Светлана Телуха (далее C.Т.): Так, сегодня 1 декабря 2017 года, мы находимся в помещении “Союз Чернобыль Украины”. Меня зовут Телуха Светлана и я беру интервью у… Представьтесь, пожалуйста.

Татьяна Коноваленко (далее Т.К.): Коноваленко Татьяна.

C.Т.: Расскажите, пожалуйста, историю своей жизни.

Т.К.: С чего начинают в таком случае? Родилась?

C.Т.: Да.

Т.К.: Родилась я 31 мая 68-го года в Харькове. В общем-то родители, мама моя родом из Харьковской области, Лозовая, а отец у меня родом из Кубани, станица Михайловская, Краснодарский край. Ну а я, вот, в общем-то, получилась коренная харьковчанка, будем говорить. Ну а так, у детей как у детей – школа, потом закончила я медицинское училище. Закончила училище и сразу вот как раз особой биографии такой никакой, потому как после училища я сразу попала в Чернобыль. В августе у нас был выпускной, я в декабре уже вот так вот. Потом… Ой, потом я была в Десне еще, вот, в Киевской области тоже. Потом снова вернулась, работаю в онкодиспансере. Он там переименовывался миллион раз, сейчас он онкоцентр, но смысл, в общем-то, тот же. Вот, в принципе, такая, трудовая деятельность и вся.

C.Т.: Угу. А скажите, пожалуйста, как Вы узнали о аварии? Каким образом Вас туда направили? Вот, сам вот процесс как был организован?

Т.К.: Ну, об аварии мы узнали все уже к майским праздникам в основном. А отправили очень бистро – в течение двух часов все собрали, документы, все и мы уже уехала. Хотя, в общем-то, отправляли меня не в Чернобыль. В командировке у меня было написано “семидесятикилометровая зона, Иванковский район”. И лет мне было 18-ть, поэтому никто меня в зону не отправлял с работы. Ну, пришли, сказали: “Вот командировка, ты завтра утром выезжаешь”.

C.Т.: Где Вы именно, ну, находились?

Т.К.: Когда приехали?

C.Т.: Ну, да.

Т.К.: Ну, вот когда мы уже приехали, автобус – это была зима – и автобус приехал, (вздох) я увидела, что начало меньше огней за окном сначала. Вот меньше, меньше, меньше, а потом просто смотрю написано “Чернобыль” – ну все, так я поняла, что не в Иванковском я районе…

C.Т.: А именно туда.

Т.К.: …а приехали мы именно туда, в Чернобыль, да. Ну и жили, жили мы, будем говорить, в больнице, в больнице. На территории больницы в гинекологическом отделении, точно помню. Вот такие палаты там были, в палатах мы жили. А потом… А потом еще была со мной доктор, которая была тоже, вот, одна из самых молодых – мне было 18-ть, а ей было около 30-ти. И все остальные были уже значительно старше люди. И нас, конечно, я им была крайне благодарна, что они нас на реактор, в Припять мы ни разу не поехали с ней. Но, правда, мы с ней объездили все, что было вокруг, все села, какие были выселены, переселены, а люди остались там. Сразу же не уехали очень много, и вот там один дом, в одном доме жили по 5-6 человек, ну, вот мы ездили брать кровь там, исследовали.

C.Т.: А скажите, то есть Вы попали туда, получается, с незнакомыми людьми, да? Вы там познакомились, да уже?

Т.К.: Абсолютно, да.

C.Т.: Еще раз, какой период? То есть, Вы говорите, зима, и, да?

Т.К.: Я уехала 14-го декабря.

C.Т.: Угу.

Т.К.: А приехала уже 17-го января.

C.Т.: Угу.

Т.К.: Так, вот так, что.

C.Т.: А как, как Вас туда командировали, то есть, как Вы поехали? На автобусе?

Т.К.: На автобусе, да, мы…

C.Т.: Из Харькова, да?

Т.К.: …от четвертой неотложки. Из Харькова, да. Собрали нас всех, загрузили в автобусы, мы поехали.

C.Т.: А вот разговоры, как тут, как люди – настроены были, вот, как, получается?

Т.К.: Я понимаю, что люди, вот, уже, когда потом я стала думать, люди знали куда едут, я – нет. Мне, я ж говорю, мне на работе рассказывали все, что чего ты переживаешь, точно так, как у нас есть эти станции дезактивационные, люди приезжают, санпропускники. То есть вы, людей мы здесь обследуем, и точно так и там. Поэтому людей вывозят. Боже, это 100 километров почти, это чего переживать. Ну, вот так вот получилось, что… Они как раз все знали, куда они приехали.

C.Т.: А какого рода работы Вы?

Т.К.: Я клинический лаборант, и, вот занимались тогда взятием, забором крови, подсчетом, всем, да. Работали мы, сначала были, брали кровь, такая там была в актовом зале, в школе, сделали ну вот типа медицинского какого-то пункта. То есть, там и кровь брали, и врачи осматривали больных. Ну, сначала. А потом уже мы ездили по селам по всем, так что...

C.Т.: А, ну вот, как налажен был Ваш, Ваша работа, всего ли вам хватало, да? То есть, как бы, реактивы. В каких условиях Вы проживали? То есть, это было уже все, ну, обусловлено, структурировано, все, все для людей?

Т.К.: Ну, опять-таки, люди уже дома были, поэтому мы не первые, которых, вот, знаете, там всё. Ну, всякое, в общем-то, было. Не было воды, например, сначала. Я хорошо помню, что были, в коридоре стояли “Пепси-кола” и “Боржоми” ящики до потолка и, я помню, что мы умывались “Боржоми”, пили и все. Ну, а потом как-то так с этим все наладилось. Жили в палате, ну, в этих, больничных палатах. Работали мы, я не помню, когда мы спали, когда мы работали, потому что успел уснуть – повезло тебе, не успел – пошел работать. То есть, вот такой круговорот был, что, ну, не было такого, что, вот, ты в 8 пришел, в 4 ушел, такого не было. Позвонили в 2 часа ночи –ты пошел в 2 часа ночи, поехали повезли, машину. Потом дали нам машину, и мы уже не зависели от этих. Хорошо…

C.Т.: Так это была не стационарная лаборатория, да, у Вас, получается, а Вы были, как бы…?

Т.К.: Лаборатория уже была потом стационарная, ну, лаборатория была стационарная, а забор мы производили вот вокруг. А сначала мы были здесь, да, вот, в больнице самой. Я ж говорю, в школе, была какая-то вот организованная клиника такая, скажем. Мы там забирали, а считали у себя. Я ж говорю, ну, здесь, где, вот, была. Лаборатория там была, как, повсюду. Жилье, люди, конечно, жилье как, ну, больница есть больница. Но я это тоже слабо помню, потому что мы спали на лавках, в машине, где, где успел, там тебе повезло. Поэтому, ну, просто тогда я особо на это не реагировали. Ну, что такое 18-ть лет: ну, не выспался – не выспался, кофе напились, пошли дальше. То есть, тогда на это меньше реагировали, как чем сейчас.

C.Т.: А в окружении, вот, люди были старше Вас?

Т.К.: Все были старше, у меня не было таких. Были, у нас были рядом, москвички жили, вот те были такие, ну, вот, в районе 30-ти. Вот это была самая молодая бригада, тоже медики. Как их оттудова, человек 20-ть было. Люди как раз там, вот там вот то место, где все проявляется. Я всегда, я шла на почту, почта работала, я шла на почту, домой, там, телеграмму отправлять, все, вышла по обочине, останавливаю, любая машина, если ты вышел, пешком идешь – любая машина останавливается. 10 метров тебе надо, 20 метров тебе пройти – все останавливаются, только чтобы пешком по пыли, по грязи, по снегу вот этому чтобы не шел. Я сначала, мне там страшно было, как это так, машина, у нас же всегда было – куда, в машину к чужим людям не садиться, пока мне там дядька один: “Ненормальная! Быстро села, я тебя довезу”, – ну вот так вот, все и пошло. Вот там как раз чувства… Ну, и с другой стороны было. Мы приехали, давали нам фуфайки, ну, обмундирование всякое: фуфайки, брюки, все эти дела, и мы приехали в какую-то деревню. Названия не помню, но я точно знаю, что мы приехали, талоны нам давали, и мы обедали, где был пункт, вот, куда мы поехали, мы приехали в Зеленый Мыс. Там стояли корабли. Уже ж лед стал и они там на зимовке. И мы приехали в одежде, зашли, а там дозиметрический пункт, и, а он нам рассказывает: “Где вы взяли эти вещи?” Где мы взяли? – нам выдали, вот, есть там все, склад, на складе получали. Оказывается, они уже бэушные и, то есть, они зашкаливали, то есть он нам сказал: “Так, снять, вот там положить”. Мы пошли пообедали и в другой стороне получили новые вещи. То есть, вот, ну, у каждого…

C.Т.: Злоупотребления, да, получается, что где-то что-то…

Т.К.: Ну, где-то ж что-то как-то, то есть люди всякие разные.

C.Т.: А кто запомнился Вам больше всего из людей в этом?

Т.К.: Я, запомнился мне один, ну, ни имен же ж, ни фамилий. Я просто пришла, были такие… Пришла бригада, приехали они из Припяти, здоровых, красивых, ну тогда ж для меня дядьки были все, но я думаю, что им сейчас в районе 45-ти было, где-то так лет. И он сел, и я брала кровь, я смотрю, а, ну, людей много, я смотрю, руку забирает. Думаю, что такое руку забирает? Такое, поворачиваюсь – он сознание потер ял. То есть, вот там стоять ему было не страшно, а вот здесь ему палец пробили, каплю крови своей увидел, он потерял сознание. Вот это был шок. Так. Стоматологом был там доктор один такой, он все нас: “Девочки, спирт с соком, девочки, спирт с соком”. Я говорю: “Я не пью”, – ну, не пью, я не любитель и сейчас, а тогда тем более. “Умрешь!” Вот, был так, но тоже был в возрасте дядечка такой. А так…

C.Т.: А вот техника безопасности, Вы затронули этот вопрос: насколько, вот, за Вами следили, Вы друг за другом следили, как бы чтобы там маски…

Т.К.: Чтобы следили, ну, маски, маски – я скажу так: особо масок у нас уже не было, потому что это была уже ближе, потому что зима, выпал снег и уже все вот более-менее. По крайней мере, это падало, были дезактивация, вот, обуви – это было, да, строго. То есть, ты заходишь в помещение, помыл, побрызгал, вот эта пена, вот это вот было. А так, ну, вот верхнюю одежду мы не заносили там, где спали. Вот это такое. А так, в общем-то…

C.Т.: С дозиметром особо там не ходили, не вымеряли.

Т.К.: Ничего не было у нас, не-а. Дозиметра не было. Ну, дозиметры были у всех, а вот эти все как там – нет, нам этого не давали и дозы даже, у меня дозы нет, то есть не установленная. Ну, так.

C.Т.: А вот Вы говорили, когда огни погасли, да, то есть, Вы поняли, что, что что-то тут не так?

Т.К.: Что-то не так, да.

C.Т.: То есть, первое впечатление, да, вот, от происходящего, от Чернобыля?

Т.К.: Ну как-то так не по себе. Но страшно даже было не то, что ты уже куда попала, вот, а состояние, состояние какое? Ну вот мы ехали в 4 часа дня. Ну, это ж уже ночь получается, темно, ты идешь там. Все равно люди, фонари горят, люди идут с работы, детей ведут со школы, там, с садика, все такое. Тут мы начали подъезжать – и нет никого вообще! Вот это вот, конечно, ну, жутко. Жутко это все.

C.Т.: А скажите, что поддерживало Вас в момент, вот, когда Вы там были? То есть, какая-то уверенность, друзья?

Т.К.: Ну нас, нас же ж воспитывали, что если тебе сказали “надо делать” – ты должен делать. Сейчас, конечно, люди, молодежь растет не такая. Просто судя по всему, что, вот они живут по-другому. А нам тогда сказали, вот: “Ты едешь, ты должен работать”, – ты поехал и работал. Сказать нет – ну, сказал бы ты нет, ну не работал бы. Тебя ж домой все равно бы не забрали, вот так бы сидел. Ну, как-то и не было даже мыслей таких, что, вот, не надо или, или не работай.

C.Т.: Подготовка.

Т.К.: Ну да, так.

C.Т.: А скажите, да, Вы сказали, что после училища, да, сразу Вас тогда отправили. То есть, Вы еще не работали, получается?

Т.К.: Нет, я работала.

C.Т.: Вы работали уже?

Т.К.: Я рабо тала. Я в августе вышла на работу, в онко, в онкодиспансер, тогда городской был, и в августе вышла – в декабре уехала.

C.Т.: Угу. А скажите, когда Вы вернулись, к Вам стали как-то по-другому, может быть, относиться, коллеги? Или вообще тема Чернобыля, она в то время обсуждалась как-то? С уважением там, да, что вы какой-то вклад внесли?

Т.К.: Я думаю, что нет.

C.Т.: Или это все было?

Т.К.: Я думаю, что нет. У нас относились, я б сказала, совсем по-другому: “Слава богу, что не я”.

C.Т.: Да?

Т.К.: Вот ситуация больше вот такая. Никто никакого, никто никакого. За всю свою жизнь после этого я миллион раз слышала о том, что, (тяжело вздыхая) ой, что я вас туда не посылал, поэтому ко мне никаких вопросов. Я слышала о том, что ты купила, потому что, ну, потому что все уже старше, а ты молодая. Ну все, что угодно я слышала, никто мне никогда… Ну, только, вот, свои, если свои, они друг друга все понимают почему, как, что. Это да. А так… Мне было трудно с первым мужем, потому как ему это ни о чем не говорит. И в конце концов мы, а потом, когда мы начали болеть, я начала болеть, потом, когда все это завелось, эти все больницы, все такое, мы просто развелись, потому что он… Больная жена не нужна никому, все. А второй супруг у меня такой точно как я, поэтому мы на одной волне: заболела – лежи, выздоровела – пошел, поехали – поехали, пошли – пошли. То есть, у нас, мы на одной волне. Мне здесь легче, вот, так что.

C.Т.: А вот скажите, да, вот эти фразы, от кого Вы слышали? На каком уровне, да, когда проявляется вот это вот такое отношение, да, к Вам, как к тому человеку, который был ликвидатором в Чернобыле? То есть, когда это проявилось?

Т.К.: Ну, началось с первого, началось с того, что мы, я приехала когда, то есть документы все там, на табеля на выплату, потом давали, ну, каждому из нас давали какие-то справки, это уже потом, потом уже выяснилось. Все, что мне дали, я привезла, сдала в бухгалтерию. А потом вдруг выясняется, что нужны эти документы, что, оказывается, там есть, реестр создается всех ликвидаторов, там, ну, переселенцев, всех пострадавших, создается реестр. И еще у меня родители были живы, еще вот все, когда я это все кинулась, говорю: “Подожди, но ты же…” А наш диспансер уже с городского присоединился к областному.

C.Т.: Угу.

Т.К.: И мы стали поликлиникой. Все наши документы, которые были у нас тут, у нас было в этом, господи, в Труде, в Труде бухгалтерия наша была, все перевели в Померки. И выяснилось, что документов моих нет – ни здесь, ни там, нигде нет. Мы ходили к главному, но меня сразу послал он: “Это не мое, я ничего не знаю”. Мы нашли главврача, который у меня здесь был, тоже сказал: “Я…”, – ну, в общем, какие проблемы, вот. И потом, ну, у меня мама, когда ее тронут, в общем, ну, как все мамы, в общем-то, взбесилась, это я по-другому не могу назвать. И мы пошли в горздрав, нас оттуда отправили: “Идите в обл”. В облздраве, ну, уже и охрану снизу, потому что она там рассказывала им где и все. И документы мы мои нашли вообще в глазной клинике, в областной в подвале, по косточки затопленном. Ну, вот такая комната, вот, по косточки воды и вот такая гора бумажек посредине. Мы пришли и нам говорят: “Да идите ищите”, – вот там куда-то нас туда, ни све.., и света нет. Ну вот, мама пошла в областную, в облздрав, ну, там, давала.

C.Т.: А какая причина, какая история, получается, у этих документов была, да? То есть на каком основании их так?

Т.К.: Их, ну вот их просто перенесли.

C.Т.: Это специально была, может, какая-то политика, потому что именно Вы и участвуете, это как-то связано было?

Т.К.: Я не думаю. Я думаю, что это просто документы да, это просто...

C.Т.: Это всех под одну...

Т.К.: Это просто все их документы и должны были куда-то там сортировать. Эти документы, бухгалтерские документы должны храниться 75 лет. Люди идут на пенсию. Это ж не то, что только я там или что-то. Нет.

C.Т.: Угу.

Т.К.: Мне просто повезло. То есть, когда там произошел скандал грандиозный в облздраве, нам положили лаги, провели времянку, свет, и мы пришли туда. Вот просто на вот таком уровне от верха лежала эта папка. И просто вот, ну, это повезло. Если бы она лежала чуть ниже, уже бы у меня ничего не было. Вот так вот. Вот с того момента началось, что: “Я не посылал, я ничего не знаю”. “Где?” “Ну, где-то”. Потом уже вот так вот же мы начали выяснять, что, может быть, вот там, потому что какую-то часть документов отвезли в пятый КВД, непонятно почему, какую-то часть – в глазную, какую-то часть в 26-й больнице, вот там еще наш какой-то архив есть. Ну, то есть все по всему городу раскидали. Ну, мне повезло, я их нашла. А так вот ничего у меня на руках… Грамота, (смеется) а больше ничего нет. Была только грамота. Ну, есть же ж – что тебе еще надо? Один день уже ж понятно, что тебя 14-го декаб… января награждали, значит, 14-го января ты там точно была! (Смеется) Вот и все. А так… Так свои, конечно, те, которые, вот, ну, опять-таки свои, но все равно люди более. Ну, я ж говорю, кто, это как все. Кто учителя – понимает учителей, кто медики – понимают медиков. Ну, и так вот оно, в принципе, идет.

C.Т.: Ну, то есть на работе Вас очень спокойно, да, вот, когда Вы там побывали и вернулись? То есть, не было там ни какого-то особого положения, ни сочувствия, да? То есть, как выполненная работа, галочка, да?

Т.К.: Командировка: уехал-приехал, что это ж там месяц, это ж ничего страшного. Ну, поехал, ну, приехал. Зависть еще была, потому как когда мы получили расщетки, а там была сумма, которая, ну, для меня была суммой это вообще, там, сногсшибенной. Потому что, что такое, если я получала 90 рублей, а получила 500, почти 600, ну, то есть…

C.Т.: В разы.

Т.К.: Да, поэтому у всех была зависть еще, как оказалось. Это ж денег сколько! Я говорю: “А чего вы все туда не едете? Еще не поздно, вот, только январь, едьте, там, все, всех забирают еще”.

C.Т.: А коллеги ездили потом после Вас?

Т.К.: У-у, никто ни до, ни после. Так я одна и осталась.

C.Т.: Да?

Т.К.: Я и сейчас у нас еще, правда, есть гла… инженер по технике, был, по технике безопасности, он тоже там. Мы сейчас на весь онкоцентр с ним вдвоем богуем (смеется). Ну, опять-таки…

C.Т.: С опытом, да?

Т.К.: Опять-таки, да, если при… руководство у нас поменялось, и при прежнем руководстве нас хотя бы 26-го апреля вспоминали, там, ну, хоть как-то. Сейчас вот руководство поменялось, и все решили ну что тут такого? Потому что молодежь у власти, им это уже… Ну, они этого не знают, им это непонятно, им это, ну, это и не нужно. Поэтому то, что вообще делается, это вообще только приветствовать надо, чтобы хотя бы как-то люди, я не говорю конкретно обо мне, а вообще просто знали бы, вспоминали бы. Потому что у нас много сейчас история затирается, всевозможная. И Великая Отечественная наша уже не отечественная, а чего она не отечественная, если у меня все деды воевали, у мужа отец Харьков защищал, погиб? Так чего они, почему мы должны это забыть? Я, ну, у меня другие это.

C.Т.: Она просто отечественная не для всех.

Т.К.: Да.

C.Т.: А скажите, если не секрет, а помните, что купили на Ваши вот эти заработанные?

Т.К.: О, конечно, конечно, это я помню хорошо!

C.Т.: Интересно, интересно (смеются).

Т.К.: Потому как я поехала в Москву тогда, потому что все ездили, а я никогда не ездила, потому что чем… И я поехала и купила духи, зонт родителям, японские зонты, это я хорошо помню, и финский теплый плащ (смеются). Ну, что-то еще, но вот это было, конечно, такое, что тогда одеть…

C.Т.: Ну, а другая сторона вопроса, когда последствия, вот, начали проявляться, да? Вот, о том, что Вы там пребывали.

Т.К.: Да, а последствия начали появляться, ну, уже через, через, я знаю, ну так, осень. Осенью я начала терять сознание, но мне все рассказывали: “Меньше надо, ты ж молодежь, меньше надо, надо больше спать…”

C.Т.: То есть это вам 19-ть уже, да, получается?

Т.К.: Да, надо больше спать, вот, не надо, вы ж там молодежь, вы ж не спите, вы гуляете, вы там, у вас свидания и все такое. Ну, я тоже так думала, думаю: “Ну наверное ж”. Ну, как. А потом такое все, а как-то быстро отреагировало. Ну, наверное, у молодых, я просто смотрю по всем, конечно, у молодежи больше реагирует, сильнее реагирует щитовидна. Ну, куда попало – щитовидка, кровь, селезенка – всё, что быстро впитывает – легкие. Ну, вот, наверное, у меня так сыграло, то, что у меня кровь там пошло, все в минуса, в минуса и все. Ну, ничего, кочега… Сначала было страшно и плохо и всё. Наверное, все-таки пока мы там какое-то сумасшедшее количество лекарств, я просто сейчас думаю, как вообще организмы наши выдержали это всё! Как тогда мы пили, это скорая за скорой приехали, забрали, накололи, отпустили, ну…

C.Т.: А как-то прослеживался, да? То есть, ну, что Вы как уже ликвидатор, то, что Вы были в этой зоне, да? То есть, это было показательно для врачей, для лечащего персонала?

Т.К.: Но это уже, вот, наверное, с 90-го, может быть, года, вот, когда уже вот пошел.

C.Т.: То есть, связь не была сначала, да?

Т.К.: Не, не, не. Вообще, вообще мне никто ничего. Ну, лечили как вегето-сосудистая, потому как это действительно, в основном, вот, все признаки.

C.Т.: Никто не спросил и Вы не сказали, да?

Т.К.: Никто об этом даже и не… Потом уже, вот уже позже, уже когда пошел вот этот реестр, когда пошло, пошло, пошло, оказывается, есть клиника, оказывается, я просто не одна такая и таких как я много. Все. Ну, ничего, живем, пока живем.

C.Т.: А вот это получается, если Вы болеете – значит, больничный, правильно? То есть опять же, как коллеги реагировали, то есть положительно, отрицательно?

Т.К.: Ну, был период такой у меня крутой, я ходила, вообще хотела уходить с работы, постольку поскольку мне заведующая все время рассказывала… Ну, меня, допустим, забрала скорая – я неделю в больнице. Опять забрала скорая – я неделю в больнице. Она мне рассказывала очень часто, что это все, вот, все ты придумываешь, потому как, ну… Поддержки, вот такой поддержки… Больше скажу – всегда мне рассказывали, что тебе хорошо, я говорю: “А чем мне хорошо? В чем мне хорошо?” – “У тебя пенсия есть – раз, ты, вот, когда-никогда там в санаторий поехала – два, вот ты же, ты же там в больницу тебя могли, вот тогда ж лекарства давали (то есть у нас были какие-то там, ну что-то, конечно, мы покупали, но в основном раньше нас лечили), поэтому тебе хорошо”. И все время меня так это сильно обижало. Оно и сейчас обижает, потому как оно далеко не ушло. Если мы поехали в санаторий, тоже опять-таки: “Вам хорошо, вы же вдвоем поехали”. А никто не спрашивает, как он вообще выжил, я не знаю, какие у него последствия. Ну, у него, там, легких практически не было. Я не знаю, как он с такими рубцами живет, ходит. Ну, потому что он ходит, потому он и живет. Вот, поэтому “вам хорошо”. Ну, вот я потом, я решила это дело по-другому: да, мне хорошо, вот и все, пусть будет так. Ну а что теперь? То есть, никого никогда не интересовало, что вы там делали, как вы там, почему, что, вот, какие? Ну, не знаю. Там мне запомнился потрясающий случай. На какой-то, мы в какую-то очередную приехали деревню и тоже куда-то там нас повезли кормить, ну вот такое. И мы зашли – одни мужики. Ну, столовая. Ну глянули, что, пошли там в уголочек забились, нас накормили, поставили, все. Официантки там даже были. Ну, какое-то, что-то такое, все нам дали, все раздали. Сейчас это уже не новость, вот эти запакованные какие-то там сметанки, йогурты. Тогда ж это для нас было, ну, это для всех это было что-то такое! Фрукты, всё. И мы, вот, с ней сидим, едим, а они выходят все – шоколад, апельсины, я помню, и вот это что-то там, или сметана, или что-то такое, и вот все выходят и нам складывают на столе. И вот все, у нас вот такая куча! Ну, то есть, вот им, сочувствие вот так они проявили свое, спасибо большое.

C.Т.: Признание, да?

Т.К.: Да. Вот так вот мы, сидели мы с ней, просто молча ели и на это все смотрели, (смеется), возложение рассматривали. Ну, в конце концов…

C.Т.: Героизация, да?

Т.К.: Да, в конце концов было приятно, по крайней мере.

C.Т.: А еще, может, помните какие-то особые случаи, может, клинические, или от каких-то людей что-то, вот, какие-то ситуации?

Т.К.: Такого… Ситуация была одна тоже замечательная: выпал снег. Утром мы проснулись, а надо было тоже куда-то ехать. Приезжает у нас водитель, то есть по трассе снег еще как-то там расчищали, доехали, он говорит: “Я не довезу”. А мы ж вдвоём: “Как это так? У нас задача, нам надо, вот, все”. – “Ну хорошо, садитесь”. Мы сели. Доезжает он, вот на трассе останавливается, так видно дом и трубы дым идет, он говорит: “Я дальше не поеду”. Говорю: “Ну хорошо, не едь, тогда я пойду”. Ну, что мне делать? Мне сказали “надо” (смеется) – я иду. Он открывает, ну, УАЗик старый, как скорая, зеленая, открывает двери, говорит: “Иди”. Ну, я ж прыгнула. И провалилась в снег. Он говорит: “Дальше идешь?” (смеются). А я понимаю, что я уже ни туда не могу, ни назад. В общем, они меня вытащили за руки назад и мы тихонечко-тихонечко двинулись к себе. Вот такое вот было. Потом были когда-то тоже в деревне в какой-то, мы приехали, и там, ну это сейчас бы сказала, какой-то мэр поселка, такая была бабуля, такая боевая, все. И с ней, и возле нее, вот, тоже человек 6 старушек. И они, и у них… Мы зашли в дом, а у них все: вот эти вышивки старинные, это ж полесские, какие-то вот. Я зашла – забыла зачем зашла. Потому, ну, насколько все, ну то, что там рушниками все завешено, вот эти старинные иконы, все в каких-то… В общем, я ж говорю, я забыла зачем пришла, насколько красиво все было, вот. Я понимаю, конечно, кроме того, что просто Родина и там все такое вот, как это, как это можно было? А людей взяли, увезли за 3 дня, все осталось. А сейчас это все мы находим в музеях, во всех, где… В Пирогово мы поехали и там тоже восстановлена, реконструирована Чернобыльская зона, там какой-то участок, и хаты с этими ж, со всеми, со всеми, там, со всеми атрибутикой этой. То есть, явно же никто не привез, а уже брали они остуда. Но, тем не менее, вот это было, это было очень красиво, просто ж… И они, вот, сидят – занимались старушки, молодцы. Это так, что интересно.

А так, в основном, ну то, что клинически – это, конечно, факт, потому что у некоторых были… Ну, допустим, я не видела, ну, я работала уже в онкоцентре, соответственно, уже я видела лейкозы и все. Допустим, если мы привыкли – там лейкоцитов должно быть вот такая в норме, все в основном, в поликлиниках. А там я уже понимала, что бывают лейкозы, при которых и 30, и 40 тысяч лейкоцитов, а не 4 и 9, и, допустим, 1000, то здесь я уже, ну, как, от работы отталкиваясь, понимаю, что это уже не нормально. Клетки, которые, там, бласты, которых никогда не должно быть. Ну, уже ты четко понимаешь. Сначала, конечно, просто ты как автомат работал – я ничего не помню. Потом уже, когда начали мы прямо просто уже, уже включился ты в работу, уже тогда начали. То есть, человек ходит к тебе, там, 3-4 дня, раз – его нет. То есть, уже понятно, его забрали куда-то на, в госпиталь.

С.Т.: Угу.

Т.К.: Ну, всякое, так. А так, я ж говорю, вот, на микроскопе уснула, синяк набила, это я тоже помню. Так, что пока считала – отрубилась, проснулась от того, что, ну, упала на… (смеется). Ну что делать? Всякое тоже бывает, ну. Все ничего, так. Время, время пролетело там, да, ничего не понятно. Как-то так раз и все. Ну вот, вот это вот чувство плеча, чувство, что, ну вот такой защиты. Люди, когда уже попали в такую ситуацию, ну, я так понимаю, что примерно как на войне было. Всем нам не понять ни тот Афган, когда ты там не был, ни Великую Отечественную мы не поймем. Как могли люди жить в окопах или где-то вот они? А тут ты понимаешь, что если ты где-то что-то, тебя обязательно поддержат, тебя обязательно плечо подставят тут. Домой приехал – ну, я думаю, что как сей час. Я думаю, что тем, которые сейчас воюют, страшно обидно, что они там, в окопах, а некоторые здесь, в кабаках. Ну, и там точно так, только там просто каждый был меньше времени, ну, а лица, а лица до сих пор. Так что…

C.Т.: А скажите, Вы говорили, что все-таки повлияло на Вашу личную жизнь, да, вот этот опыт Ваш, который Вы в аварии были?

Т.К.: На личную жизнь повлияло все и очень сильно, потому как…

C.Т.: Вы говорили, что Вы с мужем развелись, а, получается, Вы еще не были замужем, да, на момент?

Т.К.: Нет, когда я поехала, я замужем не была. Потом я вышла замуж, родила сына. Сын у меня тоже погиб в 16-ть лет от лейкоза. Поэтому жизнь меня перековеркала, так скажем, круто. Сколько мы ездили, обследовались, и рассказывали: “Да ну, это не страшно, это небольшие сдвиги”, а сдвиги вылезли чуть попозже. Так что, да.

C.Т.: Не будем, да. Скажите, пожалуйста, как часто Вы вообще вспоминаете, ну, вот, Ваш опыт, да, то есть как бы на работе понятно, а вообще? В обществе, да, то есть, как бы, вспоминаете, и где-то всплывает эта информация о Вашем опыте в Чернобыльской аварии, ликвидации?

Т.К.: Ну, вы знаете, просто много лет я не ходила в наше, в наши все общества. Когда-то поначалу, когда мы там только приехали, вот, начали эти регистрации, все, я и сюда приходила еще в те далекие времена, все. Ну, опять-таки, здесь был кусочек подвальчика, и ничего. Районное общество у нас было, мы там как-то обирались. Ну, опять-таки, они ехали, их было много и они были старше. То есть, ну, мне, допустим, с ними, у них были свои интересы. Но я приду, постою, посмотрела, послушала, что они развернулись. Те пошли, пошли, те туда пошли, те сюда пошли, в общем-то. А я постояла-постояла, развернулась и ушла. И я, ну, перестала ходить. Ну, только вот если какие-то там собрания или, там, к памятнику или куда-то. Ну, вот в таких вот ситуациях я ходила. А так – нет. А потом уже, я ж говорю, когда уже второй муж, который тоже, который тоже…

C.Т.: Ликвидатор тоже, да?

К. Т.: Да, со всех этих. И мы, вот, 11-ть лет с ним живем и…

C.Т.: И счастливы.

Т.К.: Да, слава Богу, всё. Но я имею в виду, что этот общий, общий интерес, или общая беда, я даже не знаю, как больше назвать, вот оно нас больше связало. Во-первых, его знакомых больше. Он работает на заводе, поэтому как-то так больше людей оттудова ехало. Потом мы пошли, начались уже когда все эти, мы пошли в общество свое районное. То есть мы тут, ну опять, общие интересы – о том, о чем говорю. Конечно, тут вот люди говорят. Теперь я… Я, допустим, когда приехала, я не знаю, знаю только, что доктора, с которым я была, зовут Марина. Я не фамилии не знаю, ни тех, с кем я ехала в автобусе, я их, можно сказать, что я их практически не знаю. Потому что все были где-то. Не было такого, что мы, вот, все сидели в одном кабинете и работали. Нет, во-первых, те были скорая, те были еще кто-то, но в основном скорая. Нас, допустим, клиницистов было мало. И если они нас специально отправили, чтобы мы меньше ездили, допустим, в Припять, а сами они ездили на вызова, ездили то да се. То есть, мы вот, чтобы мы сидели вместе и общались… А потом, я ж говорю, вообще, когда нас отправили в деревню, и в деревне вообще их практически никого не видела. Помню, вот фамилия у нас была в документах, потому что в документах – Харченко. Не знаю, кто она. А вот недавно мы были на конференции когда, и вот так вот, слово за слово, выяснилось, показали мне женщину, она говорит: “Я же тебе табеля заполняла!” Ну не помню я, я говорю: “Я не помню”. Мне, может, должно быть стыдно, может, у меня провалы? Я много чего сейчас не помню, допустим, после определенных событий. Ну, в конце концов, я говорю: “Очень рада, что вы есть и спасибо, что вы мне заполняли их. Но не помню”. – “Ну, давайте знакомиться снова”.

С.Т.: По новой.

Т.К.: Да. Вот, ну что теперь? Так что вот, оказывается, что есть. Ну, понятно, что если автобус ехал 50 человек, кто-то должен был… Она говорит: “Я тебя помню. Ты была одна молоденькая девочка, больше таких не было”. – “Ну, может, поэтому вы меня запомнили». Поэтому, ну, так. А так, чтоб мы там сильно…

C.Т.: Ну, в общем, и там не познакомились, и не поддерживали потом после этого, да? И с доктором, тоже, как бы, да, разъехались…

Т.К.: Все, да, вот так.

C.Т.: …и на этом все.

Т.К.: На этом да.

C.Т.: А скажите, пожалуйста, вот когда Вы для себя, да, задумывались над вопросом, что Чернобыль – это действительно трагедия? То есть, когда это осознание к Вам пришло?

Т.К.: Это уже позже, это уже значительно позже. Потому что там, там когда были, это, в принципе ничего не понимали. Ну, это ж, как сказать, этого нельзя пощупать, этого нельзя съесть, это нельзя увидеть, это все вот оно такое. Поэтому все люди должны, и молодежь относилась…

C.Т.: Легкомысленно.

Т.К.: Очень легкомысленно, да. То есть, если всем говорили не есть, но мы ехали – яблоки висели, то, что их никто не собирал. Некоторые вышли – хорошее, красивое, оно примерзло, его можно. Но ты что, что ты делал? Ну, вот, разные случаи были в этом. “Ну и что, ну и что?” – вот из этих серий. А потом уже, конечно, потом уже, когда мы, я просто когда училась и нам рассказывали, что, там, 2 рентгена – это смертельная доза, и, в общем, все. А потом выяснилось, что у людей и значительно большие дозы и они живут. Потом, конечно, уже мы читали. Потом уже, конечно, я думала о том, какой размер, какой размах, сколько людей вообще. Сколько жизней, ну, даже, скажем, не просто перековерканных, а людей очень много умерло только потому, что их взяли, вырвали и выкинули. Это в большом понимании рассказывали о том, что да – людям давали квартиры, да – людям давали то-то. Если сейчас, вот, некоторые говорят, что нужно срочно разделить ликвидаторов от переселенцев – я всегда против этого дела, не смотря на то, что ликвидаторы, да, умирают, их становится меньше, а переселенцы рождаются и их становится больше. Я всегда против, постольку поскольку мы поехали и вернулись домой. У меня да, у нас нет здоровья, это, это факт. А у них нет ничего – ни здоровья, и их забрали, и у них и с собой ничего, ни дома, ни здоровья, вообще ничего, Родины нет! Поэтому, вот когда ездят сейчас в зону на, ну, на поминальные эти все дни, люди едут – там умирают от того, что они на родину приехали, вот, дождался. То есть, ну, не знаю. Я ж говорю, мы приехали – у нас всё. Люди приехали – у них ни вилки, ни ложки, ни полотенца, ничего, вот просто ничего. Как можно сказать, что он пострадал меньше, чем мы? Не понять. Ну, люди разные, соответственно, мнения тоже разные. Так.

C.Т.: А никогда не задумывались, по Вашему мнению, что стало причиной аварии?

Т.К.: Задумываться… Задумываться я не задумывалась, потому как понятна причина. Я работаю 30-ть лет в онкосфере. Я читала много трудов всяких разных. Но на самом деле до сегодняшнего момента никто не знает. Косвенных причин миллион. Почему получается рак, откудова он берется? Но никто не сказал – рак берется потому что. Вот и атомная энергетика: да, ее, вот, это хорошо, это круто, круто, но никто не знает, что там на самом деле делается в середине. Вариантов, понятно, миллион, включая… Но я не думаю, чтоб там ж работали люди, которые не понимали, где они работают. Это все равно не трактор, который заглох, а все-таки такая большая… Ну, возможен человеческий фактор, ну, я думаю, что все как-то так больше серьезней значительно, чем просто не на ту кнопку нажали. Что-то там всё.

C.Т.: Скажите, что, вот, осталось для вас важным, ценным, первостепенным после событий 26-го апреля, а что оказалось абсолютно незначимым?

Т.К.: Важным, конечно, сейчас люди и здоровье. Это, конечно, важно, на что мы, лично я вообще, так мы к этому относились все. Отношения между людьми – это тоже очень важно. Потому как, вот я говорю, там как раз это и проявилось, что вот там в отношениях тяжелых. То есть, люди у нас неплохие. Большинство людей у нас на самом деле хороших. Просто они в тени и никогда они наверх не выбиваются. Зло – оно всегда выше и его видно. Поэтому, вот, хорошего, не смотря на то, что это катастрофа, несмотря на то, что это ужас и вообще, и, вот, территории и все остальное – это все плохо, да. Но именно людской, человеческий фактор – это, конечно, там было очень сильно, очень сильно. Те, которые вообще были там, которые знали прекрасно, что они сыпят этот песок, а он сгорает и выбрасывает еще больше; те, которые носили этот графит. Непонятно, зачем вообще это все делали, потому что это абсолютно ничего не давало кроме смерти, это моментальная смерть. Но они все равно шли, четко понимали, что дальше дороги нет. И они все равно шли, шли. Вот какой-то героизм. Ну, никто себя героем, кстати, не ощущает, что, вот, он поехал, и он герой, абсолютно. Все обыкновенные, нормальные. Мало тех, которые, вот, именно, ехали… Хотя и такие были, которые, те поехали, которые, те побыли, всяких людей достаточно. Ну, вот, вот где-то так.

C.Т.: Скажите, пожалуйста, сейчас в последнее время очень распространены экскурсии, да, в зону Чернобыля, аварии. Как Вы к этому относитесь, и хотели бы и Вы, например, поехать?

Т.К.: Я лично, лично я не поехала, муж ездил, вот, два года назад, посмотреть, соскучился. Там родственников много, и похороненных у них там в зоне, их родственники, потому как он жил там недалеко, и… Я – поехать, экскурсии? Ну, лично я бы не ездила, вот как молодежь ездит. Лично я бы не ездила, потому что я уже говорила, молодежь очень быстро реагирует. Хотя в воздухе меньше, но я бы не ездила и не рекомендовала бы молодежи туда ехать. Постольку поскольку молодой организм, он, когда получает любое облучение, клетки делятся, могут делиться вообще не в том направлении, куда это надо. А растущий организм… Старым людям уже это не так, уже это не так, потому что он не растет, меньше растет, а молодежи не рекомендую. Ну, у нас, с другой стороны, сейчас, вот, везде выбросы и везде нам передают, что пошло там, там, Урал взорвался, все взорвалось. То есть, мы и здесь, наверняка, получаем. Если Фукусима взорвалась в каком, в позапрошлом году? И мы четко отследили, что это была весна, у нас цвели вишни, и когда мы начали собирать урожай, все вишни были – на одной палочке по две вишенки. У нас ни до этого никогда такого не было, ни после этого. Значит, существует, то есть оно успело облететь вокруг земного шара. Кто знает? Но в качестве посмотреть, я думаю, в качестве посмотреть – это, конечно, поучительно. Постольку поскольку был молодой цветущий город, город атомщиков, где была одна молодежь, там людей в возрасте практически не было. То есть, они жили и все, и вот так раз и все кончилось. Вот в один момент все закончилось. Может быть, и надо. Но это все от человека зависит.

C.Т.: Скажите, пожалуйста, ликвидированы ли все последствия аварии?

Т.К.: Да, ну, нет, нет, конечно. Тут это, это на века. Потому как, если полураспад стронция там 100 лет, то это, я думаю, что не нам, я не увижу конца этого. Хотя, вот, заявляют, что зону откроют и будут там, и будет там город-сад, о, господи, цвести и все остальное, так что от наших можно, что хочешь ждать. Хотя тоже есть уже у нас такие вот факты, когда проходила охота, а люди, которые, допустим… Ну, опять проходила, все это нелегально, но все понятно. Застрелили кабана, определили, что вот так приложили к мясу, то есть заражения нет, а эколог, который с ними был, говорит: “А я вам докажу, ребята, что есть”. И когда мясо не зажарили, а практически спалили, и в углях зашкаливает, то есть. Он же ж тоже ест ту травку, которая растет из той земли, политой этой водичкой. Ну, поэтому минимально надо с этим...

C.Т.: А когда Вы вернулись, да, после ликвидационных работ, к Вам же тоже никакого, там, обследования, дозиметра, одежды, волосы состричь там, да, которые впитывали, никто не проводил, никто не?

Т.К.: Нет, ничего не было.

C.Т.: А когда Вас туда отправляли, вам была какая-то, инструктаж, вот, по технике безопасности? Что-то Вам говорили, куда именно Вы едете? То есть, это все было?

Т.К.: Нет, мне как раз не было, у нас не было. Единственное, что, мы когда приехали на автобусе, нас привезли, я увидела… Мы учились вместе с парнем, то есть он, получается, на месяц перед нами, бригада, которая уехала, мы ее сменили. Вот он, у нас там было 2 часа времени, и он мне, так поставил, рассказывает, что вот это не пить, вот сюда не заходить, по обочинам не ходить, ноги обрабатывать, руки мыть, умываться, рот полоскать. То есть, вот, вот он буквально мне просто вот такое. Но он у нас заканчивал санитарно-гигиенический факультет, и, видно, ему это тоже было вот так близко, и он вот так, вот так, вот так, вот так, вот это, чтоб ты знала, вот это вот здесь, вот это стоит, вот здесь вот это, вот это, вот это. Сам он был, тоже не помню, как зовут, но он точно был с Прибалтики. То, что парней было мало, и, такой, вот, он был высокий, светлый. Я уже думала, надо кого-то найти, чтобы хоть вспомнить как его зовут. Склероз – это хорошая штука.

C.Т.: Скажите, пожалуйста, а часто ли Вы вообще вспоминаете в кругу семьи, знакомых, там, вот, о Чернобыле, о Вашем опыте?

Т.К.: Да, ну, мы больше вспоминаем даже не то, что кто, но, вот, какие-то такие нюансы иногда, когда там озарение приходит, вот что-то новое вспоминаешь. Вот мы, конечно, об этом говорим. Ну, а больше уже о том, что сейчас, о том, кто, как. Дело в том, что наших уже даже знакомых, вот, за последнее время, это называется, больше встречаемся на похоронах, чем на праздниках, так что… Ну, возраст, опять-таки, возраст, плюс болячки, плюс все. Ну, сейчас больше людей затрагивает, понимаете, несправедливость, которая государственная, и поэтому, вот на этой, на этой почве мы встречаемся чаще, чем просто каких-то, те же конференции или где-то так, вот, на площади постоять с прапорами. То есть, это тоже надо идти, постольку поскольку, ну что? Забирают, поэтому надо хоть как-то добиваться. Там если ты не пойдешь ты, никто не пойдет и все.

C.Т.: А скажите, вот вопрос по мероприятиям, по увековечиванию памяти, что касается аварии. На сегодняшний день, Вы считаете, что достаточно все, что проводится, или что-то, по Вашему мнению, необходимо изменить?

Т.К.: Ну, я бы добавила, допустим, если у нас, если в районе, допустим, мы с этим памятником воюем уже много лет. Ну, опять, «воюем» – он стоит в таком месте, ну, в общем, не… Ну, там, конечно, когда-то был парк отдыха, сейчас это все дело, так скажем, забросилось. Он стоит какой-то, в какой-то глуши, но сейчас уже и председатель наш, и все, вот, работу и, кстати, с вашим, да, председате… Ну, в смысле, с нашим председателем, с областным, и городским, и все, вот, разговоры-разговоры, и, в конце концов, вроде бы нам дали добро на то, чтобы его перенести ну хотя бы в центр района. Но я уже и своим говорила, то есть просто поставить, вот, памятник, просто памятник и все. Я бы, я считаю, что, конечно, не мешало бы написать, хотя бы фамилии написать, хотя бы в районе написать те фамилии, которых… Ну, вы же много всех, кого знали, хотя бы тех, с которыми были вместе или общались и здесь, вот они ходили. Ну, пока так еще, это бы да. Ну, а так, ну, опять, сколько можно? У нас каждый день какое-то, какое-то это. Невозможно на государственном уровне сказать, что вы вот там, нас чтите, чтите и чтите. Нам хотя бы, достаточно было того, чтобы нам давали то, что положено. То есть мы все равно встречаемся больше: в больницу легли – считай, что все свои. В санаторий приехали, в какой бы мы город ни приехали, все равно мы обязательно кого-то встретим, потому что где-то кто-то с кем-то пересекался. Ну, вот, урезают, убирают – это все понятно. Это и так понятно, то что чем дальше от, тем больше все, этот, это понятно. Но все равно надо. Дети не знают, дети не понимают, молодежь не понимает, что это такое. Они, ну, может быть, знают, что, вот, просто город Чернобыль как страх. Они даже некоторые не знают, что авария была не в Чернобыле, а была в Припяти. Вот просто сам, как какой-то, вот, флажок, точка отправная. Поэтому конечно, что касается детей, я, вот, просто смотрела фотографии, в интернете смотрела, то это очень хорошо, что вообще привлекаются к этому делу и институты, и университеты, дети, потому что, возможно, хотя бы таким способом надо людей… Ну, вот, я ж говорю, люди добиваются иногда материальных благ, а иногда, вот, как у вас, больше добиваются именно рупор. Рупор тоже должен работать. Ну, так, мое мнение, ну каждый по-разному относится.

C.Т.: Ну и последний вопрос, да, что необходимо знать об аварии потомкам?

Т.К.: Конечно, да, это как раз, это как раз, они хотя бы должны, хотя бы просто знать, что это такое, потому что…

C.Т.: Как так, да?

Т.К.: Радиация – это пустой звук. Я ж говорю, никто этого, мы не понимали, а они вообще не понимают, что это такое. Поэтому… Все ж разговоры о том, что вы получили какую-то часть радиации, то есть вот вы облучились, или вы что это такое. У меня даже был один такой, ну, скажем, работали мы: “Я тоже каждый год рентген делаю”. То есть (смеется), то есть вот такая аналогия и тут бывает. Вот такие вот дела. А так, а чего? А так все хорошо, а так все хорошо.

C.Т.: Не снятся ли вам сны?

Т.К.: Нет, я этого… Я этого, настолько все это было, вот так это все было быстро, такое одно большое впечатление, вот одно большое. Ни такого, каких-то… Ну, было еще, вот, пакостников, знаете, таких каких-то типа: ты приехал, раз ты сюда приехал, то есть ты а, ну зачем сюда люди? – Люди за деньгами. Я, допустим, до тех пор, пока мне не дали сумму на руки, я вообще не понимала, что это деньги могут быть какие-то. Вот вообще. Ну, я ж говорю, я еще, они были постарше, они понимали это больше. Люди ехали и зарабатывали, и такие были. Ну, что сделаешь? У каждого свое. За тысячу гривен, чи за тысячу рублей – тогда это можно было что-то вообще, что-нибудь, как сейчас.

C.Т.: А вот этот показательный момент, да, который Вы говорили, да, про столовую, мужчин и вот эти вот подарочки…

Т.К.: Ну, да.

С.Т.: Да, те, которые, они могли – это была единственная вот такая, отношение к женщинам, да?

Т.К.: Нет…

C.Т.: То есть, Вас было там мало, получается?

Т.К.: Ну, нас здесь было немало, постольку… Ну, вот именно вот тут вот нас было много женщин, постольку поскольку лаборатория – это в основном женщины. Ну, я знаю. Нет, нам там, вот они в приветствии, я ж говорю, как-то так, вот, мужчины… хотя тоже козлы. То есть те – понятно, что… Ну, вот, основном мужчины как раз в такие вот – в помочь принести, подать, эти ящики. Ну, там все ж, это не сейчас… какой-то… мобильная служба, как сейчас. Ты, допустим, у нас: ой, все такие пробирочки, это раньше стекло, было много, железо, то есть, ты несешь такой ящик увесистый. Это вообще, ты даже ничего не говорил, ты только встал – тебе забрали, отдали. То есть, вот, ну, нет здесь, вот в такой, вот, нормальной жизни мы уже даже привыкли, что, ну, как-то привыкли. Хотя к этому привыкать и не надо было бы на самом деле. А там этого никто не спрашивал. Я ж говорю, машина остановилась, ты сел, 10 метров тебе надо – ты проедешь 10 метров, но только чтоб ты пешком, по грязи, по пыли не шел, вот удивительно. Ну.

C.Т.: Вы во время, вот, там нахождения, получается, только отдыхали, понятие такое как отдых, досуг для Вас было вообще неактуально, да?

Т.К.: Такого нет. Ну, успели поговорить, но самое главное, чтоб успели поспать. Потому что поспать – это было да, это было очень серьезно. Ой, я ж говорю, в лаборатории на тапчане, это хорошо на тапчане! На стульях, потому что ты не один. Вот ты знал, что через 2 часа привезут кровь, ты должен посчитать, а пока ты дойдешь, пока ты уляжешься, пока вернешься, пока все, это все равно какое-то время. Так стулья составил – лишь бы задремать. Я ж говорю, поэтому не знаю, досуг? Ну, шутников везде хватало, и песни пели, и анекдоты рассказывали, это да, это такое вот. Но это ж опять, это ж от характера. Это ж не от того, что тебя кто-то заставлял, это вот люди такие, которые… У них, вот оно из них идет, вот, все. Поэтому они, он будет шутить, будет, там все. Были разные, я ж говорю, эти, разные всякие. Были, которые очень серьезные, которые такие, все, страшно серьезные были. Которые, которым было плохо, тем уже было не до чего, поэтому их просто убирали, домой отвозили лечить. А в основном, а в основном все проявилось значительно позже. И на тот момент, пока мы были – просто работали, и все, так было надо.

C.Т.: А скажите, есть ли у Вас какая-то материальная вещь, да, которая, вот, связана с этой темой?

Т.К.: Ну я, вот, искала фотографию, совершенно случайно наткнулась: у меня, оказывается, есть в альбоме вклеенная памятка радиационной защиты. Я вообще даже забыла, что оно там есть. Вот, нашла фотографию и через…

C.Т.: Надо сфотографировать и нам принести.

Т.К.: Ну может быть. То есть, печатная вот это такая инструкция, я сидела изучала, что как надо, как надо. Вот потом вспомнила, кстати, об этой дезактивации: я совершенно забыла, что мы ноги дезактивировали, такой был как лак для волос, только большие. Вот ты, пена – набрызгал, оно стекло, и ты вышел, и вспомнила только, когда прочитала вот эту вот инструкцию, что обязательно. Потом вспомнила за эти фуфайки, кстати, потом. Тоже прочитала, что вещи, вот, вы должны, там, все. То есть, там много было этих вещей не таких как надо, потому что, оказывается, верхнюю одежду должны были менять, там, раз в неделю, а нам ее поменяли случайно, потому что мы попали под этот, и никто ее не менял. Ну, то есть всякие были какие-то. Но люди ж, я говорю, люди разные. Некоторых людей, если они попадают в руки деньги – это все, некоторые спокойно, но в основном. Я ж говорю, каждый, каждый, каждый человек, сумма только разная, а так, в принципе. Я думаю, что вот таких, все говорят о том, что, там, вот, тот не работает, тот то, тот это, вот, вот тому надо вот так, а вот этого вот так. Он никто не факт, что если тебя поставили, допустим, даже вот здесь председателем, ты бы сказал: “Вот, я сейчас наведу везде порядки и вот будет вот так, как положено”. Сколько б ты ни делал и как бы ты ни делал, всем хорошим ты по-любому не будешь. Кому что надо: кому надо пойти куда-то что-то увидеть, кому надо, чтоб его послушали, а кому-то надо просто, и ему тоже хорошо. Поэтому, вот, разные “хорошо”, у всех разные. Так что вот так.

C.Т.: Скажите, когда Вы слышите “Чернобыль”, что в вас всплывает, да, вот в эмоциях, может быть, или в образах, да? Вот сразу, вот на поверхности.

Т.К.: Ну, я думаю, что больше, конечно, эмоции. Образы, образы – так, вот это все не сильно задержалось. Уже, вот, когда муж поехал и уже там он снимал эти деревни, которые, вот это кладбище деревень, которые это, вот это, я думаю… Уже потом я тоже пожалела, надо было поехать. Но с другой стороны, думаю, у него там, ему больше это было надо, постольку поскольку у него там брат похоронен и еще какие. То есть, для него это было важнее и, ну, больше, конечно, эмоции. Потому что я, допустим, меньше потеряла там материальных каких-то… Не то, что материальных – земли, воздуха своего, свое дерево, своя какая-то лавочка. Я это, я дома, я все равно дома. А вот у тех людей, мне кажется, значительно труднее. Не как у нас – дачи, на дачах много чернобыльцев. И, вот, я слышу, ты сразу понимаешь – этот оттудова, потому что это рядом под Белоруссией жил, потому что у них и говор, и они все. Заходишь в хату, ты понимаешь – о, этот тоже оттуда, потому что они, у них свои уклады, свои обычаи, они все равно оттудова ну максимально стараются что-то вот здесь вот такое как дома. А я дома, потому что мне все везде, мне здесь родное. Потому что больше, конечно, больше эмоций, потому как вот так вот. Все равно «до» есть, естественно, и есть «после». Постольку поскольку, вот, с этим все началось, эти документы, эти какие-то все, эти больницы, это здоровье, вот это все. Сначала всех закрутило на здоровье. Ну, если тех, которых не жилье, не всех, не переселенцев, очень сильно. Вот, время, ну, так скажем, 90-е, вот, лет 10, вот лет 10 вот тут вот всех очень сильно мяло в плане здоровья. Те, кто не сразу…

С.Т.: Прожил.

Т.К.: 60 лет, да. А сейчас, вот, уже по прошествии, вот, 30-ти лет, сейчас, вот, уже четко понимают. Я просто отслеживаю, как по учебнику я смотрю, потому что сейчас всех пошла. Если сразу ж это были, допустим, органы все, ну, такие: печенки-селезенки, все такое, у кого щитовидка, в основном щитовидки, легкие в основном. Дальше пошли язвы, желудки, кишечники, все остальное. А сейчас это как по учебнику: кости, зубы, и, вот, в основном, кости. Сейчас, вот, кого не встретишь – каждый второй у него проблемы с позвоночником, ну, суставы, все остальное. То есть, идет разрушение. Это всё, как написано в учебнике, когда-то мы это учили. Сейчас об этом даже не говорят. То есть, последствия для нас, вот, вот это вот примерно вот так и идет. Все, все написано было, люди знали и раньше это. Ну, так, так что.

C.Т.: А, вот, Вы говорили, да, что, вот, есть разделение, да, между ликвидаторами и переселенцами. Как, как их сплотить, по Вашему мнению, возможно ли вообще вот такое в нашем обществе?

Т.К.: Ой, судя по тому, что сейчас происходит, это очень трудно сделать в принципе, потому как люди… Ну, чем беднее общество вокруг – все, не касается чернобыльцев, тем тяжелее, вот, у нас почему-то. У людей наоборот происходит – наоборот надо сплотиться для того, чтобы бороться и выживать. У нас как-то получается, вот – «нам надо от них отделиться, потому что нам колбасы меньше дадут». Вот смысл такой. Я не знаю. Я лично против этого всего постольку, поскольку если нас десять – это хорошо, а если нас тысяча – это значительно лучше. И, вот, когда масса, ну, не знаю. Некоторые, ну, некоторые ликвидаторы, я ж говорю, все на меня очень часто там начинают выступать постольку, поскольку, вот, я начинаю там говорить о чем-то, что надо бороться, надо вместе, надо себя, себя защищать, становиться спиной к спине и защищать – от всех, вот! Ну, опять, от всех – от кого, не от общества в принципе, а, вот, добивайтесь, ищите, ищите свою правду! Ну, у каждого своя правда! Поэтому зачем – я не знаю, зачем делить, но тем не менее. Тем не менее, мы к этому приходим, что делятся, и делятся. Это уже серьезно какое-то такое, серьезное разделение. Ну, посмотрим, что будет.

C.Т.: Скажите, пожалуйста, как Вы думаете, авария на Чернобыльской атомной электростанции, она повлияла на общество в целом, на граждан Украины, да, ну, тогда еще на советских граждан, сейчас на, на Украину?

Т.К.: Ну конечно, конечно повлияла. Конечно, повлияла. Во-первых, знаете, когда человеку одному страшно – это тебе страшно и все. И ты, и никто вокруг этого не понимает, потому что страшно только тебе. А когда страшно вот такому огромному количеству людей – это уже такой большой выброс страха вверх. И поэтому, конечно, оно не могло не повлиять. На все повлиять: и на, ну, в принципе, на все, и на само, и на саму жизнь, и на само, вот. Ну, некоторые считали, что вот, это уже все, вот эта уже грань, ну, не сегодня-завтра уже все разрушится, все развалится. Некоторые наоборот – это их сплачивало и стимулировало и люди наоборот шли бороться. Очень много вообще людей уехало. Потому, конечно, как-то, конечно, повлияло. Ну, у нас все, я ж говорю, у нас много чего. У нас как раз такой момент – мы живем в таком, ну, наверное, все в удивительное время, но мы попали, я вообще-то никогда не думала, что мы попадем, вот. Мы жили, мое детство было совершенно замечательное, стабильное и счастливое. У меня были мама, папа, у меня было всё. Мы жили, я не жила где-то на лавочке, не спала, ни где-то ничего, я училась, я вчера только… Вспоминали о том, что я в один год ходила в волейбол, волейболом я долго занималась, зимой лыжи, исторический кружок, кружок мягкой игрушки, литературный кружок. Это я, вот, занималась одновременно во всех этих кружках какой-то, вот, год. Потом что-то ушло, что-то пришло другое и все такое. И мне было это интересно и ненапряжно, вот это было, вот, мое, я считала, что так надо. А, ну, то есть, какие-то эти, ну, вот, людей наоборот стимулирует чем-то заняться, совершенствоваться, вот, что-то делать. Вот какая-то часть пошла по этому пути, всей Украины. А потом-таки, когда произошел, я ж говорю, после такой нашей крутой стабильности Советского Союза случилось, вот, все – раз, все, развал всего, при керосиновой лампе уроки мы делали. То есть, у нас там и в валенках ходили дома, потому что у нас было страшно холодно, мы ели кабачки с кабачками и кабачковое варенье. Я это хорошо помню. Я думаю, на всю свою оставшуюся жизнь я никогда, я даже видеть не смогу этих кабачков. То есть, и такой период в нашей жизни был. То сейчас, когда люди говорят, что нам плохо жить, я говорю: “Побойтесь Бога. Сейчас все вы кушаете хлебушек с колбаской, и с масличком и с сырком”. А когда-то у меня ребенок пришел в гости, к нам пришел мамин начальник и принес килограмм колбасы и две, и двое колгот нам с ней – мы были счастливы. Ребенок у меня был счастлив, сказал: “Бабушка, – говорит, – у тебя такой начальник, он нам колбасы принес!” Я не хочу, чтоб сейчас дети вообще радовались куску колбасы. Сейчас очень много чего интересного в жизни происходит, просто твоя реакция, как люди к этому относятся, кому что надо. Я, вот, пришла, посмотрела, я ж говорю, я, когда здесь была – последний раз это было очень давно – это был такой, знаете, ну, сарайчик типа.

C.Т.: Да, у нас фотографии, есть, вот, да, осталось ретро.

Т.К.: Поэтому, когда я пришла, посмотрела, посмотрела, побеседовала, думаю: “Боже мой, вот, я много пропустила”. И мне, и меня это как раз, вот, очень даже огорчило, что я очень много пропустила. Поэтому сейчас есть какая-то возможность куда-то поехать, то есть, там, в театр ходят, на какую-то конференцию – я лучше пойду послушаю, мне интересно, вообще, люди живут. Ну, опять-таки, это с одной стороны, а, с другой стороны – мозги надо занимать, если их не занимать, можно вообще, конечно, двинуться. Поэтому, ну, у каждого, каждому, каждый тоже занимается тем, что, тем, что ему хочется.

C.Т.: Спасибо большое.

Т.К.: Да, и вам спасибо.