Наталия Козлова (далее Н.К.): Итак, сегодня у нас 6-е октября 2014 года, находимся мы в помещении «Союза Чернобыль», беру интервью я – Козлова Наталия, у…

Сергей Жигульских (далее С.Ж.): Жигульских Сергей Михайлович.

Н.К.: Очень приятно. И первый мой к Вам вопрос, он достаточно обширный, это вопрос-просьба – просьба рассказать историю Вашей жизни. Вот что считаете нужным. Можно с самого начала.

С.Ж.: Родился и вырос в городе Луганске. Там окончил школу, после школы немножко поработал в пионерском лагере баянистом, слесарем на заводе. Потом – вооруженные силы, срочная служба, 2 года армии. В армии принимаю решение стать офицером, поступаю во Львовское высшее военно-политическое училище, которое окончил в 81-м году. После этого служба в Забайкалье, в Украине, на Кавказе, и потом опять на… в Украине и в 88-м году из Днепропетровской области я был отправлен в командировку на 4, ну, на 2 месяца отправлен в Чернобыль в качестве, в качестве… уже капитаном был на то время – инструктор политотдела оперативной группы гражданской обороны СССР, вот, в городе Чернобыль. Должен я был пробыть там два месяца, замену мне не прислали – и остался еще на один срок. Вот. Основная задача, которую мне по своим служебным обязанностям приходилось решать в Чернобыле, ну, это, прежде всего, обеспечение личного состава всеми и тот, который в зоне находился, и в части, которые за зоной находились, техническими средствами пропаганды. Вот, потом значит обеспечение кино-, радиообслуживанием, телевизоры чтобы были в казармах, потом доставкой почты. То есть, все средства информации, которые чтоб доходили до личного состава. Это вот так основные задачи, которые мне приходилось выполнять в качестве инструктора политотдела по культурно-просветительной работе. Была такая специальность, вот. Должность подполковничья в оперативной группе, но я был капитаном на то время. Вот.

Затем после Чернобыля я служил опять в Днепропетровске, потом я переехал в город Луганск, на свою родину. Так сложились обстоятельства, что на родину я вернулся и уже старшим офицером дослуживал в своем родном городе в мотострелковой дивизии, в зенитно-ракетном полку.

Н.К.: Угу.

С.Ж.: Вот. В тысяча девятьсот семьдесят… (звонит телефон). В тысяча девятьсот семьдесят… В каком же году? В 997-м году уволен из вооруженных сил. В общем-то, после увольнения из вооруженных сил, так как они разрушались. И да я еще закончил Одесский государственный университет, факультет социология. Вот. Заочно. Для того, чтобы был карьерный рост. Вот. В настоящее время – полковник в отставке и так сложилась жизнь, что с момента пребывания в Чернобыле я вдруг обнаружил, что я умею писать песни, стихи.

Н.К.: Угу.

С.Ж.: Я стал поэтом-бардом. Вот. И это все потихонечку вылилось в то, что сейчас я готовлю к изданию уже четвертый сборник своих стихов, где-то страниц на 360-400 и часть, ну, так получилось, что часть творчества она посвящена именно Чернобыльской тематике. У меня готовлю, вот не знаю, что получится, вот уже 10-я песня. Мы аранжировали и готовим к выпуску диск песен, где-то около 20-ти песен будет на Чернобыльскую тематику. Это вот то, что… И в Луганске я очень часто выступал на телевидении, радио, вот. Однажды встретился с чернобыльцами-луганчанами, вот. Они сразу меня стали просить принимать участие в общественной жизни. Это уже на гражданке, это уже где-то 2000-е годы. Ну, так получилось, что теперь я в настоящее время являюсь заместителем, первым заместителем председателя «Союз Чернобыль» в Луганской области. Работаю где-то, именно в этой должности, около трех лет, а до этого работал в городском союзе «Союз Чернобыль» с 2006 года, наверное. Так я вот потихонечку попал в чернобыльское движение. Ну, чем мы там занимаемся – понятно. Ну, что о себе еще? Мечтаю, мечтаю стать членом «Союза писателей», мечтаю выпустить не только чернобыльские песни, хочу, чтобы услышали и лирику мою и гражданскую тематику. В общем, занимаюсь творчеством. В «Союзе Чернобыля» выпустили мы в Луганске две большие книги именно о чернобыльцах-луганчанах. Книга называется «Чернобыль. Книга подвига». Часть 1-я и часть 2-я. Это где-то 500 страниц, формат вот такой вот.

Н.К.: А4?

С.Ж: Да, А4 и в прошлом, так время сейчас, да, в прошлом году мы выпустили тоже формата А4 на 360 страниц областную книгу, вот, о подвиге, о подвиге луганчан области. Вот это чем я занимаюсь, в общем-то. Будем говорить, что так оно по жизни получилось, что я занимаюсь пропагандой нашего чернобыльского движения путем написания книг вот о Чернобыле и, ну, как поэт, как бард я стараюсь всегда доносить, что мы там не зря были.

Н.К.: Это замечательно. А… Ой, перебила?

С.Ж.: Ради бога.

Н.К.: Я хотела Вас спросить, вот Вы говорили, что Ваши работы были связаны по снабжению как бы информационными носителями, да, можно сказать?

С.Ж: Абсолютно так.

Н.К.: А как это проходило вообще это снабжение, то есть, Вы как-то, как?

С.Ж.: Ну, вооруженные силы в то время – это была слаженная, будем говорить, машина, в которой было вообще изначально предусмотрено, то есть, в каждом округе был свой отдел технических средств пропаганды, в который поступало то, что положено иметь в каждой части, в каждой – от батальона, от роты до полка дивизии. Это, ну, вот радиоприемник обыкновенный, гитары, баяны, лакокрасочные материалы, газеты работали, в каждом округе была своя газета. Плюс кинообслуживание – это обязательно в каждом полку, в каждой отдельной части, даже у батальона были свои клубы. Вот. Клуб.

Н.К.: Так и в Чернобыле, да?

С.Ж.: И в Чернобыле клубы строили. И вот в дивизии, допустим, не в дивизии, а там бригады были. Вот в бригаде в каждой был клуб. Сначала летние площадки, вот. Мы туда киноаппараты привозили, вот, стационарные и через Киев, там свой фильмофонд мы привозили туда кинофильмы. Ну, потому что человека оторвать и так условия тяжелейшие и ничего ему не давать. То есть, это какая-то отдушина в плане моральном для человека. Солдаты приходили, смотрели фильмы. Причем, если в вооруженных силах, там фильм показывали два раза в неделю – в субботу и воскресенье – солдату, да, то здесь ежедневно. И я уже не был начальником клуба, вот, но в самом Чернобыле у нас был очень, ну, обслуживающий персонал – это столовые, где офицеры питались, потом водители. Штаб нужно было обеспечивать и те солдаты, которые были обслуживать часть вооруженных сил, они работали в Чернобыле на наш штаб, но они в штате у нас не стояли. Мы их брали в бригадах, привозили в Чернобыль, жилье, кинофильмы и в том числе мне пришлось и там заниматься. Там помещения оборудовать под клуб обыкновенный и в этом клубе им крутили каждый день фильмы. Ну, плакаты мы рисовали, все, что нужно было для того, чтобы… Будем говорить, технические средства пропаганды, информация, вот, все это вот на моих плечах было. Ну, кроме этого, конечно, приходилось выполнять задач много и…

Н.К.: Например, какие задачи? Ну, к примеру, какие-нибудь.

С.Ж.: Ой, да боже мой. Ну, однажды мне, ну, это так вот случилось, я занимался, неплохо фотографировал и люди узнали, что… Ну, мне и по профессии было положено уметь фотографировать. Вот. И я, пожалуй, был один из немногих людей, которым вообще разрешено было носить фотоаппарат.

Н.К.: Угу.

С.Ж.: Вот. Поэтому все, кто видел меня: «Сфотографируй меня, пожалуйста». Ну, нельзя было все фотографировать. Вот, ну, я людям делал фотографию, хотя и запрещено было, ну, подпольно все дарил. И заметили, потом вызывает меня командующий оперативной группы, генерал-лейтенант, говорит так и так, к нам комиссия большая, сделай фотоальбом, вот, который рассказал бы, что мы здесь делаем. Вот. Я ездил на могильники, фотографировал это все, ездил на станцию. Мне даже вертолет выделяли…

Н.К.: Ух ты! Ничего себе.

С.Ж.: …чтоб я фотографировал это с воздуха. Вот. Кроме того, вот, город вместо Припяти тогда строили Славутич, вот. Тогда субботники были, вот, я и туда ездил, и Славутич сверху фотографировал. То есть, я картинку делал, ну, нехорошо об этом говорить, но там случаи мародерства были, я пытался это заснять. Вот то, что и негатив, и позитив. Вот. Припять снимал очень много. Потому что город-призрак, когда вот по нем идешь, и такое – слышишь свои шаги, такое эхо – пах-пах. Никого вокруг, всё стоит, всё, ветерок подул – всё скрипит. Боже мой, люди жили, такой ужас наплывает на тебя тихий. И когда я сделал трое суток его, только фотографии 12 альбомов сделал. Для себя один сделал, принес, показал. Начальник говорит: «О, отлично. Мы подарим вот из Москвы всем. Вот. Так, ну, еще один давай». Я говорю: «Извините, это мне опять трое суток надо сидеть, не спать, печатать всё, потому что…» Вот, я для себя 13-й втихаря сделал, думаю, будет и мне память. Вот, и так как мне приказали еще, я думаю, опять трое суток не спать, я отдал им свой и возненавидел фотографию после этого. То есть, ну, вот это такой случай. Кроме того, ну, я не знаю, чем…

Н.К.: А скажите… а.

С.Ж.: Мы ездили, оперативная группа, группа это самая большая, будем, управляющая воинская часть во всей зоне. Там было белорусский сектор – оперативная группа, украинский сектор – оперативная группа, а мы – оперативная группа гражданской обороны СССР. То есть, самая главная группа. У нас два капитана всего было в нашей группе. Остальные майоры и до генерал-лейтенанта. Вот. То есть, это люди, которые занимались, ну, будем говорить, организацией всех работ, которые велись и на станции, и в селах, и крыши меняли. Я был на захоронении сел. До сих пор помню эти картины. Ужасное зрелище просто. Я видел как, ну, был, ездил, проверял, как правильно ли с дозиметристами-офицерами, с разведкой, как хоронят «рыжий лес». Как закапывают в землю целые села, как в общем-то, ну, всего, всего сейчас не вспомнишь. Но информации было очень много. Вот. С одной стороны, когда меня спрашивают: «Ты жалеешь о том, что побывал в Чернобыле?» Вот, а в Чернобыле я нашел себя как личность, я стал писать стихи, песни. Вот.

Н.К.: То есть, перевернуло все-таки Вашу жизнь как-то?

С.Ж.: Да, я через 4 месяца приехал домой и меня, те, кто меня знал, в том числе родные и близкие, и жена говорит: «Ты приехал другим человеком», говорит. То есть, на что я обычно смотрел просто так и не реагировал никак, то после Чернобыля я приехал и вот что-то не так, я сразу, сразу стал реагировать. Я, я говорю: «Вот это неправильно».

Н.К.: Более чувствительными стали, да?

С.Ж.: Я стал более ответственным, я почувствовал за 4 месяца как будто я прожил огромную жизнь лет в 10. То есть, это, это такой и опыт жизненный, багаж – сразу настолько я стал мудрее, сразу. Мне было тридцать, ну, 33-й год пошел, когда я попал туда, да? Вот, я стал на жизнь смотреть иначе. Я стал с одной стороны жестче, с другой стороны я стал добрее к людям. Потому что в Чернобыле вот как на войне. Там хороший и плохой человек он определяется за очень короткое время: 2-3 дня, неделя от силы. Если человек с душком, будем говорить, это сразу чувствуется и вот сразу потом через определенное время я бы сказал – вот с этим я пойду в разведку, с этим не хочу идти.

Н.К.: А как это проявлялось? Как они вели себя как-то не так?

С.Ж.: Ничего не нужно, потому что все понимают, что есть места, в которые ты влезешь и получишь такую дозу радиации, что тебе потом это аукнется в будущем. Не нужно было это никому рассказывать, все это понимали. Иногда людям в погонах приходится посылать людей на очень неприятные задания, которые грозят потерей, в данном случае потерей здоровья. Потому что радиация она ни цвета, ни запаха, она только привкус имеет. Рецепторы на языке, кто чувствительный, тот слышит как будто привкус свинца такой вот. А так ничего не увидишь, ничего не услышишь. Поэтому вроде бы не страшно, но с другой стороны проехал по брошенным селам, по… вот забиты окна крест-накрест. Увидев все это воочию, берет человека оторопь. Подсознание нам подсказывает само, что здесь люди жили, они сюда больше никогда не возвратятся, они потеряли свою малую родину. Они даже на кладбище приехать или в день поминовения… на 9-е мая их запускали, вот. И то, они иногда не могли найти своих могил, потому что им разрешалось посмотреть на эти могилы в течение, допустим, 30 минут. Хотя бы на поминки. Ну, вот представьте себе: приехал сын к маме там, к папе, да? Ну, вот, а не может могилу найти по одной причине. Я эту причину знаю, вот, а он не знает, человек, потому что здесь на этом кладбище, кладбище не сносили. Все село могли снести, а кладбище оставили на месте. Вот, а на этом кладбище земля – грунт были заражены. Этот грунт меняли. То есть, мы невольно изменили рельеф, то есть, деревья выдернули и, а человек приехал, вроде бы знает место и не может найти свою могилу. Свою маму и папу.

Н.К.: Потому что уже нету ее, да?

С.Ж.: Могила на месте, просто грунт… Понимаете, там деревья росли, лавочку какие-то, это самое, вот. Грунт снимали и ложили новый грунт туда на месте. Сама могилка на месте. Ну, вот такие фокусы, потому что приходилось, там, людей показывали, где примерно. Давай искать, могила здесь. То есть, такие вещи это, это трудно описать. Это трудно передать, это… Ты видишь, как гибнет земля и понимаешь, что виноват в этом человек, к сожалению.

Н.К.: А с какого по какое число Вы там были?

С.Ж.: С 9-го апреля 88-го года и по 30-е августа. То есть, без 9 дней 4 месяца получилось. Вот. Это я вот был. Попал бы я, допустим, на 10 дней раньше, не 1-го, допустим, марта, 31-го марта, 30-го марта, у меня бы статус немножечко был бы другой. То есть, я был бы ликвидатором 2-й категории, а потом уже… то есть, разница. Хотя, я Вам скажу, в 88-м году, не смотря на то, что саркофаг уже был поставлен, что были места, которые… Мой друг, о котором я писал статью, в 89-м году уже был. С ним я познакомился в больнице, в госпитале, друзьями потом стали, вот его нет. И когда он мне сказал… Я говорю: «А ты кем был там?» Говорит: «А я был бурильщиком». Я говорю: «А как это бурильщиком, что ты там бурил? Воду что ли добывал?» – «Нет. Я сверлил саркофаг вдоль и поперек буровой установкой для того, чтобы внутренность та, что осталась там – вытащить, вот, в контейнер загрузить вот эту массу, которая радиоактивная, очень опасная для жизни человека и специальный контейнера для того, чтобы ученые смотрели, что происходит в саркофаге».

Н.К.: Угу.

С.Ж.: Вот. Я говорю: «Ну и что?» Ну, и вот 2 года его уже нет этого человека. Хотя он в 89-м году был, а в 90-м году мы сказали, вывели оттуда войска, и уже только гражданское население занималось ликвидацией. То есть, можно было, я имел право за период прохождения, то есть, вот два месяца я говорил, что через два месяца должна была замена. И не больше 5-ти рентген. Жил в самом Чернобыле, ну вот в центре города практически, а до станции 18 километров. Ездили туда, ну, до станции, до Припяти. Поэтому можно было здесь никуда не выезжать в самом Чернобыле 5 рентгенов набрать. Ну вот люди военные мне сказали: «Так, ничего ты не набрал, дальше служишь». Вот. И когда я в Припять поехал, где я там лазил, так получилось, что нужно мне было самому без дозиметриста, я приехал и за один раз набрал 2 рентгена. Вот. 2 рентгена и 5 рентген за весь срок пребывания я получил чертей. Потом я принципиально выбросил дозиметр и не стал ходить снимать, потому что ситуация иногда не позволяла поступать так, как гласили, допустим, приказы.

Н.К.: Угу.

С.Ж.: Ну, вот, такая жизнь.

Н.К.: Понятно. А как Вы понимали, где можно ходить, а где нельзя? Как вообще, народ знал там?

С.Ж.: Вообще-то, вообще-то, прежде чем кого-то куда-то посылать, вот специальные, так сказать, были созданы, ну, подразделения дозиметристов, которые разведчики, были дозиметристы-разведчики, они шли и местность, в которой нужно было что-то делать – стену, землю – все они делали замеры уровня радиации, потом расчет по времени, сколько можно быть на этом объекте конкретном. Вот, они составляли карту и говорят: вот здесь столько, вот здесь столько, вот здесь столько. Поэтому работали иногда по 10 минут, по 5 минут, вот.

Н.К.: То есть, это зависело от местности, сколько работать, да?

С.Ж.: Это зависит, это зависело от того, сколько радиации набрала конкретная местность. Ведь радиация она, во-первых, с учеными разговаривал, она может даже передвигаться с одного места на другое. Ветер подул, вот здесь песок был, пылью подняло и этот уровень, а там был ниже, его перенесло и вот пятно сюда. То есть…

Н.К.: То есть, не совсем понятно как быть?

С.Ж.: Да. Поэтому, поэтому без, без разведки, без дозиметрического контроля, вот, в принципе разгуливать где попало теперь вообще нельзя было. Плюс в зону просто так тоже не заехать нельзя было. У каждого человека был пропуск, на пропуске ставились печать, специальные отметки, допустим, если только на станцию нужно. У меня, допустим, пропуск всюду и несколько значков. Я мог попасть в любой объект. И, ну, естественно, кругом самого реактора работали тоже, вот на 4-м разваленном реакторе, там места были такие, что, ну, на крыше саркофага. Крышу саркофага делали в 88-м году при мне инженеры. То есть, мы сотрудничали, сотрудничали и с гражданским населением, не населением, а люди, которые работали вахтовым методом – 15 дней привозили, 15 дней в чистой зоне. Потом через 15 дней опять они меняются и вот так вот некоторые работали и по году, и по два в Чернобыле. И они подписывали контракт. Ну, а военнослужащие, естественно, никаких контрактов офицеры не подписывали. Приказ – убыть и все ты убыл.

Н.К.: Угу. А скажите, а когда Вас туда направляли, как это вообще происходило? Вам сказали, куда, что, как?

С.Ж.: Ну…

Н.К.: Как это происходило?

С.Ж.: Все это, в общем-то, происходит у каждого по-разному. У меня вот уникальный случай в том плане, что я шел, служил в дивизии в Днепропетровской области, поселок городского типа Гвардейск. Вот. И я жил в квартире, которую снимал, сдавалась она по найму. Человек служил в это время на Кубе и по закону я снимал одну комнату, вторая была закрытая. То есть, своего жилья не было. И он присылает мне письмо, извещает, что такого-то, такого-то числа он приедет с Кубы и поэтому я в течении 15 дней должен подыскать жилье и освободить его, то есть, это его жилье. Вот. Я получил такое письмо. К меня уже двое детей было и я пошел к начальнику политотдела дивизии, говорю: «Давайте мне уже надоело скитаться по квартирам. Что-то, что-то решите с жильем». Вот. Он говорит: «Хорошо». Он говорит: «Товарищ капитан, у Вас есть блокнот, ручка?» Да, естественно, у каждого офицера блокнот и ручка. «Записывайте, приказ такой-то, такой-то сегодня убыть в Чернобыль». Я говорю: «А…» Он: «Сегодня убыть в Чернобыль». И…

Н.К.: А там семья осталась, да, в квартире? А тот приехал с Кубы…

С.Ж.: Да, а что же делать? (смеется) Он: «Езжайте». Я потом дозвонился к жене, знал примерно, говорю: «Ну что?» Вот. Она говорит: «Ну, сейчас приедет, будем опять где-то искать». Я говорю: «Ну, хорошо». И тогда я пошел к командиру, к командующему оперативной группы, я говорю: «Вот такая ситуация: я здесь, семья там и я, если б я был на месте, я б что-то сделал. Жена и двое детей у меня остались, в школу только недавно пошли». Ну, он говорит, позывной дивизии. Звонит, говорит: «Твой офицер?» «Да, мой». «Так, вот я его сейчас на два дня отпускаю туда назад, но только три дня. Он приезжает и ты его, говорит, выделяешь ему квартиру. Ясно?» «Ясно». Вот. Мне тут же проездные документы, езжай. Вот. Я приезжаю, сунулся в свою квартиру по найму, а там никто. К соседям постучал, они говорят: «А их уже вчера перевезли». Куда? «В соседний подъезд, там Вам двухкомнатную квартиру дали».

Н.К.: То есть, уже своя.

С.Ж.: Уже, уже свое жилье пришло. Я назад спокойно вернулся и все.

Н.К.: Уже не переживали?

С.Ж.: Конечно. Ну, как в жизни.

Н.К.: А обратно из Чернобыля как Вы возвращались? Это как-то организованно вывозили или просто своим ходом?

С.Ж.: Ну, военнослужащие они вообще всегда организованно. То есть, выписываются проездные документы, выписываются командировочные тебе, выписывается все. А личный состав, вот, очень многие призывали через Белую Церковь, там стояла не одна, по-моему, дивизия. Там их переодевали в военную форму и потом их организованно на машинах или поездами до Киева, а потом на машинах завозили в бригаду, в 25-ю, которая уже распределением каждого по специальностям, там, ну, это уже другой вопрос. В последующем им выписывали документы проездные, они возвращались в Киев, в Белую Церковь, получали свои, свою гражданскую одежду, эту оставляли там, опять проездные и домой. Вот, а дома уже люди, которых призывали, тогда называли мы так называемые «партизаны», хотя это считалось призыв на переподготовку. Вот. И за ними оставалось полностью средний заработок и плюс дополнительный заработок на предприятии они получали. Плюс определенные деньги в Чернобыльской зоне они получали прям на месте. То есть, в армии ничего не делалось просто так.

Н.К.: Угу.

С.Ж.: В армии все по команде и, ну, тогда было. Это сейчас у нас армии нет, а на то время… Во всяком случаи, я лейтенантом стал и меня просто уважали, потому что я носил погоны. Тогда военный человек – это человек, который пользовался авторитетом в обществе, потому что специальность была востребованной. Вот. Девушки приходили в училище на танцы, которые организовывали там для того, чтобы познакомиться с будущим офицером и выйти за него замуж, потому что они знали, что за этим человеком есть перспектива всегда. То есть, вот так вот было. Поэтому…

Н.К.: Интересно. А скажите, а как Вы думаете, почему тогда вот так произошло, что такая авария стала возможной? Многие считают, что спешили сильно или в то время как-то так вот, я не знаю, как даешь пятилетку в год что-то, или халатность. Как Вам кажется?

С.Ж.: Значит, так как я, вот, занимаюсь, в принципе пишу и очень много интервью у людей брал, и не просто у рядовых, а и у полковников, и у генералов, и у людей, которые выполняли совершенно различные работы в Чернобыльской зоне. Вот, мне довелось поговорить с человеком, который работал в оперативной группе гражданской обороны республики. Тогда республикой считалась, ну, так называлась, в Киеве оперативная группа была гражданской обороны. Вот, и они в 85-м году, вот он еще подполковником был, Власов Николай Николаевич, он ездил с инспекцией на Чернобыльскую атомную станцию, вот, с проверкой. Проверку эту разрешали только из Москвы. То есть, это был секретный объект, который работал, в том числе и на оборонную промышленность. Никому не секрет, что там вырабатывался плутоний. То есть, Чернобыльская атомная станция она так устроена, что она вырабатывала плутоний там. То есть, это для обороны проект, совершенно секретный, просто так туда не попасть было. Вот. Это раз. Значит, система оповещения была полностью подготовлена. Он говорит, в 85-м году все работало. На каждого был противогаз, на каждого жителя, на каждого работника станции. Значит, убежища для людей были подготовлены и так далее, и тому подобное. Но версий много. Я думаю, что одна из версий, во-первых, это головотяпство наше, вот. Всем было известно и видимо в минатомэнерго тоже известно, что Чернобыльская… чернобыльский реактор типа РБМК-1000, он был с техническими недоработками. Вот. А плюс к тому его вывели в Киеве, вывели из подчинения Атомэнерго в другую какую-то отрасль. Я сейчас уже не помню, какую отрасль.

Н.К.: Ну, не важно.

С.Ж.: Но переподчинили, вот. И вот было замечено, почему все произошло. Вот халатность и дурость, нельзя было этого делать, но, тем не менее. Было замечено, что когда реактор глушат, вытаскивают так называемые твелы, которые входят в реакцию так, их опускают, они в реакцию, выделяет огромное количество тепла. Когда вытаскивают эти твелы, вот, отключают их от реакции, как там термоядерная или ядерная реакция, мы технически не знаем. Вот, но было замечено, что турбину, которую разгоняли при помощи пара вот, вот и потом со счета турбин снимали электроэнергию для предприятий, ну, для того, чтобы подать ее куда нужно, да. Замечено, что в момент затухания мы не используем ядерное топливо, а реактор и турбина крутится по энергии, по инерции.

Н.К.: Инерции.

С.Ж.: Вот. По инерции, а со счеток снимается электроэнергия. Когда посчитали, вот, посчитали, что сколько мы сняли и вот мы топливо не использовали, а оно дорогое, получился большой экономический эффект. И вот этот эксперимент с недоработками, вот, реактора проводили на Чернобыльской атомной станции. Кстати, этот эксперимент могли проводить не на Чернобыльской атомной станции, его могли проводить на Смоленской станции. Но там был начальник, директор атомной станции зубастый парень, он сказал: «Я не буду проводить. Хотите, вы меня снимайте с работы, но не буду». А у нас провели этот эксперимент. Вот, и с недоработками плюс… А теперь ну что? Недоработка там, в общем, когда отключают полностью защиту, ну, есть…

Н.К.: Ну, да.

С.Ж.: Да. Есть в подреакторном пространстве есть дизель-агрегат, который включается, если что-то не так, он сразу включается и автоматом выдает везде электроэнергию, которую нужно подавать, чтобы все обеспечение станции работало. Дизель-агрегат там тоже был, но произошел тепловой взрыв, а для того чтобы его отключили, вот он в случаи аварии, если защиту, вот, аварийную не отключают, то он включится в любом случае и начнет нормальный. Вот, и когда вытаскивали это дело, вытащили, начался перегрев охладительной системы. А для того чтобы провести эксперимент, как они говорят, чистота эксперимента должна, они взяли защиту отключили. То есть, это генератор.

Н.К.: Ну, да. Эта история.

С.Ж.: Вот. А для того чтобы этот завести, надо было 20 секунд. А реактор разогрелся и прошел тепловой взрыв за 8 секунд. 20 секунд на кнопке нужно было держать и завели бы, а за 8 секунд это произошло. В общем и…

Н.К.: В общем, недосмотр, то есть.

С.Ж.: Я считаю, что это недоработки. Об этом знали, вот, что недоработан реактор. Вот, знали, что не нужно такие эксперименты проводить. Знали. Вот передали потом почему-то из подчинения атомэнергия в другие руки, переподчинили. Вот, все вместе вот это взятое привело к тому, плюс халатность, плюс… Я считаю так, потому что другого, ну, нельзя эксперименты проводить там, где их нельзя проводить. Извините меня, это глупо.

Н.К.: Ну, да. А как Вы думаете, общество сделало какие-то выводы или скорее нет?

С.Ж.: (вздыхает) Ой…

Н.К.: Трудный вопрос, да?

С.Ж.: Я боюсь, что нет. Ну, нельзя связывать события, которые происходят сейчас в Донбассе и с событиями, которые произошли в Чернобыле. Но если бы общество сделало выводы. Вот, всем известна одна единственная поговорка – если хочешь мира, готовься к войне. Вот. Если не хочешь кормить чужую армию, корми свою.

Н.К.: Ну, да.

С.Ж.: А мы, имея после распада Советского Союза, имели одну из самых мощных армейских группировок на Украине: с ядерным оружием, со всеми 1,5 миллиона человек армия здесь осталась.

Н.К.: Ну, понятно.

С.Ж.: А мы разоружились до такой степени, что сейчас хотя бы моя дивизия осталась в Луганске – вот этого бы не было. А ее нет. А кто разоружил? Какие-то выводы сделали?

Н.К.: Ну, да. Я поняла, не сделали.

С.Ж.: Я думаю, что вот выводы… Больно и обидно, я был ликвидатором. Ведь среди нас было столько добровольцев, которые писали рапорта «Прошу меня…» С предприятия люди шли, вот, это вот такое воспитание было тогда. И мы такими людьми и были, мы были патриотами своей Родины. Случилась беда, значит, ну кто, если не я, да? Вот. Я ведь ни слова не сказал, что я отказываюсь ехать. Я выполнил приказ и уехал. Вот. А если сейчас что-нибудь произойдет такое?

Н.К.: Не дай Бог.

С.Ж.: Нет, ну, не дай Бог, что такое произойдет, где мы найдем вот таких патриотов своей Родины, которые, которые знают, чем это отразить теперь? Выводы, может, какие-то и сделали по энергетической системе, вот, реакторы эти теперь не используются, там их переделывают и, естественно, наверное… Ведь мы попросту население не оповестили, люди гуляли в Припяти. Мы это все знаем, мы это все видели. А ведь нужно было сразу объявить, что вот такое – развалился реактор, он просто развалился. Более двух тысяч рентген выкидываются в воздух, вот, с элементами горения. Ну, у людей 2 километра от станции – Припять – люди жили. Саму Припять если померить вот так вот, то здесь один уровень, здесь другой.

Н.К.: То есть, большая, большая проблема была тогда с тем, что люди не знали, да? То есть, много чего можно было…

С.Ж.: Вот, вот самое интересное – система оповещения работала, все работало, все, а людям ничего не сказали.

Н.К.: То есть, не было, можно сказать, политической воли, да или как сказать?

С.Ж.: Абсолютно политической воли. На станции работали зарубежные представители и они уехали сразу, вот. А мы долго еще всему миру, думали, что, ну, авось пронесет. И на уровне политбюро ЦК КПСС не могли принять правильное решение о том, что нужно было сразу, не медля эвакуировать население.

Н.К.: То есть, головотяпство даже на уровне таком высоком?

С.Ж.: Ну, это уже политика.

Н.К.: Ну, да.

С.Ж.: Вот, не было политического решения. Все знали, что нужно делать, и никто не мог без команды тронуться, потому что, вот, принял бы кто-то решение и вывез, его б еще потом и с работы сняли.

Н.К.: Угу, вот такой вот страх.

С.Ж.: Вот сама система, сама система, вот, жесткое администрирование и не прописано было, что если случится, то вопреки всему. Это прописано должно быть, что немедленно сделать эвакуацию, а вот этого не было сделано. Люди сидели просто в своих домах. Ну, пришли со станции, специалисты, конечно, сказали: «Не выходите». Но не всем сказали, дети гуляли на улицах. Это ужас.

Н.К.: А в какой момент, может, Вы помните этот момент, когда, зная об этих событиях, начали о них думать как о катастрофе?

С.Ж.: Ну, я был в это время в 86-м году еще в Монголии. Это я в 87-м году приехал из Монголии. Вот. А нам, ну, где-то после 3-го или 4-го мая по системе спутниковой орбиты, телевидение там такое было наше, сказали, что вот произошла авария. Вот. Не катастрофа, на Чернобыльской произошла авария, начались это самое, работы. Это вот тогда вот так вот нам. На самом же деле 26-го апреля произошло.

Н.К.: Ну, да.

С.Ж.: Я об этом узнал где-то вот так вот – в мае месяце.

Н.К.: То есть, даже так?

С.Ж.: А что тут далеко ходить? У нас в Киеве на 1-е мая демонстрация была и велогонка мира проводилась.

Н.К.: Ну, да. А скажите, а что Вы думаете по поводу, ну, вот сейчас уже столько лет прошло, и я, не знаю, среди молодежи есть тенденции по поводу поехать, посмотреть. Как Вы к этому относитесь? Стоит их пускать в зону или не стоит? Нужно это, не нужно? Как Вам кажется? Безопасно уже или нет, вот?

С.Ж.: Ну, Вы знаете так, период полураспада 30 лет стронция, да, в среднем, плутония там 200 с чем-то. То есть, если мы яблоко имеем, да и напополам, то через 30 лет мы получим пол яблока. Вот. Но, естественно, могильники мы там хоронили одно, второе, третье, там разные могильники были и в самом Чернобыле. Вот. Во-первых, топливо в саркофаге, под саркофагом в укрытии – оно до сих пор находится там, это раз. Во-вторых, мы делаем второе укрытие, потому что это укрытие разваливается. Если бы даже мы произвели дезактивацию местности и уровни радиации упали на месте, то трещины в саркофаге, которые мы делали, да, они есть. То есть, там какие процессы там происходят, мы до сих пор не знаем. Я не считаю нужным туда возить пока, потому что в принципе это, это коммерческая что? Ну, я думаю, что это коммерческое, с одной стороны, мероприятие и я такие мысли слышал. Может быть, показать это как-то людям, что это, к чему это привести может и нужно. Но возить туда как экскурсия, ну, это как, знаете, танцы на костях, да. Потому что вот в Луганской области было 19 тысяч людей, которые так или иначе были связаны с Чернобылем. Это 3-я или 4-я по количеству населения оттуда. Вот. В настоящее время их около 12-ти осталось, и то это те, которые зарегистрированы. То есть, а куда остальные делись? То есть, уже половины нет.

Н.К.: Ну, да.

С.Ж.: Вот, и, если учесть, что средний возраст, вот мне 32, 33-й год шел, вот такой был, а то и еще и младше был. То есть, 30 лет, то есть…

Н.К.: Ну, понятно.

С.Ж.: Статистику, которую делали мы в Луганской области по умершим, то есть, те, которые действительно 100% чернобылец, это вот по умершим, вот. Я книгу памяти и она хранится эта книга в нашем соборе Владимирском в Луганске, вот они для чего, для того чтобы они в определенные дни читали о павших, так сказать, молитвы. О душах наших молились в церкви. Так вот я попробовал выборку и средний возраст тех, кто умер. Вот. Из всего этого количества оказалось до 50-ти лет, до две тысячи, будем говорить, 10-го, 11-го года – до 50-ти лет средний возраст смертности среди…

Н.К.:  Угу. То есть, те, которые были тогда совсем молодые?

С.Ж.: Ну, понимаете, да? Средний возраст. Вот уже сюда к 2013-му году уже за чуть-чуть за 50 лет пошло. Это средний возраст, потому что так же когда средние года выводишь, то есть, выводы напрашиваются сами по себе. То, что говорят, Чернобыль это ничего, Чернобыль – это чепуха. Неправда. Чернобыль – это не ничего, это просто загубленное население. А что будет с детьми, которые родились от ликвидаторов и те, которым сейчас по 20 лет, те, которым до 18 лет имели статус, вот, а теперь его потеряли. А вот, ну, опыт говорит после Хиросимы и Нагасаки мы уже имеем не одно, так сказать, поколение, а более, вот, детей, детей, да? Вот. Так вот проявиться может негатив и через поколение.

Н.К.: Ну, да. А скажите, а что Вы думаете по поводу мероприятий, посвященные, посвященных памяти? Вот как Вы считаете, как нужно, я не знаю, молодым поколениям и т.д. иллюстрировать, чтоб оно как-то…

С.Ж.: Ну, во-первых, будем говорить так: 10 лет, когда я столкнулся с тем, что мне нужно было собрать информацию для книги, то есть, не просто фотоальбом сделать, а… Я попытался сделать так: давайте полкниги информационная часть, что это такое Чернобыль, с чем его едят, ну вот как оно произошло. Вот, люди, которые были там, вот они интервью дают, вот, то есть, чтобы человеку было читать интересно. Хотя бы даже молодому человеку. А как? Я столкнулся с такой проблемой. Мне нужна была информация. Я поднял все, что касалось Чернобыля через областную библиотеку: газеты, журналы, все, что… В общем-то, я за 10 лет, это было просто табу на тему Чернобыля. После 10-ти лет, то есть, печатали абсолютно, ну, ничего так не говорящее и ничего не раскрывающее. То есть, это, это считалась секретная информация. По большому счету. Писали, там, ну и что, ну был, там тра-ля-ля и все. Вот информации…

Н.К.: То есть, наблюдалось умалчивание некое?

С.Ж.: Конечно, замалчивание, это 100%-е. Я информацию вытаскивал из людей, причем я столкнулся людей, которые давали подписку. Есть такие профессии, которые 20 лет, 30 лет подписку о неразглашении. И мне отказывался человек давать информацию.

Н.К.: Угу. Ну, да.

С.Ж.: Он говорит: «Ты понимаешь, что я…» Я говорю: «Ну, уже ж практически… А ты, уже тебе за 60 и ты скоро уйдешь, извини, у тебя здоровья нет, кому твоя информация потом нужна? Ну, расскажи, пожалуйста».

Н.К.: Ну, да, есть такие люди.

С.Ж.: «Ну, я же офицер, я же подписывал, я давал присягу, и я подписывал о неразглашении военной тайны». То есть, у нас, у нас 10 лет мы только говорили, что да, очередная, ну и что? Потом мы уже начали памятники, то есть, начали открывать информацию, начали показывать, что это такое. И вообще, я, вот, в школах иногда приходишь, начинаешь рассказывать и рассказывать, подкрепляю еще стихотворениями, да еще если фильм принесешь, это покажешь, вот, дети сначала они сидят молча слушают, а потом, когда ты их заинтересуешь, они начинают вопросы задавать – а что это такое? А вот они о 6-ти первых героях они почти ничего не знают, что из них герои Советского Союза 2 человека, потом уже посмертно остальным. Ну, ладно, ну, это уже, это. Но они ничего, им был. А где этот Чернобыль, а что это такое? Вот. Мы открыли уже после 10-ти немножечко информацию, после 10-ти лет. Теперь надо обязательно проводить, потому что, не потому что я – чернобылец. Потому что люди должны понимать, что это не шутки. Ведь мы ж могли не просто, мы могли чернобыльскую зону получить до Урала.

Н.К.: Да.

С.Ж.: Вот. Вот это вот фокус, потому что из Киева бежали люди. Те, которые знали, что может произойти еще один взрыв после того взрыва, а он мог произойти, вот, и наши люди героически… Вот пожарным нужно в ноги им поклониться. Вот. Не только тем, которые первые тушили, а те, которые откачивали воду из-под реакторного пространства.

Н.К.: Не, ну много людей было, конечно.

С.Ж.: Их… Шахтерам в ноги нужно покланяться. Они сейчас говорят, что не нужно было бить тоннель туда, под реактор, а его били. Вот, их 80 с лишним процентов нет тех, которые били. Там уровни были страшные, сумасшедшие. То, что мы туда людей столько кинули, не так, как в Японии то, что произошло. Там выбрали, так сказать, камикадзе, они пошли добровольно туда. Вот. И государство им, кстати, у нас предлагали за день работы, за один день работы ликвидаторам с опытом, вот, из Японии были предложения – 5 тысяч долларов.

Н.К.: Что, серьезно? Японцы предлагали?

С.Ж.: Интересовались, потому что опыт, приобретенный там и еще специалистам ведущим предлагали 5 тысяч долларов за один день работы.

Н.К.: Кто-нибудь поехал интересно?

С.Ж.: Я не знаю, но такая информация была.

Н.К.: А скажите, еще такой, последний у меня вопрос: вот родятся будущие поколения, да? Им же надо, я не знаю, какие-то выводы делать из истории, может быть… Вот что бы Вы хотели бы, может быть, им сказать такое, что, может быть, важно было бы помнить или то, о чем ни в коем случаи нельзя забыть. Что важно было бы им знать из этих всей событий?

С.Ж.: Вот, когда Любовь Ивановна привозила из Германии к нам выставку и мы ее в Краеведческом музее, я был, так сказать, гидом. Они уехали, а я остался. Вот две недели мы школьникам, техникум, школы и так далее. Вот. Я водил. Так вот я прежде всего говорю, рассказывал о том, что вот как технически это все произошло, то есть, ну, так вот получилось… То есть, я пришел к выводу, что дети, вы, пожалуйста, учитесь хорошо. Ведь вода – это то, что вы будете пить. И если вы будете не специалистами, у нас с водой скоро будут проблемы, в мире вообще. За воду, может, воевать будем за чистую. Обыкновенная питьевая вода. А то, что вот это вот, это извините меня это не то, что нельзя забывать. Это вот как раньше была гражданская оборона, убежища были. Вот, вот случилась беда на востоке, вот, а убежища не работают. Это, это говорит о том, что мы не думаем. Надо этому учить и государственных мужей, которые должны этим руководить, нужно так учить, чтобы они за это, что они обязаны, что они за это голову отсекать, если не правильно.

Н.К.: То есть, образованность и ответственность?

С.Ж.: Образованность, ответственность. Детей обязательно этому учить. Обязательно. И об этом нельзя забывать, надо… Потому что, потому что… Вы понимаете, без этого нельзя. Без воспитания молодежи мы не получим нормального человека. Однозначно нужно.

Н.К.: Спасибо.

С.Ж.: Однозначно.