Наталия Козлова (далее Н.К.): Итак, сегодня у нас 19-е марта 2014 года. Беру интервью я, Козлова Наталья, в помещении Союза Чернобыль у – представьтесь, пожалуйста.

Наталья Терещенко (далее Н.Т.): Натальи Ивановны Терещенко.

Н.К.: И первый мой к Вам будет вопрос достаточно обширный – рассказать историю своей жизни. Вот то, что считаете нужным. Можно с самого начала: где родились, чем занимались, вот как у Вас… чувствуете. Всё.

Н.Т.: Ну, я могу сказать, что я родилась в Харькове. И я то четвёртое поколение, которое у меня в памяти и которое существуют документы бабушкины метрики и эти самые, документы церковные, где её брак фиксировался.

Н.К.: Ух ты.

Н.Т.: То есть на кладбище, к сожалению, лежит моя прабабушка, бабушка, мама, папа, мой сын. Сына я похоронила в 19 лет, вот. Поэтому для меня Украина и боль чернобыльская – это очень близкая тема. Мама у меня была врач-педиатр, папа был учёный-физик. И в своё время он ушёл от атомной энергетики и от атома, который его сподвижники – это был Иоффе, Ландау, и которые расщепляли атом у нас здесь под Харьковом в 39-м году, то папа занимался полупроводниками.

Н.К.: Угу.

Н.Т.: И у него было около двухсот работ по этой теме. Что вот недавно дочь в интернете нашла англичан, которые физики на его работы…

Н.К.: Писали работы.

Н.Т.: Уже сколько лет прошло, и вот они фамилия… А у меня была достаточно интересная фамилия девичья – Ёжик, вот, поэтому второго Ёжика физика трудно было представить. Ну, в школе я училась – отличницей была. Тогда медалей не давали, у меня было две четвёрки. Поступала первый год в университет… в мединститут. И так сложилось, что – ну это не для самое… (смеется) – ну так случилось, что я попала к физику, которого у папы был в своё время конфликт. Он был в политехе, в приёмной комиссии он был 25 лет  почти – председателем приёмной комиссии.

Н.К.: Ух ты.

Н.Т.: Да. Ну, взяток тогда не брали. Хотя я говорила: «Папа, ты на крыше лазишь, ты возьми какого-нибудь двоечника, да он тебе крышу покрасит». Вот. Ну, это шутки. Я по жизни люблю юмор, шутки и всё это. И занималась и спортом. Мама у меня была педиатр прекрасный. Главный врач, она 25 лет была главный врач-педиатр, внесена при СССР и в книгу почёта города Харькова. Она была очень такая грамотная, добрая женщина. Вот. Ну, так случилось, что я родила двоих детей. Тоже в 19 лет вышла замуж.

Н.К.: Рано так?

Н.Т.: Ну, муж у меня, вот уже, сколько лет мы живём. Ещё мы встречались три с половиной года, потому что… Он портфель носил, он старше на три года был. Ну вот, я крупная девочка была. Вот если сейчас я 75 килограмм вешу, то тогда 65. То есть, ну, это самое. Вот замуж вышла в 19 лет. Родила первого ребёнка с пороком сердца врождённым, второй потом девочку родила. Но дело в том, что так сложилась жизнь, когда я была уже в дальнейшем, время было подумать, от чего это могло быть. Жила я на улице 10 домов: пять вверху, пять внизу возле вокзала. И все дети – 4 ребёнка с 73-го года – все родились с какой-то патологией. У моего сына была врождённая патология сердца, у девочки четырёхпалость у одной, у одного мальчика стеноз желудка, а у одной – гигантизм ручки. И, ну как врач, как медик я потом, как собрала это всё в одно место и я так считаю, что вот мы жили возле вокзала, а тогда движение при совдепе было очень интенсивное, напряжённое: то авария каких-то бочек, то авария, ну, так как нам ничего никогда не говорили, поэтому мы не знали что. Но не могло быть на одной улице…

Н.К.: Конечно, совпадение.

Н.Т.: …такое совпадение, что патология. В воды может быть, попало. И все одного года, учились все в параллельных классах. Вот все. Потому, что генетически он был здоровый. И в Москве и всё это. И с такой патологией, как у него было, он вырос метр восемьдесят роста, умница, золотые руки. Ну, так жизнь сложилась, вот. Это то, что так о себе. Ну, была секретарём парторганизации. В 33 года я была, возглавляла парторганизацию. Была в комсомольской организации, пионерской. То есть всё вот как-то так складывалось, природа на мне отдохнула в плане научных работ. А вот дочь у меня кандидат наук, доцент, психолог. Пишет статьи, как пошла в дедушку. Ну, я пошла больше в маму – в организационные какие-то моменты вот такие вот. И в 28 лет я стала заведующей лабораторией, секретарём парторганизации. Ну, может быть, так сложилась жизнь, что я бы не попала бы в этот Чернобыль, если бы не была коммунист…

Н.К.: Угу.

Н.Т.: …который нёс ответственность, как бы не говоря, что врач давал клятву. Ну, это самое, так сложилась жизнь. Вот. Ну, вот это ж вот, папа мой, он, вот когда я услышала о… Ну потом, потом Чернобыль был, потом Вьетнам был, мужа послали во Вьетнам.

Н.К.: Ничего себе.

Н.Т.: Ну, это меня может и спасло, моё здоровье, потому что оно очень после Чернобыля… А там я ела то, что выводит радионуклиды, которые это потом уже было понятно. И попала к вьетнамскому врачу-профессору, который… А у них же ж там во время войны, когда были напалмы, пусть не было атомной энергии такой агрессивной, но были тоже ядовитые вещества всевозможные, которые они видно… Но, это было даже инстинктивно я ела все эти фрукты, особенно кокосы. Я выедала вот эту внутреннюю часть.

Н.К.: Так Вы тоже были тогда во Вьетнаме?

Н.Т.: Да.

Н.К. Вместе с мужем?

Н.Т.: Вместе с мужем?

Н.К.: Ух ты, нечего себе! А это Вы как? По…

Н.Т.: Ну его, он был в военной строительной организации.

Н.К.: А, понятно.

Н.Т.: Он не был военный, потому что в своё время, когда он хотел стать военным, я сказала: «Или я, или шинель». Потому что я выросла в школе, если Вы Харьков хорошо знаете – улица Володарского. Там у бабушки дом с 16-го года стоял, ну сейчас уже там мы не живём. Вот. И их направляли туда в командировку, просто вот на полуостров Камрань, где была военная база. Сейчас там американская. И до этого была американская. Потом после войны наши там строили. И я там работала в военном госпитале тоже. Так что…

Н.К.: А как язык? Ну, наверное…

Н.Т.: Ну, язык, опять же ж: при совдепии нас держали за колючей проволокой, что называется. Но до этого я побывала во Вьетнаме в 81-м году – меня наградили бесплатной путёвкой.

Н.К.: Ух ты!

Н.Т.: Видите, я Вам могу говорить, вот. Ну, у меня жизнь, вот если у кого-то серенькая, так всё плохо…

Н.К.: То у Вас, у Вас так сказать с яркими цветами?

Н.Т.: Да, да. Как и плохого, так и хорошего. Потому что знать, что у тебя умрёт ребёнок всю жизнь, это ну… И хоронить своего ребёнка, который умер у тебя на руках просто, это, это сколько…

Н.К.: Ну, конечно тяжело…

Н.Т.: И вот 17-го марта была годовщина его смерти и в этот день, через 12 лет и 12 часов у меня родилась внучка. Вот.

Н.К.: Ну да.

Н.Т.: Представляете? Тут мы сидим – день памяти, а тут дочь рожает. Ну, я говорю, из 365-ти дней надо было родить, чтобы…

Н.К.: Именно в этот день.

Н.Т.: Да, да.

Н.К.: Ну, судьба, чтобы уже вам была радость маленькая.

Н.Т.: Вот, а теперь у меня ещё решили второго или мальчика или девочку, и родили ещё две девочки. Так, что у меня трое внучек прекрасных, все красотки. Покажу фотографию. Вот. То есть в этом смысле, как бы всё. Ну, и во Вьетнаме, когда я была в первый раз – это было послевоенное время. В 78-м году они только прекратили военные действия. И нас из Харькова было 20 человек. Вот я попала во Вьетнам. Это было моё, наверное, первое путешествие и я в одном номере забыла очки. А вьетнамец говорит, гид: «Это, говорит, признак, что Вы должны туда вернуться». Я думаю: ну, да, да конечно. Где, чего?. Страна меня поразила своей красотой. Это были послевоенные годы, было всё очень интересно. И так получилось, что мужа посылают в 87-м году, посылают во Вьетнам. Я говорю: «Ну, вот».

Н.К.: Очки (смеется).

Н.Т.: Очки. Вот, никогда не думала, что я это… А почему я ещё согласилась ехать, а потом и дочь с собой взяла, хотя это она была единственная девочка, которая в пятом классе. Школа до третьего класса. И я получала разрешение через министерство просвещения, что имея высшее образование, смогу с ней заниматься. Ну, дочь окончила с золотой медалью школу, университет окончила с красным дипломом. То есть, ну, хотя я с ней занималась один год. Вот. Ну, это я ж говорю, меня видно спасло в какой-то степени, потому что через три месяца после Чернобыля у меня уже опухоль выросла.

Н.К.: Ой.

Н.Т.: И её удалили как раз на этой руке.

Н.К.: А скажите, а как Вы узнали первый раз об аварии, как это вообще?

Н.Т.: Вот, я узнала 27-го апреля.

Н.К.: Ага, сразу?

Н.Т.: Ну, у меня всегда на столе рабочем стоит приёмник – хоть и сейчас, хоть и тогда. И тогда об этом ещё никто не говорил. В конце дня 27-го числа сказали, что – это я запомнила на всю жизнь – 27-го числа уже часа в 3, в 4, что на станции Чернобыльской произошёл пожар на крыше. Это вот то, что говорили там.

Н.К.: Просто… Не говорили, что авария?

Н.Т.: Ничего. Говорю, у меня мурашки по коже всегда, когда я вспоминаю вот это вот. Но это тогда не было так страшно, потому что сказали пожар на крыше. Больше нечего в Харькове не говорили. Но 30 апреля уже пошли какие-то слухи. Ну, а так как у меня папа был прогрессивный человек и слушал вражеское радио, как тогда это называлось. Ну он умница у меня был, поэтому его интересовало. А тем более атомные вот эти вот все…

Н.К.: Его ж профессиональный.

Н.Т.: Профессиональный интерес. И передали, что в Швеции, облако над Швецией зарегистрировало радиоактивные вещества. Это вот первый раз, когда он говорил. Да, это самое. Ну, опять-таки, мы, кто не знает, не вооружён, тот безоружен буквально. И 30-го числа мы выехали под Харьков на речку куда-то, я уже не помню где. Но что поразило: я первый раз увидела эти колонны машин: пожарные, скорые помощи, грузовики, военные. Это стояла вся колонна по направлению, это киевская была трасса, где мы были. Ну, опять же, мы загорали – хорошая погода, мы отдыхали и потом ночевали в палатках. А потом ещё и дождь капал. То есть, мы с детьми, мы со всеми, это самое, никто ж ничего тогда не знал. Опять-таки – 1-е, 2-е мая киевляне на демонстрации. Ну, уже после 9-го мая, буквально, наверное, 10-го числа, приходит распоряжение о том, что мы должны послать лаборантов в баню, которая была вот сейчас баня на Московском проспекте такая шикарная, там и кони и что-то такое вот. В этой бане посылали мы лаборантов с микроскопом, с реактивами, ну со всем, как бы место рабочее такое самое для того – люди стали приезжать из Припяти.

Н.К.: Ага, то есть их сразу туда в баню.

Н.Т.: Их сразу направляли в баню. И это продолжалось неделя вот. То, что моя бригада, которая там вот это, я посылала туда как заведующая – почему я знала что, как и почему. И этих бедных людей… Эти лаборанты, когда приезжали и рассказывали об этом ужасе, я там сама не была, но у меня и сейчас есть люди, с которыми я проработала сколько лет и которые были в этой бане. Которые видели этот ужас, когда людей раздевали, выдавали мы одежду. Славутич очень хорошо жил и Припять. Там, будем говорить, уровень, наверное, раз в 5. Вещи – это там были импортные вещи, у них были костюмы хорошие, у них было бельё хорошее. Им стали одевать вот это наше совдеповское на две пуговички. Молодые ж люди. И там же ж люди были до 25-ти, 30-ти лет. Их полностью мыли, раздевали и делали анализы. Там же сразу делали анализы и если лейкоциты были снижены, то их уже там – комиссия была медицинская, куда их отправляли. И один момент, когда рассказывала Нина, что один парень – ну это глупость такая вот, но это – он купил новые адидас кроссовки.

Н.К.: Угу.

Н.Т.: И вот он всю одежду там, спортивный костюм, всё сдал, а кроссовки он не мог с ними расстаться. А они фонили так, что они ж мыли, мыли, мыли, мыли, мыли там спец же раствором, а они фонили. И он плакал от того. Ну, это тогда можно…

Н.К.: Ну понятно.

Н.Т.: Это молодёжи даже не понятно, как? Это вот человек достал, у него вот это вот всё, ужас. Ну, горе конечно было. И детей одевали во все эти чужие тряпки. Они же приехали, они же не чего с собой не взяли кроме паспорта, денег каких-то там, ну, чего-то может быть. То есть, они лишь приехали голые, босые и совершенно с психологической точки зрения они уже стали понимать – когда их грузили в эти автобусы, они этого не понимали, – а когда они уже попали сюда, в баню, в эти распределители, где их потом распределяли. То вот это вот первое впечатление, которое у меня было. Ну, дело в том, что 23-го февраля 86-го года у меня был острый тромбофлебит. Меня оперировали – удалили вены. Я была ещё в бинтах. То есть я даже ехала в Чернобыль с 16-го августа, я ещё, у меня вся нога была забинтована.

Н.К.: И Вас потом…

Н.Т.: И противопоказать… Вот, что самое мерзкое вот при нашей социалистической тогда действительности: мать с двумя детьми, один ребёнок инвалид. Думали, что он может умереть в любое… Вот все 18 с половиной лет я думала он в любой момент может умереть. Я пробовала его ноги иногда, когда он маленький был – он живой или не живой. То есть это была жизнь просто ужасная. И вот это вот я поломала ногу, неся его на плечах, потому что жалела же ж в каких-то моментах, он же ж синий был… Всё это (вздыхает) был кошмар. И после этого у меня, у молодой женщины, ну, в общем-то, острый тромбофлебит и скорая отвезла в неотложку, и там оперировали всё это. И я пришла в райздравотдел, когда у меня была командировка. Она у меня до сих пор где-то валяется просто. И написано в 20-ти… в 30-ти километровую зону – не в Чернобыль, а Киевскую область и на 20 дней. Вот это у меня была командировка. Я пришла в райздрав и говорю: «Вот как мне быть? Я ещё в бинтах, я вот, у меня ж ребёнок…» Он: «Ну, Наталья, ну ты молодая там, – тра-та-та, тра-та-та, – ну на 20 дней, Киевская область, 60 километров, там всё это». Я врач, я коммунист. Никого это не интересовало абсолютно. У меня сохранилась справка, где я после этого самого – противопоказаний нет. Вот так относились к здоровью людей: непонимание куда их посылают и как, это самое. Вот. И поэтому и опять-таки – ничего не сказано ни что с собой брать, как быть, чем защищаться. У нас те сведения, которые мы когда-то учили по гражданской обороне и это ж было ну как? – как от в одно ухо влетело, в другое вылетело. Будем называть своими именами – никто ж не готовился ко всему к этому. И никаких… Уже пройдя с 26-го апреля… Это было 16-е… А первое мне пришло 4-го мая. Но я была на больничном. Тогда ещё я…

Н.К.: То есть даже раньше хотели Вас?..

Н.Т.: Четвёртого мая. Первая вот командировка у меня была с четвёртого мая. Но так как я до 15-го или 20-го мая была ещё на больничном, ещё вообще, всё там швы – ещё не всё там благополучно было. То не спрашивая абсолютно. Причём падать в обморок, как у меня были сотрудники в больнице – там работаю на следующий [год] 39 лет я на одном месте, вот. Были такие, которые призывались там: и гинекологи и терапевты, всё. Кто-то падал в обморок, говорил: «Не поеду, хоть диплома лишайте». Я этого себе позволить не могла при всей… Хотя я ж говорю, что я защищала себя, свою семью: один ребёнок в первом классе или во втором был, а другой в четвёртом-пятом.

Н.К.: Ну, маленькие, конечно.

Н.Т.: Маленькие дети. Вот. Но это никого не интересовало, к сожалению. И вот когда нас погрузили в этот автобус, в автобусе уже я ехала с бригадой скорой помощи. И там было 2 или 3 человека, которые уже были в первые дни, то есть их уже второй раз посылали, скорую помощь туда в Чернобыль. И в Иванково, ну, как я говорю – на моё еврейское счастье, в Иванково распределяют: кого на Зелёный Мыс, кого куда в какие места, меня – в Чернобыль.

Н.К.: А как? Просто распределяли?

Н.Т.: Распределяли. Вот список…

Н.К.: Ага. То есть не спрашивали кто хочет? Ничего?

Н.Т.: Но могу сказать, что там было пару евреев. Один был, как сейчас помню почему – он всё время гудел: «Почему я не уехал в Израиль». Это, ну вот, а он был в кожвен диспансере, это самое. Ну, вот это вот я запомнила, вот я вот так даже уже лицо смутно, а вот, ну, он боялся это, ну, у него страх. У меня страха, как… Знаете, как на плаху когда идёшь, ну уже было что…

Н.К.: Уже было не страшно?

Н.Т.: Уже было непонятно, что как. Но когда прозвучал Чернобыль – думаю, ну это вот моя судьба, моя доля. И получилось, что у меня должно было быть три лаборанта, я врач. А привезли только два, то есть… Причём одна женщина, которая участвовала ещё в войну – была медсестрой, лаборантом там, всё это – у нее уже руки тряслись, ей там лет под 70 было.

Н.К.: И её тоже? Как? Ничего себе, руки трясутся и её туда?

Н.Т.: Да. Но сюда она приехала добровольцем.

Н.К.: А, вот это да.

Н.Т.: Это единственный человек, который приехал добровольцем тогда. Ну, так Вы, как Вы понимаете, я как врач и ответственное лицо, и у неё тряслись руки, то я часто выполняла ту работу ответственную самую. Ну, она уже там… говорила: «Вы сидите, пишите хоть, а мы уже будем». Тем более способности брать я этим, я владела всеми методиками. Вот. И вот это у нас была такая бригада при поликлинике. И вот, если вы слышали такое, как Мая Григорьевна Фомина, она умерла и её на 20-й поликлинике барельеф есть. Это была женщина с большой буквы, умница. Она вывезла в поликлинику… Я то от скорой помощи была, но наша бригада находилась при поликлинике. Она вывезла всех пенсионеров. Там одна девочка только молодая была. Вывезла она всех, которые уже все пенсионеры всякие. И как она набрала эту бригаду –  сказала так: «Кто не хочет, сразу пишите заявление на увольнение». И какая она умница была в том, что она это сделала. Она просто, ну она спасла хотя бы сколько медперсонала…

Н.К.: Молодежи.

Н.Т.: …молодёжь от этого ужаса. Почему? Потому что если мальчики они, у них обмен через 4 года – они сперму поменяли и они могут уже и здоровых детей рожать, а если… зачинать. А женщина, у неё яйцеклетки – определённое количество на всю оставшуюся жизнь. И если эти яйцеклетки облучились и получили негативное…

Н.К.: Воздействие.

Н.Т.: …воздействие – всё, уже детей хороших может не быть. То есть в этом разница женского организма и мужского, вот. И, я ж говорю, что я тогда просто преклонялась перед ней. И дело в том, что у меня хоть уже двое детей было, что я как бы уже знала, что больше рожать я не буду при всех болезнях и ситуации всё это, вот. И вот так вот мы попали. Приехали автобусом. А автобусы ж, какие? Вот эти вот ЛАЗ. Пока ты доехал до этого в эту темноту, приехали это какое-то, какая-то такая влажность, это первое впечатление. Этот – не барак, а одноэтажная больница. Сырость. А почему вот сыро было? Потому что обрабатывали ж всё время этими всеми…

Н.К.: Средствами.

Н.Т.: Средства – дезактивировали всё кругом и поэтому вот запах какой-то специфический. Ну то есть, когда мы зашли туда, честно говоря, вот аж страшно стало. Думаешь, Господи, куда ты попал, нечего не знаешь, нигде никак ничего. И вот мы поменяли эту смену, которая не могла нас дождаться. И на следующее утро мы работали по 18 часов. То есть мы только ночью уже могли пойти помыться после 10 часов, пока эта баня, пока… Опять же ж – это не на месте, это везли нас в эту баню, где там тоже работали бригадами и вахтами, как называлось, вахта там. Тоже были, и парикмахерская была и баня, и вот. И если по началу ещё 2-3 дня мы меняли всё – нам выдавали одежду тут – потом нас заставили всё это стирать. То есть, уже никаких одноразовых смен этого всего добра. То есть, ты должен был… Вот в 6 часов утра приезжает автобус. Приезжает автобус 30-40 человек – они едут на работу. Мы должны у них взять кровь. И через час, в течение часа, пока, ну, его ж надо посчитать, тогда ж не было никаких автоматов, никаких приспособлений.

Н.К.: Всё вручную?

Н.Т.: Мы вручную с собой везли микроскопы. Я лично везла и девочки везли, которые из других больниц. Микроскоп, счётчик, красители, камеры для подсчёта – то есть полностью как бы мини-лаборатория была у нас, мы везли с собой в 2-х ящиках. Я тогда привезла. Правда, там оставили. Вот. Приезжает автобус – сразу берём кровь. И были снижения лейкоцитов у достаточно большого количества. Ну, можно сказать, там на 40 человек 8-7 человек, у которых реагировал организм на снижение лейкоцитов. А раз упали лейкоциты, значит это уже воздействие радиации и уже человек, ему нужно дополнительно там, предположим, питание или его не посылать туда на реактор. То есть, это было 8-10 километров от реактора. Нас не вывозили в чистую зону, то есть, если военные и, как назывались, партизаны – их вывозили в чистую зону, мы жили при больнице.

Н.К.: То есть и там жили и всё время были?

Н.Т.: И жили, и стирали, и ели, и пили. Ну, ели, пили мы в этих самых, в столовых. Но дело в том, что вот палаты там большие были и вот занимали как мы места: возле окна фонило так, почти как на улице, и вот мы в палатах мы спали под дверью. Внутри коридор, а вот здесь меньше радиация была. То есть мы находились всё время, я ж говорю, я считаю, что как скотов. Медики [не имели] ни одежды специализированной, ни дополнительных каких-то защитных масок, которые, извините, вот этот вот лепесток, но он хоть что-то защищал. Ну, опять же ж, этим лепестком пользовались – кто пользовался, кто не пользовался.

Н.К.: А хватало лепестков или тоже не было?

Н.Т.: Тоже не хватало. Ну, выдадут 1-2 на день. Это что?

Н.К.: Ну понятно.

Н.Т.: А мы если бегом в столовую? А столовая не рядом же ж с больницей. Или же через Припять ходили там первое время. Потом открыли, СТО было и итальянцы сделали линию такую, где с подогревом даже вот эти вот стеллажи были – ну для нас это было такое вот вообще, Бог знает какое. Очень красиво. Ну, металлическая посуда там, ну своя уже была организация. И конечно, кормили, единственное могу сказать, кормили очень хорошо. Ничего, я к своему – я всю жизнь стараюсь похудеть, я приехала из Чернобыля – на 3 килограмма поправилась. Потому что я ела там мяса столько, я ела. Я понимала, что это нужно. Ну, это уже как медик я понимала: если я не буду есть, то я получу…

Н.К.: Силы и так далее…

Н.Т.: Силы и потом организм выводит. Опять же ж, с чем он выводит? С потом, с калом, с мочой, какие-то самые… Лучше, чем если ты будешь голодный, и в тебе будет это всё сидеть. Это уже были мои, так сказать, ну как сказать – мысли по этому поводу. Поэтому ели. И я старалась, вот свои сотрудники, которые тоже… Обильное питание такое, что я дома никогда столько не ела, как там. Ну, так уже сложилось. Но ходили мы то опять же и по улице и всё это, а лепесток один на целый день, всё это. У нас были такие, которые стояли и курили на этом самом. Я, слава Богу, никогда не курила. Я могу сказать, что у нас больше половины людей, которые были, больше осталось 7 или 8 человек, вот с теми с кем я была, тех, которые… Поумирали все уже. То есть, и возраст был достаточный и так судьба сложилась. Тот один – одно, тот другой – другое. Вот. Женщины, которые лечатся, ну, вот… Ну и вообще женщина более… Я 2 раза в год капаюсь там у себя, всё это, если в такое время. А там вот это вот страх: опять же ж – это невидимое. Если сейчас ружьё – это понятно, танк – понятно, это вот…

Н.К.: А там непонятно?

Н.Т.: А там ничего не понятно. Там вот почему? Это вот были такие мои впечатления, когда это уже был август – начало сентября, когда висели вот такие вот яблоки. И опять-таки – некоторые их ели. Мы всё время боролись и говорили: «Ребята, не ешьте вы эти яблоки! Дают же в столовой арбузы и… ». Я вас наверное заговорила?

Н.К.: Не-не, правильно, правильно. Рассказывайте.

Н.Т.: Нет, и мы их просто… А ребята, ну, во-первых, мы ещё не старые были, и они приходили в поликлинику как в психотерапевтическое…

Н.К.: Отделение.

Н.Т.: …отделение. А для чего? Женщин очень мало было. Так там же тысячи, тысячи. Ведь там 250 одних этих самых было – партизан. А сколько военных было? И приходили, вот как-то вот хотели контакта какого-то и какого-то успокоения. Потому что, ну, страшно было. Но это не так было страшно, я ж говорю, что… А мы жили в больнице. Это была окружена садом. Сад – вот эти ж яблоки огромные. Причём брошенные же людьми все хозяйства, там же ж тоже сады – ну красота такая вокруг. Кошек не могли ж отстрелить. Собак не было, вообще ни одной собаки не видела. Коты были, коты были. Они же плодятся раз там в 3 месяца, то есть у них уже были помёты такие. Это были облезлые котята, вот то, что вот я, ну, видела: прямо голая кожа, клочья какой-то шерсти. Ну, как мы привыкли котят видеть вот таких вот, самое. И одного, котёнок был дохлый, и у него, как рудимент головы второй.

Н.К.: Ой.

Н.Т.: Это вот во дворе, то что… Я даже тут это не писала, но это меня поразило. Мы, ж как медики. А что…

Н.К.: Интересно было.

Н.Т.: А мы ж подкармливали животных всё равно. Ну, как может, если та же кошка? И опять же, кошка ж всё нормально. Она, ну, кошка и кошка, на ней не видно. А вот это помёт этих котят страшный был. И потом, вот эта невидимая смерть, которая нас окружала. Вот мы бежим по дорожке, тут же ж мыли эти дороги, что здесь один фон, а буквально через метр уже дозиметр… Нам ничего не говорили, нам не сообщали никакие цифры, ничего.

Н.К.: То есть не говорили, куда можно куда нельзя?

Н.Т.: Нет, говорили: «Ходите по дорожкам, ходите по этому». А в то же время мужчины, которые работали там, всё ж было пропитано там этой радиацией. Вот он пошёл пописять в угол куда-то за какое-то это самое, а там такое, что там фонило так, что зашкаливало. Приборов же ж не было даже когда на станции это всё произошло, не было тех приборов, которые могли показать: оно всё зашкаливало. И то, что у нас тут были какие-то дозиметры, которые мы до сих пор не знаем чего, как и зачем, это ж было не известно. И, вот то, что меня поразило – ну всё, ну радиация и радиация, там ещё ж не накрыли саркофаг тогда этот. А начали накрывать, а он пыхтел всё время, потому что прорывало то, что накрывали. Не могли ж делать. И, вот, там вот в этой вот больнице, где было и хозяйские куры, их же тоже никто не отстреливал. Это впечатление – вот такой угол между хозяйствами, больничной и это, вот такая вот гора яиц. Вот просто. Даже не наседка, а вот они все несли в одну кучу.

Н.К.: В одно место?

Н.Т.: Да. Вот это было поразительно вот это количество яиц во дворе. А потом смотрим – идёт курица, хохлушка такая вот самая и высидела цыплят. И вот мы бежим, ну, кто в респираторе, кто нет. Я одевала. Честно говоря, двое детей, я…

Н.К.: Ну, понятно…

Н.Т.: как-то… А кто-то и нет. Вот мы бежим – вот такая зелёная трава, небо вот такое синее, солнце светит. Я говорю: «Господи, а жизнь продолжается!» Вот несушка, вот эти вот жёлтые комочки. Ну, ну вот как-то вот вообще какой-то даже подъём был от того, что ты увидел эту жизнь. А на следующий день бежим – курица идёт, а вся дорожка в жёлтых трупиках. Вот тогда, вот я сколько это вспоминаю, я же говорю – мурашки по коже. Ну, вот как на старую жизнь, ну, на взрослое зрелое существо, индивидуум радиация не влияет так видно, а детки, вот вчера родившиеся – они все погибли. То есть вот здесь этот пример. И вот школьникам, когда говоришь. Так же ж ну, что, ну, радиация, ну, ну, ну, понятно там всё. Но, вот, это, меня это поразило до глубины просто. Это действительно для меня это было настолько яркое зрелище. И вот я могла…

Н.К.: Яркий пример.

Н.Т.: Я как бы сама люблю рисовать и всё это – вот я даже это изобразила. Эту траву, это всё это, вот эти комочки жёлтые, это просто я ж говорю. Вот тогда, вот часть из наших, которые, мы же тоже не могли все больницу бросить, поликлинику – ну, группками ходили кушать – и вот увидели и все стали одевать.

Н.К.: Ага.

Н.Т.: Все стали одевать, потому что…

Н.К.: Так повлиял пример этих цыплят?

Н.Т.: Да, да, да. Вот это и потом опять же ж: ещё когда до того, когда брали женщин и делали им аборты, это была такая… Такой страх, такая жалость, такое, знаете, безысходность. Вот до того, что вот. А многие ж поехали туда как? Взяли связисток, взяли там медиков, кто-то работал там в районе Чернобыля. Они там, например, было училище там сыр делать, мясомолочная промышленность или молочный там, уже не помню. Но заставляли девочек песок там нагружать, разгружать, ещё даже не эвакуировали из Чернобыля. А там же ж был этот техникум. То есть и с кем уже общался: я знала одну девочку, не девочку – женщину, которая не беременела сколько времени, а приехала оттуда – сразу забеременела. Или поехала уже туда, ну, с маленьким сроком. Ну, короче говоря, сюда ж приезжали, проверяли: всё, беременность – убирать. Ну, я не знаю, как она уже отказалась от этого мероприятия и она уехала. Она сама оттуда была, да, она оттуда была. А уехала в Луганск. Сохранила ребёнка, сохранила, родила. Ну пряталась, потому что просто это было как преследование. Как раньше: если у тебя, не дай Бог, вен. Заболевание – брали цепочку с кем ты был, когда ты был, куда пошёл, зачем. То есть это следствие вели по полной программе. Это я просто уже знаю, что по адресу и какие были связи.

Н.К.: Ох, ничего себе.

Н.Т.: Да, это ж Вы молодая и не представляете, что это было. У нас на Баварии – я на Баварии работаю – там женщина, один водитель раз заболел гонореей, потом второй. Сейчас мы даже не знаем, кто гонореей болеет. Пошёл в аптеку, купил антибиотик, одну-две таблетки – всё, никакой гонореи. А тогда ж лечили, уколы. Не было ж препаратов тех. Это ж лечили зверскими методами и всё это. Ну, короче говоря, вот обследовали, обследовали, а он говорит: «Вот последний раз я был с женщиной, которая выпускает эти машины, диспетчер». Ну, её ж в кожвендиспанцер. Она открывает свою тетрадь и говорит: «Нет, с Ивановым-Петровым я в это время не была». У неё была…

Н.К.: Тетрадь? (смеётся).

Н.Т.: …тетрадь, с кем она была (смеётся).

Н.К.: Слушайте, ничего себе, тетрадь даже.

Н.Т.: Но это случай, это не анекдот, и всё это.

Н.К.: Я понимаю.

Н.Т.: Ну в общем, короче говоря, раскрутили: оказалось десятиклассница, к которой ходили милиция – ну, она у нас там… – водители, это самый дискредитированный контингент. Дикретированный – это менты опять же ж,  водители и торговля. И она заразила что-то 50-60 человек. Ну, все ж думали – девочка, ходят там к десятикласснице, всё. И вот это вот раскрутили. Почему я ж говорю, что это всё было действительно серьёзно, вот эти вот все медицинские моменты и этих людей. А кто-то остался. Вот я в санатории была, дружу с одной львовянкой. Так у неё детей после этого аборта вообще детей не было. Она развелась с мужем и жизнь так больше не сложилась. То есть это опять же ж настолько разрушительно для семей. А мужчины, у которых там, если уже были проблемы с потенцией – то есть это тоже своеобразные моменты. Потом я, мне пришлось обследовать комиссию, опять-таки – тоже интересная была история. Значит мы жили в грязной зоне, нас вывозили из 30-ти километровой зоны в 3 часа ночи для того, чтобы обследовать комиссию правительственную. Брали бригаду и вот в 3 часа ночи нас забирают, моют. А выезд из Детяток, из пункта этого, это значит скорую помощь мыли минут 40 с брандспойтов, вот эти вот. Мы сидим там внутри, моют машину, а такое впечатление, что сейчас эта струя проскочит мимо тебя. Ну ночь, вот представить себе – ночь, всё страшно, эта пена кругом летит. А они ж моют – проверяют, моют – проверяют дезактивацию. И мне пришлось трижды обследовать и председателя совета министров, и заместителя этого министра здравоохранения и очень многих людей. Бабушку, у которой тряслись руки, я ж послать не могла. И мне пришлось вместо неё, ну это ж стыдно было бы…

Н.К.: Ну, понятно.

Н.Т.: …такое доверие, ну, это самое. И вот тут сидела бригада иванковская лаборантов и харьковская. Ну, вот мы первый раз… Они брали анализы и мы брали. Потом эти врачи 4-го управления говорят: «Нет, те иванковские пусть там берут обслуживающий персонал, а вы будете, ну у вас грамотные анализы». Вот они даже не знали откуда мы, откуда те. Главное, они взяли в руки анализы и было понятно…

Н.К.: Кто более грамотно делает?

Н.Т.: Да, да. И… Но, а потом же я призналась, что я ещё и врач кроме всего, то… И, вы знаете, у них анализы… Вот все говорят: «Та! что они там? Летала комиссия…» Ни фига себе – они получали такие большие дозы облучения. Почему? – Они летали на вертолётах, хоть уже была и подушка свинцовая на тех вертолётах, которые они облетали эти объекты. Они приезжали с анализами, когда мы брали кровь, у них всё падали – и лейкоциты, все показатели крови, и гемоглобин. То есть, они получали очень большие дозы. Опять-таки, мы не знали. Вот сейчас бы, я бы даже так вот с ножом бы к сердцу, к горлу и сказала: «А какие ж дозы вы получили, вы ж то там?..» Но тогда это ж невозможно было ни спросить ничего у них никак, ничего. Вот. Потом, они принимали таблетки японские такого серого цвета, как наш «антиполицай». То есть мы уже у врачей скорой помощи, ну, я 2 или 3 таблетки выпила, то, что там с барского плеча давали. Их кормили рестораны «Интуристы». Там и девочки были в национальных костюмах украинских, там всё это. Кормили, конечно, стол там у правительства был…

Н.К.: Ну, правительство принимали.

Н.Т.: Правительственный, да. Всё это было и они на следующий раз эти врачи 4-го управления говорят: «Ну, что мы вас будем брать в 3 часа ночи везти. Давайте вы будете приезжать в 10 часов вечера после самое, переночуете здесь в гостинице, чтоб утром уже в полшестого – в пять брать у них анализы, эти самые». И вот 2 раза мне пришлось ночевать в чистой зоне из этих 33-х дней. Хоть по документам там получается 31, но дело в том, что нас никто не забирал, не было смены нашей и мы сидели там ещё. Хотя в командировках это не отметили. То есть очень много таких моментов документальных, которые кто-то что-то сделал. Единственное что, как я всю жизнь работаю на одном месте, у меня все документы как бы сохранены, что вот папка – нас два: одна гинеколог врач и я там вот была. Вот. Так что работа, конечно, была и напряжённая и, я ж говорю, что 2 раза за месяц у всех месячные. Это, то есть те наблюдения были, которые это самое. Потом вот эта стимуляция. Вот опухоль какая у меня выросла. Говорят, она 5-6 лет может расти. Но потом оказалось, что она доброкачественная, всё это. Ну, вырезали. Тут шрам у меня, ещё и поломала её – зараза! Вот и пошло и поехало. И головные боли, причём у всех. А там, вот у меня слабое горло и был радиационный ожог. Этот ларингит, который привкус металла. Я ж с микроскопом работала, а он же ж тоже набирал столько радиации. Мы оставили все микроскопы, всё это. Привкус металла, вот он не покидал всё время. Мазали это горло без конца. А ничего ж не было такого, что действительно можно было. Ну, маслом там каким-то чего-то. То есть препаратов таких – никто ж ничего не давал, не было и никого это не интересовало, что там и как. Ну вот, поэтому вот эти вот дни, каждый день и думал: Господи. Звонить можно было сколько угодно – на скорой помощи связь. Но я даже своим родителям, мужу я не говорила где я, что я в самом Чернобыле.

Н.К.: Чтоб не волновались?

Н.Т.: Чтоб не волновались. Говорить можно было, ну спросишь там как дела, всё. Слова: «Зона», «Чернобыль», «Радиация», «БТР» там, ну, какая-то терминология – сразу прекращалась связь.

Н.К.: Ага, то есть…

Н.Т.: Отключали. То есть это всё совершенно было на прослушке, и ни одного слова в какую-то сторону не было, нельзя было говорить. Собственно говоря, я и не это самое. За вот эти вот 33 дня я побывала на концерте, на Зелёном Мысе, этой самой… Алла Борисовна была. А там же ж камеры снимали очень лица вот этих вот ребят, которые там. Я стояла за какой-то колонной, чтоб, не дай Бог, меня не увидели мои родные.

Н.К.: Прочему? Потому, что…

Н.Т.: Что я там. У меня ж командировка…

Н.К.: А, я поняла.

Н.Т.: …60-ти километровая зона там, то-другое. В общем, район какой-то там. Вот. А я не хотела, чтобы…

Н.К.: Угу, понятно.

Н.Т.: А у меня муж был какой ревнивый: «Где? Что?» Вот это самое. Он приезжал из Харькова к Детяткам. А я письма писала – Иванково. Что я из Иванкова и штампы от писем были Иванково. Вот они, ну, тогда ж письма, не поговоришь же всё по этому. «И письма не запечатывайте». То есть их тоже, проверяли эти письма. И он приехал в Иванково (смеётся). Крутился там, это самое.

Н.К.: Не нашёл (смеётся).

Н.Т.: Не нашёл, не нашёл. Ну, вот так вот, вот это вот. Ну, опять же _ сколько было травм. Вот то, что меня это поражало – откуда травмы. Там же был сухой закон. Хотя, на самом деле, если бы пили красное вино, очень много бы людей, тех, которые пострадали, радиацию набрали. Ведь очень хорошо выводилось с красным вином. Был бы то же Кагор или там Каберне или что-то такое. А мужики всё равно, мужчина есть мужчина. Банка самогона что-то или 100 рублей стоила или 120 там, ну всё равно ж их привозили. А что такое немного алкоголя для мужчины? Это ж всё – это уже вперёд и так и сяк. А там же ж дорога была. Во всех мировых, это мне уже папа рассказывал, что все станции, которые атомные были, было хотя бы 4 полосы в одну сторону, 4 в другую. У нас было полоса в одну сторону, полоса в другую. То есть, потом уже досыпали какую-то там дорогу, и вот эти вот аварии, и лоб в лоб. Потому что машины ж ездили и без конца возили всякое разное, и привозили этих ребят и скорая помощь. А тут вот стационар, где мы в больнице жили, а здесь рядом скорая. Ну, то есть мы как одно общее. Они жили тоже здесь, а подстанция сама была вот через дорогу. И вот эти вот, конечно, страшные аварии, всё это тоже как бы.

Н.К.: То есть в основном травмы были от аварий всё-таки?

Н.Т.: От аварий, от аварий. Но, опять-таки, мы ж не знаем, что делалось, ну, …КГБ и какие… Они ездили ж другими дорогами, другими машинами, ведь очень много всего скрывалось, что там происходило. И ведь все, которые действительно получили лучевую болезнь, а лучевую болезнь получили очень многие, но это же нигде не писалось. Диагноз лучевая болезнь ставился только тогда, когда это уже была 4-я стадия или 3-я, когда это уже, ну, человек уже просто был при смерти. А так ставили тогда – вегето-сосудистая дистония. Это такой диагноз ставился всем. То есть те, которые даже… А я столкнулась с лучевой болезнью. У нас рентгенолог девочка была. Ну, девочка – женщина. И она, как бы не защищала часто там – фартук не одевала и всё это. И потом я наблюдала за её кровью. И селезёнку ей потом удалили. То есть у неё была там 1-2 стадия. Потом там вот эти ребята, врачи 4-го управления, опять-таки, это ж кагэбисты, они ж тоже ничего не рассказывали. Это ж врачи именно этого управления, которое… То есть всё ж это было под секретом, под запретом, под тем, что мы ничего не знали фактически. Вот мы были там, свои дела делали с утра до ночи и с ночи до утра. Вот. Ну вот что…

Н.К.: А скажите, а когда Вы приехали после своей командировки, было ли к Вам какое-то особое отношение, как к человеку, который там побывал? Или никак? Среди обычных людей, может быть, среди сотрудников?

Н.Т.: Вот, понимаете, опять-таки, вот как можно две вещи преподносить по-разному. Вот передо мной была врач-гинеколог, она 2 недели там была. А мне уже пришлось там сколько быть. Я её утешала, она плакала у меня на плече и я «у-у-у-у». А через 2 дня я туда попала, это самое. Я приехала. Ну, как? Как с войны. Вот честно скажу, у меня было такое вот, что я побывала в горячей точке. Мне предлагали на БТР съездить на это самый, реактор. Ну, так как у меня мозгов хватало, я не поехала туда. Ну так я уже устроена, любопытство… Я не любопытная – любознательная. Но знать можно по-разному. И я туда не попала, слава Богу. Вот. Я приехала, людям рассказывала. У меня сотрудники, очень у меня дружная лаборатория там и всё это. Очень все сочувственно, с интересом, потому что не всё, ну, то, что можно. И то это уже сглаживается как-то. А впечатлений тогда больше там – то одно, то второе, то третье, такое даже в бытовом. Если вам сказать, как нас одевали. Тогда только похолодало, начали ж уже тучи… То ж разгоняли, чтобы ни было дождей, а то пошли дожди. И, вот, как нас одевали: нам одевали брюки, ну вот как там на меня, я была худее, естественно, 54-го размера мужские брюки на пуговицах. После военных это ж запасы нам давали. И, вот извините за интимные подробности, пойти в туалет, на бинтике вот эти вот штаны непомерных размеров, и ты, ну, как бы… А там туалет какой? Это на улице. Условия такие, что, мягко говоря. Потом давали порошок вот этот анти… противорадиационный – пачки без надписи, без ничего. Вот это ж вот, бытовые какие. И мы стирали, опять сушили, и то сыро, то одеть нечего. То есть, забота о здоровье самих сотрудников в руках…

Н.К.: Самих сотрудников.

Н.Т.: Единственное, что я, ну, то, что мы приехали, естественно всё оставили. Нам выдали и фуфайки, и, и ну, в общем, приехали, как будто бы с этого, с концлагеря. Такой вид был. Ну, тут уже не до вида, лишь бы уже не знал, как добраться домой, чтобы увидеть. Знаете, вот, сказать… Тогда ещё не было движения Чернобыльского. Тогда это ж ещё… У меня ж муж там дважды был. У нас семейный подряд.

Н.К.: Тоже? После Вас?

Н.Т.: Да. Он, как военный. Они строили там какие-то станции. Он раз в 2 недели был в октябре, а потом в ноябре две недели. То есть, вот сейчас он потерял удостоверение, так ещё пересматривали, ещё морочили, извините голову. Пришло из министерства, что он токарь, слесарь там и был в сентябре, фамилия Терещенко без инициалов. Они говорят: «Так, что ж это?» А я говорю: «У меня муж никогда в жизни не был по рабочей специальности». И вот, я говорю: «Значит так: вот бери бумаги, езжай в Киев, в этот самый, делай запрос, иди туда в архив военный». И он привёз оттуда нормальную бумажку. То есть даже сейчас отношение к людям, которые там были… Да, сейчас нет этих учреждений, нет, но где-то какие-то остались же ж документы. И почему, вот, человек должен? Что он второй категории, это у меня есть инвалидность, у него нет. То есть 150 гривен на питание, больше никаких льгот. За квартиру это как бы мы – одна на двоих там льгота, да. Ну, будем говорить, как. Он говорит: «Да не хочу я, ну их уже!» Я говорю: «Нет. Тут дело принципа. Ты там был, ты должен своё «я» защитить». Не потому, что выгода какая-то, а потому, что мы там действительно были и действительно…

Н.К.: А, скажите, вот, Вы говорили, что Вы скрывали от семьи, и муж поехал в Иванково Вас искать.

Н.Т.: Да.

Н.К.: Вот, когда Вы приехали, как Вы ему сказали, что были в Чернобыле? Или как?

Н.Т.: Ну, они в шоке лежали все. А папа мой, ну, опять же ж, он самый умный из нас человек. Ну, он такой вот серьёзный, он там в себе многое, он в своё время в концлагере был, то есть жизнь не по учебнику. Но они меня очень жалели, очень. Тут ребёнок неполноценный, тут это. Ну, зная мою, наверное, силу воли, то, что вот так сложилось… Почему ещё во Вьетнам пришлось ехать, почему? Я могла, предположим, там не поехать, всё. Но, во-первых муж ревнивый. Но нам нужны были деньги. Денег же ж, извините, заплатили половину того, что должны были за эти дни заплатить. У меня двое детей. Я себе пальто купила. Тогда вот, ну так. Хоть и родители такие были, но лишних денег не было. Семья дружная хорошая. У меня ещё сестра, племянник там, всё это. И, когда я приехала… А! Деньги на, думаю, может быть, операцию ребёнку. Он у меня стоял в институте Бакулева на учёте. Ну, как мне генерал с этой строительной организации говорит: «А зачем вам деньги нужны?» Я говорю: «Вы знаете, для того, чтоб я могла если прооперировать ребёнка в институте». «Вы коммунист! И Вы говорите, что будете давать взятки на операцию?!» Я говорю: «Вы знаете, я прежде мать, а потом коммунист. И поэтому, ради своего ребёнка я отдам всё последнее, чтоб он был жив, здоров». «Ну, я вам сделаю протекцию, – ну опять же – у меня там есть генерал, связи и всё это». Я говорю: «Спасибо». Вот, так что я ещё там боролась.

Н.К.: Ну, правильно.

Н.Т.: Деньги. Ну, понимаете, этот вопрос сейчас… Ну, тогда это, ну как это? Коммунисту деньги там куда-то, чего-то. Вроде мы не люди, мы все должны это самое. Хотя мы там вообще заработали копейки, потому что это военная организация. Это если бы гражданские поехали, а он как командировочный. Просто там элементарно. Ну, не повезло.

Н.К.: А скажите, как Вы видите, как Вы считаете, как эта катастрофа повлияла на Украину в целом?

Н.Т.: Ну, как я считаю, что здоровье, здоровье людей это, ну, по моим наблюдениям, всё-таки с моего возраста, будем говорить так, что очень повлияло. Во-первых, и на психику повлияло. Многие люди ж уехали, будем говорить, особенно евреи, которые своё здоровье более ценят, чем мы в этом плане. И потом, всё равно, сколько ни рожали детей, сколько… Опять-таки не было у нас никаких сведений как повлияло. Вот до сих пор же, вот я перед поездкой мне надо было какие-то сведения. Сведения разные. Вот нет. Вот до сих пор засекречены те материалы. Вот я хотела бы видеть то-то, то-то, то-то, какая смертность, какие заболевания. Заболевания то щитовидки выросли в несколько десятков раз. Это вот, пожалуйста – это наше поколение, это наши дети, которые получили совершенно инвалидность практически, инвалидность. Сколько онкозаболеваний, всё равно ж, сердечнососудистых заболеваний. И опять-таки – у нас нет профилактической работы. Сколько лет среди мужского населения курят, пьют. Это а опять же – а радиация это плюс то, что… И психологический фактор тоже. Те, которые побывали там на крыше – это люди, которые и психически, и психологически. Они ж получили дозу. Правильно, на каждого человека есть своя доза. И один реагирует так, но часто… Вот я была у очень хорошего профессора окулиста. Вот он говорит: «Я по глазам сразу могу сказать был ли ты в Чернобыле или нет».

Н.К.: Ничего себе.

Н.Т.: Потому, что лучевая катаракта у всех, кто там был, то есть где лучи попали. Опять-таки, кто нам очки давал? Он говорит: «Я сразу вижу».

Н.К.: Интересно, обычная катаракта от лучевой она отличается, да?

Н.Т.: Катаракта – вот, вот пятно, будет пятно. А лучевая – будут точечки.

Н.К.: Ага.

Н.Т.: Понимаете? А откуда я ещё со зрением? Ну, всё уже ухудшается, к сожалению, хоть и лечишься и всё это. И вот я делала это дорогое обследование в Эввиве. Но есть приборы такие и там вот точки…

Н.К.: Точки.

Н.Т.: …которые не видят. Вот. Так что, вот это я недавно, 2 года назад. Опять-таки, когда за границей спрашивают: а какие заболевания? А какие это самое? Вот и рассказываешь о том, что нервная система, сердечно-сосудистая, это самое, у кого, опять-таки, у кого какое слабое место. Вот у меня было слабое место – опухоль взяла выросла. Я не могла веник в руки взять, или держаться за в трамвае или за что-то, поручень я не могла, потому что это было ужасно больно и давило на нервы и всё такое. То есть, а опухоли – это ж по всей Украине.

Н.К.: А как Вы думаете, а почему такая авария стала возможной? Многие, там, винят партруководство, многие говорят, что это просто халатность была. Вот по тому времени, как Вам кажется, почему вот так случилось?

Н.Т.: Вы знаете, ну, у нас уже как бы страна шла к тому, что всё это, наверное, как и сейчас – это «замыливание» глаз у людей, это спешка, вот, недоработки. Вот я считаю, что здесь была большая недоработка, кроме, как и тогда ребята говорили. Я не специалист в атомной энергетике, в плане там строительства, всё это, но тогда мы ж общались, нам же ж интересно было. Мы общались с теми людьми, которые там были. И вот говорят, даже тот, фактически, когда должна была взорваться, если этот блок, он должен был весь уйти под землю. То есть, есть такие… Опять же, это то, что мне вот рассказывали. Вот 2 блока, да? И вот каждая должна иметь свою шахту, чтобы оно туда ушло.

Н.К.: Угу.

Н.Т.: А сделали так, как бы объединили два, что они как бы должны, ну, два не пойдёт, из двух в один попадёт. И вот, когда он взорвался, опять-таки, или шахта была уже, чем это самое, что он не ушёл под землю. Но опять же, я со слов тех ребят, которые были тогда строители, которые были инженеры, ну, многие. Это из того, что я общалась, я же говорю, что. Но говорят это должно самзахорониться. И если вот так вот подумать, как вот, ну, я примитивный в этом специалист, да. То, действительно, если бы оно ушло под землю, это было бы намного проще его уже захоронить. Сделать какой-то саркофаг, не такой, как делали – он взлетал на воздух. Это ж только 14-го декабря сделали такой нормальный. И сейчас никто не знает, что там практически происходит. Поэтому, ну, что я могу сказать? В этом плане я так, во всяком случае, воспринимала: то, что халатность там может быть. Но самая приступная халатность это была Горбачёва. Вот это, вот я, как говорится, могу в этом плане… То, что вывести людей на демонстрацию, то, что людей эвакуировать и не предупреждать, и всё это тышком-нышком, как у нас это делается, я считаю, что вот это было самое большое преступление. Это первое. Второе преступление – посылать молодых ребят по 19-20 лет. Надо было собирать вот этих вот партизан, которые уже имели детей, которые имели уже какой-то жизненный опыт, а не вот этих вот – молодость загубили. Загубили нашу фактически нацию от того, что… Ну, это моё мнение такое. И третье – то, что не применяли никаких медицинских мероприятий для того, чтобы, во-первых лечить, во-вторых давать им такие предохраняющие – одежду, всё это. Это ж я говорю халат – ну что тут мой халат тот уже тряпочный…

Н.К.: Ну, понятно…

Н.Т.: …всё вот. Ну, вот так.

Н.К.: А как Вы думаете, сделало ли наше общество или вообще общество какие-то выводы из тех событий?

Н.Т.: Понимаете, я единственное могу сказать, что если, не дай Бог, случится это сейчас, никто на это не пойдёт под… Ну, может какие-то добровольцы или за большие деньги, как это случилось на Фукусиме. Вот весь мир сравнивает катастрофу совдеповскую, будем говорить, дальнюю, 25-27 лет назад и Фукусима 2-3 года, сколько она там произошла. Ну, фактически и на Фукусиме всё засекречено. Они не очень своими данными не делятся – и что там и как. И можно сказать, что пусть в не очень развитой стране, и эти были блоки недостаточно, ну, будем говорить, защитой обладали, старой конструкции. И как у японцев, я так понимаю, что они очень развитая страна и не строили такие примитивные, будем говорить, эти энергоблоки. Ну, получилось то, что получилось. То есть они платили людям большие деньги, люди шли. Мы шли, ну вот с открытой грудью и с пустым карманом. И потом для того, чтобы получить этих денег хотя бы, я, лично я 7 лет судилась. Это нормальное отношение общества?

Н.К.: Ну, конечно нет, конечно, нет.

Н.Т.: Другой плюнул. Ну, у каждого свой характер. Я привыкла доводить там дело до конца и я знала, что меня в этом обидели и это самое. Мне, когда я хоронила сына – у меня копейки не было, у меня просто это. Это был 92-й год, когда это было девальвация, когда это ничего не было. Это, это был ужас просто. Мне его лечить – он полтора месяца в реанимации пролежал. И мне хоронить было не за что. И попросить не у кого было то, чтобы могли помочь. То есть, в какой-то степени на то государство, на это самое есть претензии, я так думаю, что у многих чернобыльцев. А тем более, если я считаю, что квалифицированные люди должны быть, и должны быть оплачиваемы. А вот эти вот ребята с этими швабрами, которые бегали там по этой крыше, то это преступление перед нацией, перед народом.

Н.К.: А вот, спустя много лет, сейчас, ну, как? Непонятно, что там происходит, да, или учёные как-то исследуют, наверное, радиация там есть или не очень. Ну, среди студентов и молодёжи всё больше, как, есть модные тенденции – экскурсии в ту зону. Как вы к этому относитесь? Можно им туда ехать или нельзя? Или, что Вы думаете, по этому поводу.

Н.Т.: Я считаю, что молодёжь, вы понимаете, оно всё очень быстро забывается. И если взять, вот, ну вот я могу сказать, в отдельной больнице, вот у нас учреждения. Если раньше были какие-то собрания где-то, как-то, чего-то, сейчас возьми какую часть – никто не знает что там было, что там мы делали, как это происходило. Люди не знают и им это неинтересно. И вот самое меня поразило Испания, то, что я там была, и тот интерес молодёжи, те вопросы. Опять-таки, мы читаем, нас приглашают за границей. Здесь же ж мало кого. Вот мы должны сами напроситься, ну, в общем-то, в школу – вот ребята проводят там вот эти вот чтения. Это здорово, что сейчас вот есть такой центр, который там и фотографии и там какие-то рассказы. Всё ж забывается. Вот я почему могу сравнить с тем, как вот моя бабушка рассказывала, как она при царе жила, как она воспитывалась в пансионе благородных девиц, как там это, как там то. Вот всё это, будем говорить, поэтапно. Как папа во время войны во Франкфурте-на-Майне там был, только в 47-м году вернулся. Как мама воспитывала детей, как бабушка тянула. Ну, то есть всё то, что вот жизнь. Ну, я ж говорю, что можно писать мемуары о той жизни. Но, опять-таки, спроси молодёжь – кто? Ну, моя семья знает. Почему и моя дочь грамотная, она поднимала все эти интересные записи. Ей было просто интересно, как, ну, как генеалогическое древо, будем говорить, хоть какой-то там части. А по Чернобылю, я же говорю, что возьмите в школе всё это, спросите того же 10-ти и 11-тиклассника что это было.

Н.К.: Так, и как бы Вы советовали или не советовали? Безопасно сейчас или опасно туда ехать тем, кто хочет, как вы думаете?

Н.Т.: Нет, я считаю, что нужно смотреть. Вы знаете, люди, которые увидят… Это сейчас безопасно. Но своими глазами увидеть, если там есть кладбище машин, которое меня поразило в своё время. Горы добра, будем говорить, этого всего, заброшенные дома, эти несчастные животные, эти люди бездомные и это самое. Я считаю, что это нужно. В этом смысле, своими глазами если увидишь – это как бы тебе ни показывали, ни рассказывали. Я Вас, наверное, заговорила.

Геннадий Берлетов (далее Г.Б.): Девушки, извините, пожалуйста. Наташенька, у меня есть минут 5-10-ть?

Н.Т.: Ну, 5-10-ть – да. Чтоб мне паспорт и всё остальное сдал.

Г.Б.: Вот, вот по этому поводу.

Н.Т.: Да, да. Хорошо. Тогда приди, придешь и кофе…

Г.Б.: Я сейчас схожу кое-что куплю себе.

Н.Т.: Тогда кофе, да.

Н.К.: Дальше. Еще чуть-чуть. У меня ещё два вопроса к Вам.

Н.Т.: Да.

Н.К.: Я Вас не уморила? Извините.

Н.Т.: Та, ну, я… Может я не то говорю, что?

Н.К.: Нет, Вы знаете, всё, что Вы говорите – всё очень важно. Каждый момент он кажется сейчас вроде как может быть не важным, а потом, спустя некоторое время он может сыграть какую-то роль.

Н.Т.: Ну, потом уже ж забываешь многое.

Н.К.: Ну конечно.

Н.Т.: Уже сколько лет прошло.

Н.К.: У меня вопрос по поводу памяти, по поводу мероприятий, которые посвящены этому. Вот как Вы видите, достаточны ли те мероприятия, которые, ну, сейчас в принципе есть? Может быть с помощью гражданских организаций или как-то беседы в школе, или Вам кажется, может быть, можно было бы как-то по-другому сделать, или что-то добавить? Что вы думаете по этому поводу?

Н.Т.: Ну, вот я считаю, что вот те ребята, особенно которые были, они должны вот всё-таки в этих аудиториях, причём аудиториях, я не говорю там в 5-м классе, вот этим детям ещё по-другому как-то это надо рассказывать. Но ребятам, которым уже по 16, 15 лет нужно рассказывать. И нужно говорить, как это действует на потенцию их. Почему? Потому что понимаете, когда говоришь взагали, а когда это уже относится: вот вы ребята там, это самое, занимайтесь энергетикой другой, это такой ужас был, это столько людей пострадало. То есть как-то это нужно, опять-таки может как с точки психологии как-то надо вот эти вот лекции, рассказы что-то добавлять. Потому что вот я никогда не думала, что вот эти мои цыплята они производили впечатления на мэров городов, когда они читали.

Н.К.: Серьёзно?

Н.Т.: Вот я ну честно говорю. Я не писатель, я не это самое, у меня много слов-паразитов, я могу кучу анекдотов рассказать там всего этого юмора, всё это, но я не, как сказать, не преподаватель. Хотя иногда мне говорят: «А ты там не преподаватель? Потому что ты там правильно говоришь». Я говорю, я себя контролирую в том плане, чтобы не сказать, как оно есть, ну, другим словом.

Н.К.: Может надо правильно сказать?

Н.Т.: Да, да, но доступно. Но вот меня это поразило, честно говорю, что вот мы сидели, мэр там, его заместитель, там какой-то представитель, и они: «Ой, вы знаете, нас это так потрясло, мы до слёз». Потому что вот это простой язык был…

Н.К.: Угу. И всё понятно?

Н.Т.: И всё понятно. А вот были белоруски – они начинали говорить о «влиянии комаров на мычание коров», то есть, как произошёл взрыв, как там это, как… Те руководители: «Да ну это понятно, вот вы расскажите…» А эта вот поездка, я даже не знала, была под девизом «Женщины в Чернобыльской катастрофе». Мне даже Люба не сказала, что именно они в этом плане. Ну, я как-то сориентировалась, думаю, бабы едут, ну, вот, значит это как-то должно быть женскими. Так я им даже подсказала, этой белоруске и о том, что ездили туда, и посуду мыли и готовили, какие люди и стирали, и стригли, то есть. А они даже не могли вот рассказать своё участие. Потому что они там не участвовали. Они взагали. Ну, готовили где-то, где-то как-то. Но вот то, что я рассказывала, то испанцам было намного интереснее и руководителям они ж переводили то, что…

Н.К.: Ну, Вы непосредственно то, что чувствовали то и передали.

Н.Т.: То и передала, а не информацию, которую можно прочитать в интернете там или что-то такое вот.

Н.К.: От Вас в принципе и ждали то, чего нельзя прочитать в интернете.

Н.Т.: Да, и вот я потом сориентировалась. Опять-таки, это ж неизвестно, как и чего. Значит что: рассказала я им, где Украина, какое количество населения, приблизительно, говорю, как испанское там, город Харьков находится там-то, там-то там, 3 миллиона. То есть, чтоб они представляли, что это 450 километров от реактора. Ну, как мы пострадали от того, что наше население, Харьковская область, больше всех принимала там участие людей. То есть, ну, вот так уже я знаю.

Н.К.: Ну, давайте ещё вопрос такой, по делу. Как Вы думаете, чтобы можно было бы, какую квинтэссенцию или какой опыт, что главное передать может быть потомкам, что они могли бы прочитать в учебнике? Те люди, которые родились уже позже и катастрофа, может быть, забывается, что-то уходит из памяти, может быть что-то, что нельзя забыть или что, о чём обязательно надо было бы помнить.

Н.Т.: Ну, самое главное, что нужно помнить нашему любому руководству, которое управляет страной, помнить о защите людей и отношение к тем же людям, которые пострадали от этого. И я считаю, что каждый человек, который там побывал, он герой. Он просто вот герой, который отдал там своё здоровье, своё время, свои мысли и часть своей жизни там. Которые люди, были по 4-5 месяцев. Которые в первые, там были моменты, когда и трупы вывозили. Об этом же никто не говорит. А скорая помощь, которая была. Вот если бы я с 4-го мая была, те же ребята – это я не видела, но рассказывали – сколько трупов валялось, сколько птиц валялось, сколько всего этого валялось, то, что нигде не написано и не указано. То есть эти люди уже поумирали. То есть, вот, плохо, что это сейчас воспоминания. Если бы это по живому в тот момент. Ну, может быть кто-то и писал вот эти вот все свои воспоминания. Потому, что уже, сколько лет прошло. И, ну, как бы, всё равно я как на войне побывала. Это каждый раз, каждый раз это, хоть я не была… Как-то даже написала, не была ни вертолётчиком, ни пожарником, но я свою долю этого получила. И считаю, что, вот вопрос задают часто там за границей, здесь я ни перед кем не выступала, а там пришлось. Они задают: «Как Вы считаете, с энергетикой вот атомной, ведь это ж самая, как бы дешёвая?» Я говорю, она дешёвая сейчас, а сколько после аварии было вложено денег, и вот Фукусима, опять же ж, то это не такая она получается потом в итоге дешёвая. То есть нужно какие-то новые изобретать и будем говорить, я думаю, что молодое поколение должно… Опять-таки, вот какое пожелание в нашей там стране всё это, ведь, сколько молодёжи, умных людей уезжает, которые… Им негде приложить свои испытательные моменты, свои какие-то наработки для того, чтобы придумать какую-то другую энергетику. Во всяком случае, вся энергетика, хоть ядерная, хоть если взять наши вот эти вот, которые топят… Как они называются? Ну, обычные электростанции, которые… Они же ведь тоже очень загрязняют и воздух и всё это. И надо работать над тем, что бы это были безопасные виды энергии. Почему? Ну, сейчас с Крымом там проблема, всё это. За границей везде стоят солнечные батареи, ветряки. В той же Турции во всех наверху на домах, они используют эту энергию. У нас ветры в степи, сколько у нас есть таких мест, где можно эту электроэнергию. Ну, это ж просто, опять-таки, кому-то не выгодно. Это надо построить – сразу вложить деньги в такое, а сейчас начнутся, они же тоже имеют определённый срок, все наши атомные станции. То опять же ж: и вода загрязняется, и воздух, и всё это. И их нужно будет ремонтировать или же как-то усовершенствовать. Ну, во всяком случае, это не такая уже она будет дешёвая, как это кажется. Ну, это моё мнение. Я говорю, что у специалистов больше на этот момент взгляд. Ну, я же говорю, что вот там, где есть возможность… Ветряки, ну почему стоят по Европе, везде в каждой стране – Голландия, Германия, всё. Там же ж всё вот это вот энергию они же очень используют. А нам проще, вот, ну…

Н.К.: Спасибо.

Н.Т: Извините, если что не так.

Н.К.: Спасибо большое!