отцы и деды, воевавшие в Великой Отечественной войне, защитили народ: народ Украины, народ России, народ Европы, это самое. Потому что если бы не они, Украина эта была б вот как в фильме, в играх «Сталкер» там и все такое – это выжженная пустыня, в которую никого не пускают, никого не выпускают, бегали бы там какие-то мутанты, там и животные и все прочее.

Н.К.: То есть, и как бы Вам хотелось, как бы виделось, что бы можно было бы сделать?

В.П.: Я хотел бы, чтоб наше правительство различного уровня, от президента Украины, до самого маленького чиновника на местах поняло, что каждый чернобылец, какой бы он не был, пил ли он там где-то водку или не пыл он ее, это самое, 20 дней он там был или 2 дня, или 2 года, он внес определенную лепту, определенный вклад в общее дело, которое называется ликвидация той аварии. Если б не та женщина, которая готовила есть нам, солдатам, ликвидаторам, которые гражданские были или вот «партизаны», которые… Если бы не тот человек, который там поставлял, грубо говоря, одежду, кто привозил продукты или тот, который стоял на посту – если бы не они, вот по чуть-чуть внеся каждый свой вклад, то не было бы Украины.

Н.К.: Угу.

В.П.: Не было бы депутатов, не было бы чиновников с их должностями, не было бы у них шикарных вилл и «Мерседесов». Просто, может они б, и были, но это было б где-то там в России, заграницей, в других местах, но никак не в том виде, в котором они сейчас это получают. Если б каждый задумался над этим, что я ценой своего здоровья, мой товарищ ценой своего здоровья, ценой здоровья своих детей, ценой здоровья внуков уберег его, его детей, его внуков от той беды, которую, через которую прошли мы, от тех болячек, через которые проходим мы. Если бы он хоть на сотую или тысячную долю на этом задумался и каждый бы из этих людей внес такую же сотую или хотя бы тысячную долю в то, чтобы сказать благодарность там в делах, в поступках или хотя бы в своем бездействии, чтобы не мешать, не ставить палки в колеса, мы бы были благодарны. И тогда бы общее мнение строил бы совсем по-другому. Не о «шкурниках», которые хотят по 8 тысяч, если бабушка, проработавшая всю жизнь получает 1000, а о тех людях, которые там оставили свое здоровье в 20 лет, в 40 лет, в 18. Просто получается так, что я, уходя в армию с исключительным здоровьем, когда на несколько тысяч человек, нас с таким здоровьем отобрано было 7 человек, я пришел в августе-месяце, в сентябре я уже лежал в больнице. А через год у меня была уже связь с заболеванием, а через еще год у меня была уже II-я группа инвалидности.

Н.К.: О Господи!

В.П.: Вот в 1989 году я уволился, в 1991 году мне дали II-ю группу, сегодня 2013 год, у меня с того времени по это время II-я группа. Вот я ушел с исключительным здоровьем, вернулся инвалидом. И всю оставшуюся жизнь я не смог не работать ни в правоохранительных органах, ни в войсках, ни в КГБ, ни в МВД, потому, что я пришел инвалидом, выполнив свой долг до конца. Мне нечего стыдится, этот самый. И вот если б каждый понял, что пацаны уходили здоровыми в армию, а приходили инвалидами и что благодаря тому, что мои родители потеряли, можно сказать, сына с нормальным здоровьем, но благодаря этому все тысячи и миллионы людей остались здоровыми, остались трудоспособными, если бы они это поняли, ну, наверно б было совсем по-другому. Потому что даже вот отношения к ветеранам Великой Отечественной войны сейчас же оно все хуже и хуже. Если при Советском Союзе это были уважаемые и почитаемые люди.

Н.К.: Угу.

В.П.: То сейчас с каждым годом о них забывают-забывают, правительство дает льготы, вдумайтесь, тем, кому исполнилось 85 лет. Сколько их осталось? Дайте льготы европейского это самое… Если каждый будет получать по 1000 евро, их несколько тысяч осталось, дайте им дожить спокойно. Они им бросают подачку в несколько сотен гривен, это самое. Разве это правительство? Разве это правительство для народа? Это геноцид народа на сегодняшний день. И хотелось бы, чтобы на уровне правительства были разработаны программы, чтобы оказывали помощь, не мешали общественным организациям в их работе, поддерживали. Тогда общественные организации сами пойдут и расскажут о своем… о подвиге своих членов. Каждый чернобылец пойдет и расскажет. Но когда создается имидж, и чернобылец приходит, а там говорят, что это пришел не защитник и не герой, а шкурник там и все прочее, это самое. Это имидж создаваемый государством. Людям, что в уши вложишь, то они и переварят. Кто-то задумается, кто-то проглотит, такое есть. Но если б государство относилось к нам, как к защитникам, то мы были, прежде всего, защитниками. А не людьми, которые доказывающие каждый день на разных инстанциях, что мы не такие, мы другие, это мы спасли мир и Европу и вас спасли в том числе. Вот, примерно так.

Н.К.: Спасибо. Ну, наверно и потомкам следует передать то же самое, да?

В.П.: Дело в том, что опять же, это самое. То есть я рассказываю своим детям, я рассказываю их друзьям. Мои друзья, мои товарищи рассказывают. Но имидж, который создается в СМИ, создается в Интернете, создается… его очень сложно перебороть небольшому количеству чернобыльцев, которые, в общем-то, пытаются донести, кто не молчит, кто не лежит на диване. Нас, мы ж, те, которые пытаемся рассказать о подвиге каждого из нас, не столько как по статистике доводит министерство социального обеспечения. Чернобыльцев много, но кто-то молчит, кто-то болеет так, что ему не до разговоров, кто-то на все махнул рукой, плюнул и сказал: «Все, я живу сам по себе, и не трогайте». А те, кто вот как вот, ребята вот из «Союза Чернобыль» харьковского городского, из общественных организаций инвалидских пытается что-то сделать, что-то довести – их очень мало и им ставят палки в колеса и, наоборот, на них натравливают людей, чтобы и они опустили руки. Потому что власти не выгодно, информации не выгодны герои.

Н.К.: Ну да. Я просто думала, например, если в школе сидит ребенок, открывает учебник, да. Это ж тоже часть истории? Да, например, читает историю ХХ века, да, то есть там мои внуки, да, кто-то откроет и что он там должен прочитать?

В.П.: Неоднократно поднимались эти вопросы, понимаете. Вот Ющенко переписал историю, там, где Голодомор, УПА и все прочее – вот эту часть он заметил. А выделить несколько там, грубо говоря, пару страниц учебника, не просто что, 26-е это там день взрыва на атомной электростанции и все. А выделите несколько уроков в программе, там, чтобы по программе оно попадало в этой новейшей истории Чернобыльская трагедия.

Н.К.: Просто сам факт, да?

В.П.: Но почему-то Голодомор рассматривается, несколько лет жизни украинского населения, а факт Чернобыльской трагедии и жизни того же населения, когда была эвакуирована Припять, люди потеряли все в один день.

Н.К.: Ну да.

В.П.: Когда эвакуирована была 10-ти километровая зона, люди жили, работали, они потеряли всё. Когда люди въезжали на ликвидацию в первые дни и умирали через несколько дней: пожарные, вертолетчики, обслуживающие станции. Почему об этом не сказать? Потому что здоровые люди еще вчера завтра становились больными людьми. Когда, извините, острая лучевая болезнь, когда они под пленкой, когда у них, извините, кожа с костей слазит.

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: Почему об этом в какой-то мере не донести вот, не провести несколько уроков истории накануне там 26-го апреля? Вот есть же предмет: «Новейшая история Украины».

Н.К.: Ну да, вот я об этом и спрашиваю, что если вот в учебники внести это, что там должно быть?

В.П.: Понимаете, если этого не будет в обязательной программе, его об этом обязательно никто не скажет. Я по себе скажу, что если там еще 5 лет назад в школах проводились вот эти вот уроки и приглашались, то сейчас они проводятся, но не во всех и не везде. Я предложил учителю, он говорит: «Та у нас там запланировано совсем другое». Я там еще раз сказал: «Та у нас другая программа утверждена», понимаете. Если не будет государственной программы по, скажем так, по увековечиванию памяти вот именно чернобыльцев, это самое, по увековечиванию памяти о той трагедии, скажем так, в которой участвовали ликвидаторы. По донесению молодому поколению через учебники, как учебная программа…

Н.К.: Ну да.

В.П.: …через, скажем это самое, фильмы какие-то, через программы вот в институтах уже. Ну, небольшую сделайте историческую программу.

Н.К.: Ну да.

В.П.: Если это не пройдет через образование, не пройдет через отделы образования на местах, городские, районные, ни один учитель… Ну, он от себя может на уроке памяти немного упомянуть, но это будет уже отсебятина, это не будет государственной программой. А государственная программа у нас, в общем-то, на умалчивание и на скрытие, в общем-то, этих фактов, больше чем на, скажем так, увековечивание этого подвига.

Н.К.: Я поняла, спасибо.

В.П.: Что Вас еще интересует? Ну, вроде бы…

Н.К.: Ну, Вы как-то ответили почти на все вопросы, я их даже не задала, вот так что.

В.П.: Не, ну я же не состоявшийся политработник.

Н.К.: Да?

В.П.: Да. А там языком надо ж…

Н.К.: Вот, ну у меня был вопрос, как, по Вашему мнению, повлияла эта катастрофа на общество в целом? Если сравнить, например, если бы ее не было да, как бы общество развивалось, и вот она была. Наверное есть какая-то разница и в чем она?

В.П.: Вы знаете, это самое, вот смотрите, конечно, что касается, появилась категория: чернобыльцы. Вот, просто чтоб Вы понимали, вот была Афганская война – появилась категория афганцев, была Чернобыльская катастрофа – появилась категория чернобыльцев. Это в жизни, ну вот после войны, я имею в виду, после того как появились участники и инвалиды Великой Отечественной войны. Событий было в жизни страны очень много: были аварии на различных химических предприятиях, был Челябинск, был завод «Маяк», были катастрофы кораблей, самолетов, подводных лодок. Та же Ка… как там – К-19, когда экипаж ушел, это был «Нахимов», понимаете. Но вот они… да было горе, трагедия. Но она вот исчезала в истории и все, о ней вспоминали только участники. Но вот эти вот события, как Афганская война и Чернобыльская катастрофа – это те крупные события в жизни страны после Великой Отечественной войны, которые, в общем-то, где-то переломили ход истории.

Н.К.: Угу.

В.П.: Потому что как афганцы возвращались, люди, как бы так, пораженные войной, так и чернобыльцы пришли. Если афганцы, ну раненые, да, понятно где лечение. Но ребята пришли там, часть морально подавленные, часть с моральными травмами, потому что они воевали, они убивали, они непонятно за кого воевали. Это не защита своего дома, это защита чужой страны, пусть с интересами. То чернобыльцы, которые вернулись, они поголовно больные. Просто одни заболели сразу, кто-то умер сразу, кто-то заболел потом. Это уже зависит от того, кто сколько «хватанул» и у кого был какой запас здоровья. И сколько он «хватанул» за раз, это самое. Если, скажем, пожарный, который на тушении кровли был, это самое, он сразу ударную дозу радиации получил…

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: …извините, там месяц-два-три – его уже нету. Вот скажем вот потом получали радиацию, растянутую во времени. Вот она накопительная была, вот она накапливалась, а сейчас мы ее выдыхаем. И если вот, грубо говоря, у меня получилось так, что я на станции жил и ночевал и, возвращаясь с армии, там, через 2 месяца я был уже на больничной койке. То у меня многие ребята, которые, поскольку это спецчасть была, спецвойска, пошли в КГБ, в МВД, в армию. На тот момент, когда я уже был в больнице, говорю: Ну, ты как? – Та, то болит, се болит. – Так надо же лечиться. – А как я, это самое? Я действующий офицер, мне нельзя лечиться, меня сразу уволят, а мне это нравится, это самое. Ребята в «Беркут» пошли, в ОМОН, и они молчали ровно до того времени, это самое, пока уже всё, не придавило.

Н.К.: Уже конец.

В.П.: Да, у меня вот товарищ, Сережка Борченко, этот самый, который был, КМС у него, кандидат в мастера спорта по регби. Это вот человек еще на голову выше меня, в плечах побольше. Мы с ним вместе были, только он остался в 1-м батальоне охраны станции, а я – на Белоруссию перевели. И вот я его встречал, он был в ОМОНе, бойцом ОМОНа. Говорю: «Сереж, ну надо. – Нет, я буду до последнего, я буду до последнего». Потом ушел с ОМОНа, уже здоровье не позволяло, в бизнесе. Он говорит: «Ну, надо ж кормить, вот тут это самое». А потом когда прошло 20 лет и когда Сережка уже ничего не смог сделать, когда у него появилась столько заболеваний – и сахарный диабет, и ноги начали у бойца ОМОНа отказывать, у спортсмена, и всё. Когда мы попали с ним в больницу, сидели напротив врачей, только я в этом отделении лечился, а он на консультацию пришел. Рассказал, показал, и когда врач начала загибать ему пальцы-диагнозы, а я смотрю, она меня спрашивает: «А чего Вы так смотрите? Я с ним разговариваю». Я говорю: «А потому что я этому человеку еще в 90-м году говорил: Сережа, займись здоровьем. А он говорит: Я боец ОМОНа, я не могу уделить своего внимания». А сейчас у него сахарный диабет, у него кости, у него нервы, у него сердце, у него голова, у него там опухоль, там то, там се – у него живого места нету. Уже здоровье вернуть нельзя. А на экспертных советах говорят: «А это не Чернобыль, это уже у вас возрастное», понимаете? Как с этой властью можно разговаривать?

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: Мы начали хоронить уже свой призыв, понимаете? Нам по 42-45 лет, а мы уже хороним тех ребят, с которыми мы служили вместе. Это онкозаболевания и прочее. Мы все на 90% инвалиды и мы уходим быстрее, чем те же люди, которые вот там были уже там, в 40, в 30 лет. Потому, что у нас срок там больше был и нас бросали в те места, в которые просто гражданский не пойдет. Сейчас по всей Украине всего 1333 инвалида-солдата из десятков тысяч, которые были брошенные туда. Некоторые еще держатся, потому что при нынешнем законодательстве они не могут получить инвалидность и доказать, что это не возрастное, а это Чернобыль. Они остаются на II-й категории. Это категория, когда, ну, то есть, человек был там, но не стал инвалидом. Если бы у нас было более лояльное законодательство, инвалидов бы солдат было, ну в десяток раз больше. Но их туда просто уже не пускают.

Н.К.: Ну да.

В.П.: Умирайте стоя, как деревья. Вот, примерно такая история бойца 17-го спецполка МВД СССР, части 3031, атомного полка охраны Чернобыльской АЭС.

Н.К.: Ну, и наверно напоследок, скажите, вот, что стоит помнить и не стоит забывать, наверно вот то, что Вы сказали, это…

В.П.: Не стоит, я ж уже повторюсь.

Н.К.: Да.

В.П.: Не стоит забывать то, что люди, бросив свои семьи по приказу или по долгу службы поехали добровольно в Чернобыль, оставили там либо здоровье, либо жизнь. Не оставить ничего там не мог никто, если он там действительно был. Если человек въехал-выехал и сделал себе корочку, и он называется «чернобыльцем» – я таких людей не рассматриваю. Если кто-то числился там, а в это время он был где-то – я таких людей не рассматриваю. Но если человек въехал на ликвидацию, не зависимо кем он там был – бросал этот самый, с кровли 3-го энергоблока вместо роботов, вышедших из строя, графит, остатки после взрыва или это была, был каптерщик или это был банщик, который сидел. Ведь у нас несколько человек отправили просто вот с тяжелыми формами заболевания, потому что банщик, например, или как, это самое, кочегар, который работал, он чем топил? Он топил тем, что привезено из зоны. А Вы представляете, это тот уголь…

Н.К.: Это еще хуже…

В.П.: …который схватил и вот он при температуре, вот он там все время в температуре находится, человеку плохо, его увозят. А что такое? А вроде ничего, а уголь померили, а он фонит так, что… Еще не известно, кто где и больше получил, потому что вот сейчас говорят: та это вот тыловики. А женщина, которая, например, там стирала это белье, которое зараженное в каптер…, это самое, на хоз. дворе, это самое, на прачечной, это самое. Она не схватила косвенно от того…

Н.К.: Ну понятно.

В.П.: …обмундирования, от той одежды, которую превратили… Или на могильниках люди были, понимаете, те которые оборудование утилизировали. Я считаю одно, что все, кто там действительно был, все заражены Чернобылем, называется так. И уже от того, насколько здоров был человек на тот момент, насколько много он получил облучения, в каких местах он там был, он получил больше или меньше. Он, извините за такое, может, циничное слово, умрет чуть раньше или умрет чуть позже. У него будет 10 диагнозов или 25. Но то, что поражены все, это, как говорится, и к бабке не ходите. То есть, мы все больны Чернобылем, только диагнозы у всех разные.

Н.К.: Спасибо.

В.П.: То есть у кого-то это серьезные онкозаболевания. В прошлом году на пикетирование Верховной Рады мы вот так вот от собрались, ну срочники стали в круг, вот часть милицейская, 5403, которая, я говорил уже, утром была. Вот стояло 6 человек. И вот знаете как, по-пацанячи это самое, все хвастались, у кого в каком году щитовидку вырезали, понимаете Вот так вот воротнички оттянули – у всех шрамы на этом самом. У кого-то онкозаболевание, кто-то успел провести операцию. Из 6 человек у 5-рых были вырезаны щитовидки, заболевание, понимаете? Но это внешне. У меня товарищ, с которым призывался, от рака в прошлом году похоронили, это самое. И он не был действующим сержантом, например, вон как я или Сережка Борченко, который водил караулы. Он да, он выезжал на станцию, но больше он сидел в штабе, был там этот самый, ну, такой, в хозяйственной структуре, вот. Но он получил столько, что, в общем-то, он ушел раньше всех нас, понимаете. А все мы были 18-летние.

Н.К.: Да.

В.П.: Так что немного тем Вы для своей истории и диссертации выбрали, потому что побеседовав с нами, Вы столько наслушаетесь, что молодому женскому организму, это самое, и психике…

Н.К.: Зато это правда.

В.П.: … оно не совсем, как бы так, благоприятно, назовем это так. Потому что это боль, которая, в общем-то, у кого-то меньше, у кого-то больше. У меня, скажем так, я, может, не называю массу подробностей, потому что с памятью очень плоховато, там с цифрами, с датами там это самое то есть. Просто я вот в общем могу примерно рассказать. И встречаясь с ребятами своими сослуживцами, вот сейчас объединив солдат-срочников, то есть столько людей было задействовано, ведь были даже моряки там. Потому, что…

Н.К.: А моряки что делали?

В.П.: Моряки? Я Вам объясню. На Припяти есть понтонные мосты, возводились для того, чтобы переброска была транспорта на станцию: оборудование везти, материалы, стройматериалы – это первое. Понтонные мосты это инженерные войска, вот там были моряки. Кроме этого, я могу сейчас ошибиться, как назывался этот самый…

Н.К.: Ну, как помните.

В.П.: Как назывался корабль нашего флота, на котором вот именно у моряков на тот момент находилось сумасшедшее дорогостоящее оборудование по радиационному контролю. Почему-то это было именно у моряков. И вот с этого корабля, «Радиус» или как-то он назывался, была переброшена команда, которая по Припяти, по реке Припять, по Киевскому морю, по вот отстоям, ну вот вокруг Чернобыля, там где эти все, как это, водоемы. Там расставлялись буи очень сложного оборудования, которое каждый день считывало уровень радиации. Они снимали эту информацию, она была очень засекречена, и передавали в Москву, где это все аккумулировалось, по которым рисовались карты радиационных полей. Просто такого оборудования не было в других войсках, почему – я не знаю, почему это происходит. Может потому, что на флоте были атомные подводные лодки, там вот было.

Н.К.: Скорее всего.

В.П.: Но вот с определенных кораблей было снято определенное оборудование радиационной разведки, радиационного контроля и моряки были в Чернобыле, которые занимались этим. То есть были инженерные войска, были войска химзащиты, были саперные войска. То есть кроме милиции и внутренних войск, которая именно охраняла, которая занимались эвакуацией, была масса советской армии, которые вот там химики – это ихняя прямая обязанность. Там инженерные войска – это ихняя прямая обязанность, связь – это ихняя прямая обязанность, вертолетчики, понимаете. Очень много было людей задействовано, которые сейчас разбросаны по всему Советскому Союзу. И то есть, это когда Украину отделили, нас осталось здесь столько. В ведь весь Советский Союз – от Узбекистана и Таджикистана от северных народов до Прибалтики у нас все они служили, понимаете. И если мы это забудем то, ну сегодня мы забудем наших дедов, которые в войну участвовали. Их немного осталось, вот они уйдут и потом это останется только вот как история Куликовской битвы, только в книжках. Мы уйдем, когда-то это, вот как мы читаем там про Александра Невского – нету ни одного рыцаря с того Крестового похода, но мы о них читаем, мы о них учим. Если это не произойдет с афганскими событиями с чернобыльскими, ну грош цена нашему будущему, понимаете. Что ведь не нами придумано, что тот, кто не помнит своего прошлого, тот… Нет ничего у него в будущем. Ну, если так перефразировать это самое.

Н.К.: Не, ну да.

В.П.: Понимаете? Вот это ответы на Ваши вопросы. Вот так вот.

Н.К.: Спасибо большое.