Наталия Козлова (далее Н.К.): Итак, сегодня у нас 10 ноября 2014-го года, находимся мы в помещении «Союза Чернобыль», беру интервью я, Козлова Наталия у, представьтесь, пожалуйста.

Николай Васильев (далее Н.В.): Васильев Николай Владимирович, участник ликвидации аварии на ЧАЭС 86-го года. Командир взвода первой роты химической разведки 25-го батальона.

Н.К.: Очень приятно. И первый мой к Вам вопрос, он достаточно обширный, это вопрос-просьба – просьба рассказать историю Вашей жизни, вот что считаете нужным. Можете начать с самого начала, кем мечтали быть, где учились, а потом как дальше все у вас сложилось.

Н.В.: Историю жизни можно рассказывать очень долго, можно в сжатые сроки, но постараюсь сжать до минимума ее.

Н.К.: Ну, может быть, что-то самое важное для Вас было.

Н.В.: Окончил школу, прозанимался до 8 классов, потом пошел окончил строительный техникум харьковский. Поработал немного по специальности в проектном институте, в строительном. Через год был призван в армию. Службу проходил в Капустином Яру, откуда был запущен первый искусственный спутник Земли, в ракетных войсках. Но, не смотря на то, что в ракетных войсках, у нас было подразделение, маленькая лаборатория химическая, куда меня забрали в качестве сначала обслуживающего персонала, потом лаборанта и потихоньку получил к концу службы получил воинское, скажем так, профессию воинскую двойную: химик-разведчик и химик-дозиметрист. Но после возвращения из армии в 74-м году работал на многих работах, в том числе работал и в редакции газеты «Вечерний Харьков» – сначала курьером, потом журналистом. Поскольку там зарплата была маленькая, была уже семья, уже сын родился, пришлось уйти искать более денежную работу. Очень долго проработал на «Цветмете». Это при нашем «Чермете» был филиал «Цветмет», где долго проработал, ну, больше 10 лет проработал плавильщиком в алюминиевом цеху, плавил алюминий. Оттуда был призван якобы на военные сборы в Чернобыль. До этого проходил, конечно, сборы. Окончил я армию получается рядовым, а после этого был несколько раз на сборах в разных химических батальонах, полках. И перед сборами, когда меня призвали уже на ликвидацию последствий в Чернобыль, уже у меня звание лейтенанта было.

Н.К.: Угу.

Н.В.: К тому времени. Вот, ну и в принципе, здесь можно перейти уже к самому яркому воспоминанию, ради чего все вот это интервью. А, еще одно, интересный нюанс такой: поскольку, когда случилась авария 26 апреля и, прежде всего, набирали туда, конечно, кого – пожарных и химиков. Профессионалов. Это, прежде всего, кто должен был там быть. А первая волна набора шла, значит, когда ездили по квартирам, представитель военкомата ездил, представитель УВД районного, то есть милиции то бишь милиции. Давали на сборы 15 минут, вот они по квартирам, именно по химикам, я не знаю, как на счет пожарных. А по химикам я четко знаю. Нас не так много химиков к тому времени в Союзе было, в Харькове, за другие города я не отвечаю, но в Харькове все мы друг друга знали. Потому что химик в то время очень редкая, военный химик – очень редкая профессия была. И поэтому ездили по квартирам и давали 15 минут на сборы и забирали с собой. Если отказывался, значит, это забирали все равно УВД. Да, это грозило, ну, статья была в криминальном кодексе, за уклонение от воинской обязанности – от 3-х до 5-ти, по-моему. Но мне повезло в этом смысле, потому что мы с друзьями собрались на байдарках. И я хорошо помню – это было 30-го апреля, вот эта первая волна, когда ездили. И я только уехал и, жена говорит, буквально через полтора часа приехали вот эти двое представителей: «Где муж?» Она говорит: «Он уехал на байдарке по Северскому Донцу». – «А где конкретно?» – Она говорит: «Откуда я знаю, ищите по всему Донцу». Ну, вот это повезло. Короче, я когда уже вернулся после майских праздников, мы надолго с палатками там на байдарках ходили. Вот эту первую волну уже забрали.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Поэтому я попал уже во вторую волну. Меня забрали, получается, в июне месяце, девятого… не, 8-го июня, получается, меня забрали отсюда из Харькова. Потом, значит, приехали мы в Киев. Привезли нас в Киев, а из Киева еще в Белую Церковь. Но в саму 25-ю бригаду – мы в Ораном стояли. Это за зоной, там же 30-ти километровая зона была очерчена, а Ораное, как раз 25-я бригада стояла на границе, но за зоной.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Потому что нахождение в зоне, значит, нужно было писать дозиметрические данные всем, кто находился в зоне. Даже на краю зоны там все равно, естественно, была какая-то радиация и обязаны были писать, записывать в военный билет вкладыш радиационный, какую-то дозу. Минимальную, но должны были писать. Поэтому стояла 25 бригада за зоной, и попал я, получается, в 25-ю бригаду только 11 июня. Вот 8 забрали из Харькова. Мы очень долго были в Белой Церкви. Я не знаю, чем это было вызвано, но мы просидели там двое суток. Хотя офицеры, которых мы заменяли вот в нашей первой роте химразведки, они сидели на чемоданах, они ждали нас как богов, потому что… Я не знаю, ну, начальство опять как-то не скоординировало свои действия. И мы когда приехали, 11 июня я туда попал и ребята сразу нас обняли, расцеловали, дали нам получается ЦУ. Ну, это воинское братство. Наташа, значит, они дали нам установки, как себя вести, как действовать, потому что они уже прожили какой-то период там. У них уже наработанные связи были, в том числе и связи по самогону.

Н.К.: Ничего себе (смеется). Правда?

Н.В.: Мы ездили, да, мы бегали. Они нам рассказали, сказали хозяев, потому что там сухой закон был – пить нельзя было. А, в принципе, водка и самогон, ну вообще спиртное крепкое, крепкие напитки спасают от радиации. Я это знал, поскольку я профессионал. И ребята нам дали…

Н.К.: Серьезно? Я думала, это миф.

Н.В.: А?

Н.К.: Я думала, это миф. Серьезно?

Н.В.: Нет, это очень серьезно, потому, что выводятся радионуклиды спиртным очень хорошо из организма. То есть прочищает просто. Поэтому ребята нам дали вот это. Значит, мы бегали через речку – там речечка была такая узенька, очень чистая, но очень холодная – в Ораное к хозяевам за этим самогоном. И с ребятами вот буквально минут 15-20 и они побежали, чтобы успеть на последнюю машину, уехать скорее отсюда.

Н.К.: А какие еще ЦУ были?

Н.В.: А?

Н.К.: А какие еще ЦУ были? Что они рассказывали?

Н.В.: Ну, они много рассказывали. Во-первых, они рассказали про командира роты, потому что, ну, «батя» – это прежде всего. Про командира батальона тоже рассказали. С нами же общаться, общаться непосредственно с командиром роты, потому что мы командиры взводов, мы непосредственные его прямые подчиненные.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Очень многое зависело от этой связки, от взаимодействия командира роты и командира взводов. Ну и, естественно, при командире роты политрук был, тоже они рассказали, как вести его. Потому что тогда же очень серьезно, это же был Советский Союз, политграмота для солдата и для офицера это… Вот такие вещи рассказали. Рассказали про солдат – каждый же сдавал взвод. Вот у меня был 3-й взвод. Мой предшественник рассказал, ну, вкратце, конечно, но рассказал про каждого солдата, про характер. Это тоже очень важно знать, потому что коллектив есть коллектив. Руководить коллективом, даже маленьким, очень сложно. Даже если 2-3 человека в коллективе – все разные, естественно. А выполнять общую задачу нужно, чтоб…

Н.К.: Ну да.

Н.В.: …всё это комплексно было, ядром, чтоб никто не выпадал из этого. Поэтому получили вот эту информацию, проводили ребят и на следующий день с утра… А, сразу комроты нас вызвал, мы познакомились, дал сразу задание на следующий день. То есть перерыва отдохнуть в принципе нам дали только ночь и все. И на следующее утро уже рано утром, значит, на БРДМ я взял троих солдат из своего взвода. Ну, БРДМ – это боевая радиационно-дозиметрическая машина.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Она в принципе такая же, как БТР. То есть, она мало отличается от БТРа, только за счет чего: за то, что она усилена внутри свинцовыми пластинами от радиации. Ну, там модернизация еще, она кроме того что БРДМ называлась, еще черточка «М» – модернизированная. Там внутри стоит радиационный прибор для измерений дозиметрический. А измерения происходили как, значит. У нас был свой маршрут, свой маршрут проложенный. То есть мне, как командиру взвода выдавали карту, на этой карте были помечены точки, которые мы должны были обязательно объездить. На этих точках стояли флажки, чтобы не пропустить. Уже заранее поставленные флажки, а у меня была карта с этими точками, чтоб мы могли, значит, я мог определить, где этот флажок находится. И вот мы все эти точки. Эти точки были рассеяны дозиметрической службой на равном расстоянии вокруг станции и в самой Припяти и вокруг Припяти, город кинутый, вот.

Н.К.: Угу.

Н.В.: И мы эти точки объезжали, и у нас было, получается, 2 смены. Мы выезжали, я выехал – 1-я смена у нас была, получается, с 6 утра и до 6 вечера, а вторая смена выезжала с 6 вечера и до 6 утра, по 12 часов.

Н.К.: Ого.

Н.В.: Да, очень длительно, потому что, во-первых, объездить это нужно было. Подъезжаешь к точке, значит, водитель… Вот у меня обычно я брал 2-3-х человек, но если два человека – водитель оставался в БРДМе, а я брал солдата. Выносной дозиметрический прибор, сначала мерили прибором, который в БРДМе внутри, в машине. Потом, если я видел, что там радиационная доза позволяет вылезти, значит, я вылазил, брал с собой солдата, этот солдат надевал, значит, на ремешке тоже ДП-7, насколько я не ошибаюсь. В БРДМе стоял ДП-5. ДП – это дозиметрический прибор, сокращенно, да. Или наоборот, я точно не помню уже. И он на ремешке, значит, мы с солдатом подходили к этому флажку, нужно было по правилам, нужно было метр вперед от флажка, метр назад, метр влево и метр вправо – 4 измерения произвести. Записываю, он мне диктовал, я записывал это все. Потом садились снова в БРДМ и ехали к следующей точке, к следующему флажку. Вот. И так каждый день, значит, единственное, что менялись смены. Могли поменять смены. Я мог выехать в ночную смену. А после того, как объезжали вот эти все точки вокруг станции намеченные, вокруг Припяти и в Припяти, мы ехали в штаб – штаб находился в самом Чернобыле, город Чернобыль – и сдавали эти сведения. Эти сведения шли тут же в Москву, передавались в Генеральный Штаб. И эти сведения очень были важны, потому что, в принципе, наши смены вот эти две, они создавали всю карту радиационную на тот момент.

Н.К.: То есть Вы занимались картой?

Н.В.: Да, изменениями. Она менялась каждые сутки. Каждые сутки. Зависело от всего: от ветра, от того, какая погода, ясно было или дождь, туман, от давления. Ну, поэтому она менялась, и очень важно было в Москве знать, значит, радиационный фон. Вот. И мы в первый же день, вот 11 июня, когда я на БРДМе взял 3 солдат своих, мы выехали и, насколько я помню, значит, первую точку мы более-менее там фон был нормальный, мы проехали. Потом, значит, это 3-я или 4-я точка была, значит. Там хорошо я помню: в сосновом лесу, а сосновый лес к тому времени уже был «рыжий». Рыжий – это выгоревший, он от радиации, получается, выгорели сосновые деревья, они не зеленые стояли, а ярко оранжевые.

Н.К.: Ух.

Н.В.: Ну, ржавого цвета, как ржавчина.

Н.К.: Ну, я поняла, да.

Н.В.: Вот такого цвета. Это «рыжий» лес мы называли. И вот в этом «рыжем» лесу или 3-я или 4-я точка была, значит, в свое время там находился маленький заводик стройматериалов. Они там делали, насколько я помню, вот эти кольца для колодцев железобетонные. Потому что вся территория этого заводика была усеяна этими кольцами. А когда… И вот на территории этого заводика, там, в принципе, площадь не очень большая, он маленький такой, стоял флажок, то есть точка. И мы когда туда подъезжали уже к этой точке, видно во время взрыва – ну Вы же знаете, куски графита мелкие разлетелись на очень большое расстояние от станции. А эти куски графита очень фонили, они очень радиоактивные были. И видно, ну, может, несколько кусочков попадало…

Н.К.: Туда?

Н.В.: Сюда, между этими железобетонными изделиями. Ну, короче, когда мы уже начали подъезжать к этой точке и за несколько десятков метров, значит, я смотрю на дозиметрический прибор, который в БРДМе находится (смеется), а оно кошмар. Короче там, получается, врать не буду, но было что-то порядка до 200 рентген.

Н.К.: Ух ты! Ну, надеюсь, никто не вылез?

Н.В.: До 200 рентген. Это почти смертельная доза.

Н.К.: Ну да.

Н.В.: То есть человеку находиться вообще не желательно даже несколько минут там. Это лучевую болезнь получить мгновенно можно. Ну, короче, я взял на себя ответственность и запретил солдату выходить и сам, естественно, не вылазил. Мы подъехали на БРДМе где-то метров, наверно, за 5, за 7 до этого, быстренько померили прямо из машины. Ну, за свинцом хоть немножко защищены и бегом оттуда. И в последующем, значит, вот это было две точки, которые особенно фонили: «Факел» знаменитый. Значит, «Факел», почему он назывался «Факел» – возле «рыжего» леса там была такая развилка дороги, и то ли, я не знаю почему, то ли там был пансионат какой-то. Ну, короче, одна из дорог шла, был, значит, громадный факел такой сделанный, я не знаю, может из фанеры или из чего-то, и надпись тоже большими буквами: «ФАКЕЛ». И там стояла тоже эта точка, этот флажок возле факела, но там тоже очень сильно фонило. Вот это две точки, которые мы снимали показания, не вылезая из машины, потому что я, во-первых, ребят сохранил, я знаю, что сохранил им жизни. Потому что ребята у меня во взводе были все молодые: самому старшему было, насколько я помню, 27 или 28 лет. Остальные были ребята, ну совсем молодые: от 19 до 21. У них вся жизнь впереди была. Потом очень яркие воспоминания, значит: несколько дней меня посылали со взводом на дезактивацию, так называемую, да. В турбинный зал, в турбинный центр, ТЦ он назывался, турбинный центр.

Н.К.: Это уже на станции, да?

Н.В.: Да, на самой станции. Как все это происходило, значит. Утром, я вот точно не помню – или в 8 часов утра, не, по-моему, все-таки в 9 часов утра или в 8? – был развод. Возле центрального входа, значит, где надпись эта громадная была: «Чернобыльская АЭС работает на коммунизм» (смеется). Тоже громадные буквы такие, плац был такой, довольно большой – это центральный вход на станцию считался. И вот на этом плацу был развод. То есть развод – это все вот эти, которые, ну, в основном 25-я бригада, все собирали, кто там находился в 25-й бригаде – и пожарники там, и простые рядовые. Ну, все, по специализации. И давалась разнарядка. Выходил старший там, обычно подполковник или полковник и давал разнарядку каждой группе куда идти. Я хорошо помню выезд: первый раз я взял свой взвод на этот плац, на эту разводку. Нам выпал этот турбинный центр, но все началось не с этого, а началось с того, что мы приехали туда со взводом, я занял свое место. Людей было очень много, очень много на плацу. То есть 25-я бригада очень приличная была по количеству, вот. И мы стоим, естественно, я с прибором стою.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Вернее солдат стоит с прибором, я всегда ездил с прибором, потому что я химик-профессионал, я должен был знать, какой фон в данный день радиационный. И мы стоим 5 минут, 10 минут – никто не выходит. Значит, стоим 15, 20. Я посмотрел на дозиметр, смотрю, там приличная идет фон, фон приличный идет. И я подхожу, я не помню, кто старший ездил от нашей роты. Валентин Доманецкий, по-моему, это политрук нашей роты. Короче, да, по-моему, Валентин. Я подошел к Валентину и говорю: «Так, еще 10 минут, 20 минут прошло, 10 минут еще проходит, и я забираю взвод и едем обратно». – «Как? Ты что, это же чревато. Ты вообще понимаешь, что у тебя политическое это самообразование должно быть? Мы здесь не просто так находимся!» Я ему говорю: «Валентин, я ребят гробить не хочу. У меня ребята молодые. Вот подойди, я тебе покажу показание прибора, если ты не разбираешься, я тебе расскажу».

Н.К.: Угу.

Н.В.: Да. Ну, короче, слово за слово, проходит 10 минут, никто не выходит, я разворачиваю свой взвод и мы идем к машине, к своей. И тут выходит разводящий и кричит, значит: «Товарищ лейтенант, бегом ко мне!» Ну, увидел, что я увожу людей. Я подхожу строевым шагом, представляюсь. Он говорит: «На каком основании Вы уводите своих людей?» – Говорю: «На том основании, что я профессиональный химик и я не хочу гробить. Вы посмотрите на этих молодых ребят». – «Так, трое суток ареста!» – «Есть». – Всё: «Поставить солдат в строй». Поставил солдат в строй, вот это нам дали разнарядку на турбинный центр и я походил там по станции, посмотрел. Очень много получил массу впечатлений отрицательных на тот момент.

Н.К.: А что именно Вас тогда впечатлило?

Н.В.: Отрицательных, Наташенька, значит, во-первых, нужно понять всю систему тогда советскую. Значит, профессионалов мало было таких, как мы. Нагнали туда народу не меряно и никто не знал, что делать. Но такого бардака я еще не видел. Я знал, что советская армия – это полный бардак. Ребят призывают совершенно необученных, везде процветает дедовщина. Пока человек научится, ну, как минимум год ему нужно, чтоб ощутить себя солдатом, хоть чему-то научится. Нагнали туда молодежи полно, только ребят, которых попризывали, нагнали совершенно ненужный народ. Тоже «партизан», которые давно уже отслужили. Ну, там, допустим, водители нужны были, я согласен, но нагнали совершенно ненужных «партизан», которые профессии, которые там совершенно не нужны были. И вот эта масса народа и никто не знает, как этой массой руководить, куда направлять, что делать. Ну, короче бардак страшенный. Меня это поразило и выводило из себя. Выводило из себя. Я потом еще получил несколько суток ареста, сейчас расскажу за что. Значит, мы второй раз, когда поехали на станцию, тоже на дезактивацию и потом когда выходили, там на главном входе, значит, внутри, внутри, да, там выдавали специальные костюмы, бахилы выдавали на ноги, специальные шапочки такие, вот. Но не везде соблюдалась, скажем. Ну, солдат есть солдат советский, не везде это соблюдалось, значит. И эти бахилы вместо того, чтоб уже подойти, когда к выходу, после выполненной работы, там стояли большие ящики такие, куда эти грязные бахилы сбрасывались, а потом они сжигались. Потому что их уже нельзя было дезактивировать. Пыли было очень много радиоактивной на станции, естественно это все набиралось. Вот. Но многие на очередь, поскольку народу много выстраивалось в очередь, чтоб бросить в эти ящики всю эту одежду. Многие, значит, как у нас солдатики: да чего стоять я буду – снял тут же еще до ящика, ну, очередь стоит большая. Он не хочет стоять в очереди, он хочет выскочить поскорее, покурить, там где-то спрятаться, хотя курить запрещалось там на плацу. И, естественно, все это радиоактивное он брал руками, бросал, тут же топтались. А бросал он не в ящики, а под ноги, оно накапливалось эти горы и те люди, которые уже разувались, тоже не хотели стоять в очереди, они по этому грязному уже сапогами ходили. А на выходе, значит, на главном выходе там стояли такие большие ямы, наполненные водой, якобы с дезраствором.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Хотя я очень сомневался, что там этот дезраствор лили, ну, вроде бы. И стояли квачи. Квачи, значит – это палка с намотанной тряпкой. И нужно было еще сапоги обмывать. Кроме того, что сбрасывали эту одежду грязную, сапоги нужно было на выходе этим дезраствором, ну, чтоб не выносить радиоактивную пыль с собой, обмывать. Ну, квачей было тоже ограниченное количество, а толпа, когда выходила оттуда, ну, по времени, тоже большая. И естественно опять та же самая наша эта советская, вот эта дурость – квачей нету, так рукой.

Н.К.: Ооо!

Н.В.: Вот наклоняются, и я когда увидел это первый раз, мы выходили, стоят молодые ребята, зачерпывают эту радиоактивную воду. А потом же тут же и где-то прячется, берет сигарету, сигарету в этой радиоактивной воде и тут же тянет в рот. То есть он убивает себя, явно убивает. Ну, короче, это меня взбесило, я там на этих солдат накинулся и чуть ли не до мордобоя. Начал им объяснять. Ну, возмутило это меня сильно, непрофессионализм этот. Короче тут же возник какой-то майор откуда-то: «Как Вы себя ведете? Непозволительно советскому офицеру». Снова двое суток ареста получил. Вот это у меня такие яркие воспоминания. Но я очень рад, что, по крайней мере, своему взводу хотя бы на 50% я знал, что я здоровье сохранил, что ребята будут иметь детей, самое главное, создадут семью. И у нас, получается… А, 2-м взводом командовал Костя Терентьев, мы вместе с ним же ехали, вот это в Белой Церкви там просидели двое суток. И там же мы с ним вот этот срок отбыли, получается. Я в общей сложности пробыл там не долго. Потому что нахватал, хотя и записано 25 рентген, я на самом деле знаю, сколько я схватил, естественно, не 25, а больше. Ну, пробыл я там, получается, с 11-го июня и 3-го июля я уже уехал. То есть, в принципе, чуть больше полумесяца. Вот.

Н.К.: Но жили Вы за зоной, да, получается?

Н.В.: За зоной. Вот территория 25 бригады – это стояли громадные военные палатки. У нас, получается, 1-я рота химразведки стояла недалеко от трассы как раз. То есть если ехать из зоны, то вся эта 25-я бригада была слева. Громадная такая территория была заставлена палатками. Вот, и мы стояли ближе всех почти к трассе, наша 1-я рота химразведки. Тут же стоял, штабная палатка была недалеко от нас, она ближе к лесопосадке. В лесопосадке стоял вагончик, где торговали водой там, ну, разными мелочами такими. И там же, чуть дальше была такая небольшая летняя площадка, которую сделали для концертов. Тогда очень многие считали знаменитости, считали своей обязанностью приехать, выступить перед героями, как они говорили в то время, чернобыльцами.

Н.К.: Удалось попасть на какой-нибудь концерт?

Н.В.: Нет… Да, свободно, свободно, да, можно было попасть. И я попал на концерт Аллы Пугачевой, но она приезжала в Чернобыль, выступала. Вот, кто-то еще приезжал, я не помню, что я не попал, у нас как раз был выезд.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Но тогда действительно, вот Вы знаете, Наташа, отношение было действительно как к героям. Вот, я хорошо помню, мы, когда возвращались с Костей Терентьевым из, оттуда из зоны. Вот мы приехали в Киев, с билетами как всегда железнодорожными была напряжёнка. А мы приехали уже в этой спецформе в нашей полевой. То есть на нас были защитного цвета гимнастерки, эти штаны тоже такого защитного цвета. Ботинки тогда выдавались специальные такие – застежки чисто кожаные черные, я хорошо помню, на такой подошве. И сверху шапочки тоже защитного цвета, мы их тогда называли, ну, не совсем приятное название такое – «пидорки» (смеется), вот, почему-то, но они так назывались. И, вот, мы когда приехали на вокзал, а везде очереди в кассах и когда люди увидели нас, ну, поняли, что из зоны, потому что форма говорила за нас. И отношение людей было такое, сейчас очень часто крутят этот ролик рекламный – социальная реклама, когда там идет группа этих защитников АТО и они тоже на вокзале каком-то и все встают, начинают хлопать. Ну, нам не хлопали, конечно, но кричали: «Ребята…» Нас же много и все в очереди кричали: «Ребята, идите к нам, мы вас без очереди пропустим!» Каждая очередь кричала. Было очень приятно.

Н.К.: То есть в обществе как-то это воспринималось скорее…

Н.В.: Отношение – да, отношение было очень хорошее. Но действительно как к героям относились. И вот мы когда с Костей сюда вернулись в Харьков, решили, что на этом, в принципе, закончиться ничего не должно это закончится, оно должно, как-то вот это братство должно продолжиться. Поэтому, в принципе, и был создан в радиологии – но Костя, правда, не лежал в тот момент в радиологии, а я лежал. И, в принципе, вот эти все задумки они вылились в первый в Союзе «Союз Чернобыль», который организовался в Харькове первый же. Вот, общественная организация. Вот эти все мысли они накапливались-накапливались, что все это не должно быть даром. Потом пошли же очень многие люди, которые прошли это горнило, они нуждались в защите, потому что очень многие юридически неграмотные были, не знали, как действовать.

Н.К.: Так интересно, а как вы все нашли друг друга?

Н.В.: Мы… Я сейчас скажу, как нашли. В основном за то, что… У меня проблемы со здоровьем начались в 1988 году. То есть дозу я, несмотря на то, что профессионал, но деваться некуда было. Защитных средств, как таковых, было практически ноль. Химкомплекты были старого образца, еще военные, вот Л-1. Я хорошо помню, одевали. Привезли нам как-то японские приборы – ручки так называемые. Ну, она в виде как шариковая ручка, вставлялась в карман, дозиметрический прибор. Он такой удобный, компактный, его с собой носить можно было. И вроде он хорошо измерял, вот. Ну, они как-то поработали-поработали 2-3 дня, а потом вышли из строя. И защитных средств было очень мало, поэтому защититься от радиации было практически нереально. Несмотря на то, что я всячески предохранялся, все равно получил приличную дозу и в 1987 году у меня начались проблемы со здоровьем. Хотя, в принципе, был совершенно здоровым человеком, то есть больной на «Цветмете» не выдержит, плавить алюминий, плавильщиком работать не сможет.

Н.К.: А, Вы еще там…

Н.В.: То есть там только здоровые люди. Там тяжелый физический труд, это вредное производство, мы шли по списку № 1. Плавить алюминий, естественно, очень вредно, там же испарения эти все. Поэтому я очень здоровым был человеком, когда меня забрали туда. А проблемы начались, да, проблемы начались сначала проблемы начались с горла, покашливание, значит, постоянное першение, потом начались проблемы со слухом, со зрением. Вот. И с 1987 года я начал лечиться в специализированных лечебных учреждениях. То есть, при каждом, не при каждой, а было приказом минздрава, значит, организованы так называемые чернобыльские отделения при некоторых больницах, при горздравах, при облздравах. Вот. И мы в этих стационарах встречались все.

Н.К.: Угу. Ага, так!

Н.В.: Общались, вот ответ на этот вопрос, как это все сформировалось. В том числе, значит, в радиологии – здесь на Пушкинской институт радиологии – было создано такое отделение для чернобыльцев, для лечения чернобыльцев. И вот мы в 89-м году, значит, в очередной раз, когда я попал сюда в радиологию, у нас было здесь несколько активных ребят, у которых было очень много мыслей накопленных, вот, и которые должны были вылиться во что-то общее. И вот мы объединились, эти умы, решили создать вот такую организацию именно для защиты чернобыльцев. Потому что к тому времени, к 1989 году назрел ком проблем, прошло несколько лет и потихоньку-потихоньку чиновники…

Н.К.: Ну да.

Н.В.: …начали брать свое. Как всегда, у нас бюрократическая машина. Она сначала как бы идет навстречу с распростертыми объятьями, а потом потихоньку это в кабинетах гасится, гасится, откладывается в ящики. Вот, и мы, в принципе, в 89-м году и был создан, получается, первая вот эта общественная организация. Так вот, Костя Терентьев, вот этот командир второго взвода, он, получается, и я пришли в эту организацию, и мы пришли, правда, попозже уже. Мы пришли в то время, когда уже организация набрала сил, скажу так. И вот, в принципе, при Володе Попове, это председатель наш был, харьковский «Союз Чернобыль» был самым сильным, я считаю, на тот момент. Это начало 90-х годов: вот 90-й, 91-й, 92-й год. Вот. И Костя здесь занялся общественной деятельностью. Мы пришли в этот союз работать именно. Я у Володи Попова был заместителем председателя этой организации по медицинским вопросам. Все что касалось медицины, это шло через меня.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Поэтому, работать с людьми, у меня сохранились все записи, сохранился первый устав, который мы принимали (смеется). Очень много документов сохранилось. Я их не выбрасываю, потому что это очень ценные экспонаты. Со временем, я надеюсь, будет у нас очень обширный музей, должен быть. И эти экспонаты перейдут в музей и, в принципе, заслуга того, что выбили в отделении, тогда еще она называлась Обкомовская больница на Новгородской. То есть там лечилась элита только: верхушка наша, то есть обкомовские, горкомовские, члены их семей, старые партийцы, там герои Советского Союза и все такое прочее.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Вот. А я когда начал руководить медициной, значит, у меня тесные контакты были и с председателем госздрава и облздрава. Вот, и мы начали выбивать отделение там для чернобыльцев тоже в этой больнице, поскольку больница очень хорошая считалась, одна из лучших. И сколько мне пришлось пережить, посражаться с этими чиновниками. Я и в том числе и через газеты, журналистские статьи эти старые. Коммунисты писали, что нельзя, у нас должно быть какое-то место, мы здесь должны были лечиться. Ну, я же в принципе не против. Мы их не выгоняли совершенно, мы просили только там отдельное отделение для нас создать и всё. Ну, борьба увенчалась успехом, значит, мы выбили, сделали это отделение. Столько крови мне это стоило, столько нервов, конечно. Но отделение было создано, а потом, со временем, значит, преобразовали уже эту обкомовскую больницу в диспансер, наш чернобыльский.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Вот, контакт у меня сначала был очень тяжелый, в то время был главврач, Волк. Вот, и с ним сначала очень трудно налаживались связи, ну, а потом как-то потихоньку-потихоньку, в конце концов, у нас даже дружеские связи с ним были, вот. А здесь, в радиологии первый председатель, тоже создавался экспертный совет. Значит, я от «Союза Чернобыль» должен был быть от общественной организации нашей чернобыльской один представитель. Естественно, поскольку я вел медицинские вопросы, я должен был представлять там чернобыльцев в этом экспертном совете. Экспертный совет создавался тоже с таким трудом, с такой кровью. Значит, что такое экспертный совет? Это квалифицированные врачи, в основном кандидаты, доктора наук, у каждого своя специализация направленная. То есть, там, допустим, профессор, доктор наук по терапии. Или по неврологии, отдельные.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Вот, то есть очень квалифицированные врачи, в основном профессора были, которые входили в этот экспертный совет. Значит, один представитель общественной организации, два секретаря было, которые вели заседание этого совета. И обычно, значит, на совете присутствовал депутат Верховного Совета, тоже он включен в совет был. У нас был депутат Верховного Совета на тот момент Валеня. Это первого созыва еще Верховного Совета Украины. Ну, он редко присутствовал на заседаниях совета, потому что он был в отъездах все время там, в Киеве, редко появлялся (кашляет).

Н.К.: Хотите воды?

Н.В.: Нет, нет, спасибо. И вот на этих экспертных советах, значит, когда стал вопрос, о том, что, значит, человеку для того, чтобы подтвердить его заболевание, заболевание, что оно связано с Чернобылем, то есть с радиоактивностью, с излучением, нужно было пройти этот экспертный совет. То есть все эти врачи брали все медицинские документы этого человека. Ну, к тому времени каждый проезжал какое-то число раз в наших чернобыльских отделениях, в стационарах. Брали эти медицинские документы и смотрели. И решали, значит, связано его заболевание, это вызвано тем, что он находился там, в зоне или это вызвано, допустим, теперешними нахождениями. Ну, на месте, как обычно, человек там простудился, или у него бронхит хронический, все такое прочее, или по урологии там. И получить связь считалось очень, ну, нельзя сказать, это неправильное слово – «престижно», на тот момент очень важно было каждому чернобыльцу получить связь в экспертном совете, потому что связь давала право на очень многие льготы.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Поэтому, а отношение экспертов, ну, видно сверху пришло ЦУ – ограничить, как можно меньше количество, что получивших связь. Вот. А я ж представлял интересы чернобыльцев в экспертном совете. Естественно, защищал их интересы. Для меня было выгодно, чтобы как можно больше получило людей. Тем более, что я перед тем, как получали документы эти медицинские, я тоже с ними со всеми ознакамливался, с этими документами. Потом с этими документами шел к человеку или домой, или в больницу…

Н.К.: Ух ты, ничего себе.

Н.В.: …если на тот момент находился в больнице. Или домой к нему приезжал. Созванивался, беседовал с ним, узнавал, где он находился в зоне, как он, что он там выполнял. Потому что было уже к тому моменту очень много было лжеликвидаторов уже. У нас первые, когда начали выдавать первые удостоверения наши, общественной организации и у нас появилось много людей, которые, ну, отношения, честно говоря…

Н.К.: Ничего себе.

Н.В.: …имели очень такое косвенное к Чернобылю. У нас была такая личность яркая Фима, он вообще за зоной, черти где работал в прачечной: они стирали там эту более-менее чистую одежду. Ну, зараженную, но не сильно, скажем так, они там очищали ее, стирали. Он за зоной вообще находился. Но он сумел как-то получить, я не знаю каким образом. Потом столько проблем было с этим Фимой. И он ходил, ругался со мной, потому что он хотел получить связь тоже. Я говорю: «Фима, какой ты ликвидатор, ты вообще даже не переселенец и не ликвидатор и вообще непонятно кто ты». Не в этом дело. Так вот, я знакомился с человеком, выяснял, где он находился там в зоне, кем он там работал, сколько он получил. Ну, вообще беседовал, что бы знать…

Н.К.: То есть все, что нужно узнать.

Н.В.: …чтобы быть подготовленным, да. Когда я приходил на экспертный совет, а они ж врачи, естественно, читали только медицинское, их человеческое не интересовало. Только медицинские показания и все. И вот начинались эти споры постоянные. Я постоянно спорил с этими профессорами, добивался. Хорошо помню, как мы сцепились, была профессор, но медик она хороший, да, но, к сожалению как человек не очень.

Н.К.: Бывает.

Н.В.: Симонова Лариса Ивановна – не знаю, продолжает она сейчас работать или нет – она в радиологии работала, профессор, да. Специалист она очень хороший. Но постоянно ей казалось, что чернобыльцы – это нахлебники, трутни, которые только и хотят, значит, урвать у нашего государства…

Н.К.: Ну, бывает.

Н.В.: …и все такое прочее. Мы часто с ней сцеплялись, вот. Но я горд тем, что я очень многих чернобыльцев защитил и в числе первых сотен, которые прошли там люди, я считаю, что 50% из этих людей, которые прошли экспертный совет – это моя заслуга, что я их протащил оттуда, я воевал. И потом Минак у нас был председатель экспертного совета, тоже профессор, Царство ему Небесное, умер, золотой был человек, мужчина. Вот, я беседовал с ним, оставался после экспертного совета. Дела, которые мы откладывали на следующий экспертный совет, вот возникали у нас споры, мы не договаривались, некоторых я пробивал, протаскивал, а некоторых откладывали. Ну, чтоб по ним уже принять на следующем экспертном совете. Один, не, два. Сначала было два раза в неделю экспертный совет, а потом стало один раз уже. Когда я ушел из экспертного совета, уже стало один раз в неделю. И мы с Минаком, еще с председателем экспертного совета оставались, очень долго беседовали по этим отложенным, опять рассматривали. И здесь я уже рассказывал по каждому этому делу не только медицинские показания, я по каждому человеку…

Н.К.: Ну, всё, да?

Н.В.: …рассказывал, да, все личные качества человеческие, вот где человек находился в зоне, кем он работал, какая у него семья, вообще какое отношение к жизни, сколько у него детей. Как важно ему, допустим, если у него много детей, потом он болеет часто, в стационарах лежит, как важно ему получить эту связь, потому что нужно семью поддерживать. Очень многие семьи распадались на тот момент, потому что возникали проблемы со здоровьем, причем проблемы очень существенные возникали. Все-таки радиация очень сильно влияет на организм человеческий, начинается целый букет болезней.

Н.К.: И семьи как распадались? Просто люди…

Н.В.: Распадались, потому что жены не выдерживали. Значит, человек вынужден был бросать работу.

Н.К.: Ага.

Н.В.: Кто же его будет держать на работе, если он все время в стационарах лежит? Невыгодно. Это ему, получается, человека нет, нужно больничные платить, а кто ж за него работать будет? Поэтому многие руководители…

Н.К.: То есть на этой почве много семей…

Н.В.: …предприятий, да, старались избавиться от чернобыльцев, невыгодно им было. Естественно, человек не зарабатывал, сидел без денег, не всякой жене это нравится. Многие семьи по этому поводу распадались. И не всякой женщине нравится, когда у нее муж больной, допустим. Очень сильно влияет же радиация…

Н.К.: То есть тогда…

Н.В.: …на потенцию, вы же знаете. Что многие, ну, скажем… Нагнали народу туда, я же говорю, профессионалов мало, просвещения мало по этому поводу. Гражданская оборона у нас практически на тот момент была нулевая. Хотя это дела все гражданской обороны. Гражданская оборона, то есть на гражданке должна заниматься подготовкой человека, как называли тогда…

Н.К.: К обстоятельствам.

Н.В.: …к ядерному удару. Должна просвещать гражданская оборона, собирать, значить, жильцов домов микрорайонов. Каждый месяц они должны были проводить вот такие сборы просветительские, где должны были рассказывать, как предохранятся, чем предохраняться от радиации. У нас практически на тот момент гражданская оборона нулевая была, она только на бумаге.

Н.К.: А такой вопрос: вот когда Вы были там, там военные конечно в основном были мужчины. А были ли работы, которые выполняли женщины?

Н.В.: Были, конечно.

Н.К.: Вот кто что делал? Мне просто интересно.

Н.В.: В столовых, на пищеблоках работали в основном женщины. Потом, значит, женщины были у нас там тоже, ну, типа как прачки, но там не совсем это получается. Скажем так – это дезактивационный центр был, где дезактивировали. Не стирали, а дезактивировали.

Н.К.: В зоне, да?

Н.В.: Ну, да. У нас пропускные пункты… Значит, система там была какая: мы когда въезжали в зону, значит там были, как у нас сейчас в зоне АТО, пропускные пункты. Вот эти пропускные пункты стояли почти на всех дорогах. Просто так подъехать к станции или к Припяти нельзя было, нужно было проехать через эти блокпосты. Эти блокпосты были дезактивационные, то есть там стояла техника с дезраствором и когда выезжала оттуда техника зараженная, значит, эту технику, вот мы выезжали на БРДМе. То есть мы проехали по зараженной территории, на колеса, на машину нахватали полно этой пыли радиационной. Выезжаем мы из зоны, выезжаем как бы на чистую местность, за пределы зоны 30-километровой. Значит, нас должны были обязательно обмыть на этом блокпосте этим дезраствором. И вот они обмывали: значит, один раз мерили снаружи нас. Если фон не уменьшался до необходимых цифр, там цифры были, должны быть минимальными.

Н.К.: Это делали женщины, да?

Н.В.: Нет, это делали мужчины.

Н.К.: Извините.

Н.В.: Нет, это просто я перескочил. На счет женщин я сказал: это в основном пищеблок и были дезактивационные центры…

Н.К.: Я просто не поняла.

Н.В.: …где одежду обрабатывали, скажем так. А эти блокпосты – нет, там стояли мужчины только, военные. И вот обмывался наш БРДМ один раз, если они до нужных цифр фон не понизили, обмывался еще раз, снова мерили. Если снова завышен – третий раз обмывали, если третий раз все равно завышен – всё. Нас высаживали и эту технику отправляли в могильник. Назывались «могильники». Эти могильники были такие громадные, Наташа. Значит, что такое могильник. Это был вырыт громадный котлован, и туда вся эта техника скидывалась, в этот котлован. Ну, не скидывалась, но как, приезжали, оставляли там, в этом котловане и там стояло столько этой техники брошенной, на миллионы рублей тогда. И экскаваторы там стояли…

Н.К.: Ну да, они ж уже были…

Н.В.: Да, и военные БТРы. Ну, столько техники! Вот был один раз, пришлось, в самом начале, вот когда я Вам рассказывал, что, в принципе, каждый день фон как бы чуть-чуть понижался. Потому что, во-первых, это, получается, пятно расползалось. Раз оно расползалось, значит фон чуть-чуть меньше. Ну, разносилось ветром, Вы же знаете.

Н.К.: Ну да.

Н.В.: Тогда понесло и на Белоруссию и на Европу. И очень много зависело от атмосферы, от осадков, от того, какая погода. И у нас был один день, значит, я хорошо помню, был туман, такой очень водянистый туман, мелкие капли оседали на машине. И мы, видно, нахватали очень хорошо за счет этого тумана, то есть нас обмыли три раза и все равно фон был завышен. И нас пересадили на другую машину, а эту, БРДМ…

Н.К.: Отправили.

Н.В.: В могильник, да. Вот это я хорошо помню. Хорошо запомнил первые дни, когда летали. Вот мы когда ехали, первый выезд на станцию на измерение, на эти точки, летали вертолеты и поливали сверху дороги, они поливали спецраствором, и после этого раствора дорога покрывалась такой пленкой, как стекло, как жидкое стекло.

Н.К.: Скользкая, наверное?

Н.В.: Да, она вся блестела дорога и скользкая становилась такая. Ну, специально этим раствором, вертолеты вот летали, тяжелые вертолеты, Ми-6, по-моему, или Ми-8, не помню уже. Ну, помню, что тяжелые, большие вертолеты, вот они поливали, чтобы эта пыль связалась с этим раствором, что бы она не так разлеталась.

Н.К.: Я думаю, аварий наверно было, потому что если оно скользкое и на дороге. Были ли аварии или все-таки как-то оно обошлось?

Н.В.: Да ну, нет, ехали просто все медленнее…

Н.К.: А, всё. Я поняла тогда.

Н.В.: …осторожнее ехали из-за этого. Не знаю, может, где-то аварии и были. У нас спецпропуска были, на каждую машину выдавался спецпропуск, и пропуска были. Там же вся зона была разделена еще 30-ти километровая на 3 зоны. Вот. Самая важная считалась зона, это зона, где сама станция и Припять, вот это считалась 1-я зона, потом идет кольцо – 2-я зона за 1-ой.

Н.К.: Это где?

Н.В.: Туда свой пропуск и 3-я зона, которая уже непосредственно по краям 30-ти километровой зоны. Вот в каждую зону был свой пропуск. Если ты имел пропуск в 3-ю зону, то во 2-ю и 1-ю ты попасть не мог, тебя не пускали на блокпостах. У нас был пропуск везде – проезд то есть все 3 зоны.

Н.К.: Ну да.

Н.В.: И в Чернобыль в штаб, там тоже ж своя охрана была. В Чернобыль не так просто было попасть. А еще яркие воспоминания, значит первый раз, когда мы попали в эту, в Чернобыль, повезли сведения в штаб и вот я сдал эти сведения. Это, получается, мы выехали в 6 утра 11 июня, в 6 вечера, получается, закончили смену, я сдал сведения в штаб в Чернобыле. И мы решили с солдатиками со своими с этими тремя, с которыми я выехал, пройтись по Чернобылю, посмотреть просто. Мне интересно было посмотреть на этот городок. Вот, и мы вышли, а поскольку фон там не очень большой был в Чернобыле, ну, шли как бы с респираторами, но не с профессиональными, а обычными, с «лепестками». «Лепестки», знаете, такие матерчатые?

Н.К.: Да-да, я знаю.

Н.В.: С этими «лепестками». И вот это тоже яркое воспоминание, хорошо запомнил. А в 6 часов вечера, это лето – еще светло, то есть темнеет поздно, где-то около 10-ти летом. Еще светло и вот мы идем по улицам, а это время как раз конец июня, это время еще клубники было и черешни. И вот висит черешня, никто ее не рвет, ну, многие дома брошенные, частные дома. Повывозили ж всех, гражданское население не пооставляли. Брошенные сады, ну черешни я такой не видел!

Н.К.: Ничего себе.

Н.В.: А клубника была вообще как…

Н.К.: Огромная, да?

Н.В.: …ну, не знаю, как слива!

Н.К.: Ух ты!

Н.В.: Вот таких размеров. То есть радиация так повлияла, то есть мутировали ягоды, растения мутировали. То есть громадные были и ягоды клубники, и черешни. Вот это меня поразило так! Но мы не ели, естественно, потому что оно ж…

Н.К.: Правильно.

Н.В.: …накапливало все это. Я запретил ребятам – ребята хотели сорвать – нет, ни в коем случае. Но вид, конечно, этого всего поразил. И в Чернобыле там еще очень много было медиков, которые потом здесь работали в наших чернобыльских отделениях.

Н.К.: Ага!

Н.В.: Да. И у них же мы лечились и там же мы познакомились в Чернобыле, вот наши…

Н.К.: Ну, наверное…

Н.В.: …легендарные личности, в особенности, особенно 20-ка. Это студенческая больница, да. Царство Небесное, Майя Григорьевна главный врач, она умерла, к сожалению, уже. Исааковна работает, Мария Исааковна, Захарова Мария Исааковна работает до сих пор зам главврача, вот. Легендарные личности медики, тоже легендарные.

Н.К.: А скажите, многие люди говорят, что после Чернобыля у них взгляд на жизнь поменялся. То есть поездка как-то изменила систему ценностей, то есть что-то стало более ценным, что-то второстепенным. У Вас было ли что-то вот такое?

Н.В.: А разве из моего всего рассказа не вытекает, что поменялся взгляд на жизнь?

Н.К.: Ну, да, поменялся, но вот на что вот…

Н.В.: Поменялось, поменялось. Очень сильно мировоззрение поменялось. Во-первых, мы уже оттуда пришли, скажем так, не советскими гражданами. Я уже не считал себя таким «совковым» человеком, чисто советским человеком. Хотя я никогда не был членом партии, но я был членом ВЛКСМ. В свое время в комсомоле был, да. И мировоззрение совершенно поменялось, жизненные ценности поменялись. То есть ты уже жил не для государства, не ради советской Родины, а ты, получается, жил, понимая, что нужно жить для семьи, для детей. В основном это семейные ценности, это самое главное. Здоровье и семейные ценности. Поэтому сильно поменялось, и жизненная позиция поменялась. Стал более активным по жизни. Я понял, что нужно бороться по этой жизни, нельзя плыть по течению. Если раньше все меня устраивало: и моя работа и моя зарплата, моя семья, все как-то катилось по накатанному. То уже когда оттуда вернулся, я решил, что так жить нельзя, что нужно жить совершенно по-другому. В принципе, у нас и все же говорят, что перестройка началась именно после Чернобыля. Именно Чернобыль послужил толчком к тому, что зародилась совершенно новое общество, новое в головах зародилось, и человек уже начал меняться в Советском Союзе.

Н.К.: А скажите, пожалуйста, как Вы думаете, конечно, это вопрос не простой, на него ответов ищут многие, много вариантов. Но как Вам кажется просто, почему стала возможной авария на Чернобыльской АЭС? То есть, многие говорят, что это халатность, многие винят партруководство, что там спешили там, то есть вот эта вот идея, что даешь, там, пятилетку за два года или как-то. Вот как Вам кажется, почему вот так получилось?

Н.В.: Это очень сложный вопрос. Но, во-первых, я могу необъективно, я ж только субъективно могу ответить, через свою…

Н.К.: Ну, да, то есть, как Вам просто кажется вот как свидетелю того времени?

Н.В.: …призму, да, душевную пропустив это все. Ну, мне кажется, что это случилось действительно из-за того, что все-таки была халатность. Халатность, человеческий фактор и были, скажем так, халатности где-то процентов 60, а остальные наверно 40% – это были недоработки. Как всегда у нас, все что строилось очень большое, гиганты индустрии, они все подгадывались к какому-то сроку. Поэтому эта спешка, очковтирательство, закрывали глаза на многие недоработки, на недострой. То есть станция, в принципе, хотя она и работала, она… Немножко я знаю всю эту историю, там общался со многими людьми интересными. Она в принципе была все время в процессе стройки еще в тот момент, когда она работала.

Н.К.: Ничего себе.

Н.В.: Она, да. И там очень много недоработок было. Это отдельный вопрос.

Н.К.: Ну, понятно.

Н.В.: Да. Ну, вот я же говорю.

Н.К.: В общих чертах, так.

Н.В.: Да, да. Вот, получается, недоработки и халатность, человеческий фактор, мне кажется, что так.

Н.К.: Понятно, спасибо. А такой вопрос нескромный. У Вас тогда уже были дети или уже потом?

Н.В.: Да.

Н.К.: Да?

Н.В.: У меня были, у меня был старший сын. И у меня на тот момент, когда меня забрали в вот в эту во вторую волну, моей дочке было, получается, сейчас скажу. Он родилась – январь, март, апрель – вот 4 месяца было.

Н.К.: Ух ты!

Н.В.: Вот. Несмотря на это, значит, нужно было идти, потому что на тот момент во мне еще была сильна гражданская позиция. Это уже когда оттуда я вернулся, у меня немножко поменялась гражданская позиция. А на тот момент я все-таки старался не уронить звание советского офицера, это раз. В-вторых я знал, что очень мало профессионалов-химиков там.

Н.К.: Ну, что Вы там нужны.

Н.В.: И лишние голова и руки там не помешают, что я там нужен. И возможно я спасу там хоть несколько жизней, но спасу. Поэтому была гражданская позиция, хотя жена, конечно, говорила… В принципе, отказаться я не мог, даже не смотря на то, что у некоторых груднички были, когда их забирали. Даже не смотрели на это.

Н.К.: То есть не смотрели на это.

Н.В.: Да. Хотя по закону, по тем законам, которые действовали на тот момент, если ребенок маленький совсем, они из семьи не должны были отца забирать. Но тогда на это не смотрели. Я же говорю, что ездили, вот этот был арендован первый таксопарк, я ж говорил. И они на такси ездили, вот эти два человека – представитель военкомата…

Н.К.: И всех, и всех забирали.

Н.В.: …и представитель УВД и забирали, не смотря ни на что. Поэтому, когда пошла вторая волна и пришла, уже не приехали ко мне, а повестку прислали и я пошел в военкомат. А с военкомом с нашим районным у меня хорошие отношения были. И мы посидели, поговорили. Я говорю, ну что, ну дочке 4 месяца – хотелось бы конечно остаться, понятно, что жене будет тяжело и неизвестно чем это все закончится. Никто ж не знал, чем это все закончится. Вот, оно-то началось, а чем закончилось – на тот момент никто не знал.

Н.К.: Ну, конечно, да.

Н.В.: Все были в неведении. Даже наши эти ядерщики, великие умы, профессора на тот момент они не знали, чем это все закончится, потому что до сих пор же идет распад.

Н.К.: Ну да, не понятно, что там.

Н.В.: Да. Там засыпали, а что там внутри – там же идет все равно ядерная реакция.

Н.К.: Ну, в общем, жена была против?

Н.В.: Жена была категорически против. Но мы поговорили, я ее сумел как-то убедить, объяснить. Сказал, что я быстро, постараюсь побыстрее вернуться, что я там недолго задержусь, тыры-пыры, ну что я должен там быть, я должен находиться, вот. И поэтому добровольно, скажем так, во вторую волну я попал.

Н.К.: Понятно. А скажите, пожалуйста, ну, по крайней мере, пару лет назад так точно, среди студентов, среди молодежи были такие, я не знаю, идеи поехать в зону на экскурсию. Вот как Вы считаете, безопасно это или нет? Как вообще относитесь к таким начинаниям.

Н.В.: А зачем?

Н.К.: Ну, наверно, у каждого свои цели, то есть кому просто интересно, кто хочет, я не знаю, идеи есть, вот скажем так.

Н.В.: Ну, я против таких поездок. Я считаю, что там в зоне сейчас находиться действительно профессионалы, кто там работает. Ехать туда в качестве туриста ни к чему, потому что там совершенно нечего смотреть. Ну, посмотреть на саркофаг, который построили над этим местом. Если они считают, что они увидят этот развороченный 4-й блок – так они не увидят его. Там просто стоит коробка наверху и остатки этой станции, остов этой станции. Что они еще там увидят? Ну, увидят этот «рыжий» лес и все, который я думаю, что он уже, наверно, давно выгорел, эти все сосны уже все повалились, и выросла уже молодая поросль. Так, что даже этого наверно нету. Уже ж прошло, слава Богу, почти 30 лет. А что там еще можно смотреть? Заброшенные эти села? Ну, Припять – этот брошенный город, от которого впечатление, у меня до сих пор мурашки по коже идут, потому что мы первый раз, когда туда заехали, ну это страшно. Это когда показывают американские фильмы ужасов, когда все человечество исчезает, остаются города целые. Вот ты заехал – действительно стоит город и только завывание ветра, эти дома с, не скажу, что со всеми, но некоторые там стекла поразбитые, с пустыми глазницами, которые смотрят на тебя, в них ветер завывает.

Н.К.: Ужас какой вообще.

Н.В.: Да, это коляска поломанная детская возле клумбы, кукла с оторванной ногой валяется. А вокруг никого, ни детского смеха, ничего. Ну, это жутко, это жутко. Когда все цветет, цветы цветут, клумба, которую высаживали еще живые люди, она цветет, вся благоухает. Но вот это завывание ветра и когда вокруг никого и пустота кругом вокруг, ну это страшно, это действительно страшно.

Н.К.: Ну, то есть Вы бы наверно, вдруг бы было бы возможно, Вы бы с эмоциональной точки зрения скорее не хотели бы, да, побывать там, где работали? Или скорее да?

Н.В.: Не, ну я, меня как-то в зону не тянет. Не тянет. Даже вот воспоминания, многих тянут воспоминания…

Н.К.: Ну да.

Н.В.: …побывать в тех местах, где они были. Но меня как-то не тянет и зона мне очень редко снится. Мне больше снятся ребята, с которыми я работал. Вот ребята, лица снятся, да. А зона, сама станция – нет. Иногда бывает, очень редко снятся вот эти наши выезды, вот эти все точки. Вот это, бывает, снится, но очень редко.

Н.К.: Ничего себе, даже снится.

Н.В.: Меня туда не тянет, и я считаю, что там в качестве туристов, ну, нечего там делать, там нечего смотреть просто. Человек, который не прошел через это, там вообще ему делать нечего.

Н.К.: Ну да.

Н.В.: У него ни воспоминаний, ничего. А смотреть там нечего.

Н.К.: А скажите, пожалуйста, а что Вы думаете по поводу мероприятий, посвященных памяти? Достаточно ли их или можно было бы по-другому как-то?

Н.В.: Явно недостаточно, потому что, ну, тенденция такая, что с каждым годом все меньше-меньше внимания уделяется. И если бы не наши активисты, вот ребята, которые взвалили на свои плечи, как говорится, тяжелый груз и до сих пор тянут его. Мы ж в принципе с Губаревым с Толиком, ну, Генка Берлетов он позже немножко пришел, а вот с Толиком Губаревым, мы практически одновременно начинали, вот. И он же тоже ж у Попова был заместителем тоже. Он только по организационным вопросам был, а я же по медицинским. И вот я очень уважаю таких людей, которые до сих пор этот груз тянут на себе, хоть что-то делают. Потому что если б они не делали, то про нас бы уже давно забыли, вот. Чиновников нужно все время тормошить, все время напоминать, что мы существуем, что у нас есть проблемы. А проблем очень много. Сколько ребят поумирало. Я могу сказать, значит, из семерых очень близких мне людей, с которыми я подружился именно в Чернобыле, в зоне, и возвратились мы, общались здесь, из этих семерых, значит, осталось трое. Четверо уже умерло.

Н.К.: Угу.

Н.В.: Вот мы каждый год собираемся, значит, член совета тоже нашего первого, при Попове, Святовец Володя. Значит, он, там отдельная история по его смерти и очень долго я разбирался, вплоть до того, что мы собирались в суд подавать. И только благодаря его жене, значит, она попросила, говорит: «Николай, не нужно в суд подавать никуда ничего». Ну, это отдельная история, вот мы каждый год, 2 раза в год обязательно Чубенко Сережа, Толик Губарев и я ездим на кладбище к могиле Володиной. Значит, в день его рождения и в день его смерти. Это у нас традиция такая. Вот мы с 91-го года, это получается, мы уже ездим больше 20-ти лет. Вот в этом году снова собираемся 7 декабря ехать к нему на могилу. И вот таких, я же говорю из семерых, очень близких мне людей – это друзья мои –  вот четверых уже нет. Это проблема.

Н.К.: Ну да.

Н.В.: И эту проблему нужно как-то решать, потому что они же, в принципе, не на ровном месте умерли, молодые еще, относительно молодые. Я себя тоже старым не считаю, хотя мне 62 года, я себя стариком не считаю. Ну, поуходили в молодом возрасте, им бы жить и жить. И это проблема, чиновники, если их отпустить, если их не теребить, так мы тогда вообще вымрем, как мамонты, кому мы нужны будем.

Н.К.: Надо теребить.

Н.В.: Правильно?

Н.К.: Угу. А скажите, такой еще вопрос, его я задаю всем. Это вопрос по поводу будущих поколений. Вот, например, про Вторую мировую войну сейчас многие могут прочитать исключительно, ну как, из учебников. Мало у кого остались бабушки, дедушки, которые могли бы сами рассказать, как оно все было. Вот как Вы думаете, вот тем детям, которые еще родятся в далеком будущем, что бы такое, может быть, важное следовало бы им написать? Может быть, не знаю, какой-то вывод из всего этого или, не знаю, квинтэссенцию или что-то, что было бы, может быть, о чем нельзя ни в коем забывать или, может быть, что-то, о чем очень важно помнить? Вот, что это может быть?

Н.В.: Ну, я считаю, что правильная очень позиция Толиком Губаревым занята. Создание вот в каждом городе именно вот таких центров чернобыльских. И потом все самое лучшее из этих центров, все в сжатой этой форме, нужно все совместить и все это поместить в учебник по истории Украины.

Н.К.: Опыт, да, такой?

Н.В.: Да, чтобы каждое поколение оно не просто знало об этом, а что бы оно учило в школе об этом. То есть какой-то раздел в учебнике по истории Украины должен быть посвящен Чернобылю. И вот самое лучшее из этих центров, ну, в сжатой форме, естественно, потому что в учебнике, понятно там, раздел он должен быть небольшим, но самое главное для будущих потомков должно быть обязательно в этом учебнике быть.

Н.К.: О, замечательная идея.

Н.В.: То есть мы, как просветители, возможно, эти центры лет через 20, через 30 может они и потихоньку сойдут на нет. Но в данный момент они очень нужны. Потому что память постепенно уходит, люди уходят, угасает все и уже не так. И отношение не то у людей, ну, людям нужно напоминать, что такое было, и свидетельство живых свидетелей тоже должны быть. Я очень жалею, в свое время, меня часто приглашали в школу, еще когда дочка моя там и сын занимались, я делился воспоминаниями, вот точно так как с вами. Я приходил и рассказывал в художественной форме, не сухим языком, а именно через свои переживания детям. Это им было очень интересно. Я очень жалею, что вот эти вечера прошли. Уже никто не приглашает нас, не интересуется, школы, да. Постепенно это, как бы, интерес угасает к этому. Поэтому центры, в данном случае, они нужны, потому что они поддерживают интерес к этому вопросу. А если это будет заложено в учебнике, в учебную программу, это будет совсем другое. То есть дети, они вынуждены будут об этом знать, они будут учить. И тогда учителя вправе даже приглашать – еще возможно останется кто-то из нас мамонтов (смеется) этих в живых. Приглашать в школы, чтобы могли дети с живыми свидетелями побеседовать, не только вот это. Там же в этом разделе ж многое, я же говорю, все в сжатой форме, да.

Н.К.: Все же не, да. Спасибо, может, хотите еще что-то добавить?

Н.В.: Ну всё, мне очень приятно. Я могу только добавить, мне очень приятно, что Вы занимаетесь этим вопросом, что вот создается такая книга, она тоже очень полезна. И вообще приятно, когда люди, люди тебя помнят. Помнят и им важно твое мнение, важны твои воспоминания. Это очень важно делиться таким.

Н.К.: Спасибо.

Н.В.: И Вам спасибо.