Светлана Телуха (далее С.Т.): Добрый день, сегодня 29-е июня 2017-го года, мы находимся в здании «Союз Чернобыль», я, Светлана Телуха, беру интервью у, представьтесь, пожалуйста.

Татьяна Семенчук (далее Т.С.): Я Татьяна Семенчук.

С.Т.: Расскажите, пожалуйста, историю своей жизни.

Т.С.: Ну, наверно, начнем с того, что родилась я 21-го апреля 1964-го года в таком прекрасном поселке Вильча Киевской области, зеленом, в лесу. В общем, все у нас было нормально. Ходила в школу как обычно, закончила ее очень хорошо, у меня три четверочки только было. Вот, ну жизнь шла своим чередом. Потом я закончила, уехала в Кировоград после окончания школы, закончила там училище общественного питания, вот. И, хотя моя мечта всю жизнь была стать врачом, после такой трагедии, которую я видела, что там меня, наверно, насторожило или спугнуло. Там я видела очень такую нехорошую, страшную аварию, поэтому все в моей жизни сумбурно поменялось. Я даже не представляю никогда, я не была этим фанатом и, скажем, поступила в это, в Кировоградское училище общественного питания, закончила его с красным дипломом, мастер-кондитер пятого разряда. И как бы сказать, в 1985-м году я переехала, вышла замуж, переехала в Припять. Это прекрасный зеленый город был, где работал мой муж на то время уже, вот. И стали мы жить в Припяти. Работала я… на фабрике кухня была такая, там, значит, на станции «Янов» большущая фабрика-кухня, где был кондитерский цех. Вот в этом кондитерском цеху я и работала до аварии на Чернобыльской АЭС.

Т.С.: На то время, 26-го апреля мне запомнилось то, что вот я сдала смену, как раз вот мы работали там по 3 дня. Вот, и должна была поехать к родителям мужа, на Белоруссию, потому что это была Пасха, это был большой праздник. Я 4 месяца беременна, вот. И собрались мы ехать в деревню Линов, Наровлянского района, Гомельской области. Утром, естественно, рано утром проснулись в 3:30. По Припяти у нас ни автобусы, ни электрички не ходили тогда. Вот, 3:30 утра мы вышли из дому, чтобы идти на автостанцию, ехать к родителям мужа. Что удивило в этот момент, вы знаете, даже ничего не знала и не думала, просто удивило то, что муж говорит: «Вот видишь! Ты говоришь, вот постоянно, что тебе надо свежий воздух, свежий воздух. Дыши, видишь, асфальт помытый, даже мокрый». Всю ночь мыли. И мы шли так к автостанции. Когда пришли, на автостанции было уже очень много людей. Ну, естественно – праздники, кто куда-то, кому-то надо было уезжать. И я, чтобы не заходить в душное помещение, он говорит: «Я пойду туда возьму билет, а вот… а тебя…» Меня подсадил на подоконник автостанции. И я сидела себе на подоконнике. Но когда я повернула в сторону голову, там фактически атомная станция стояла, в общем, совсем рядом. Это то, что говорят Чернобыльская – это ж Припятская, это она на самом деле была в городе Припяти, вот. И когда я повернула голову в сторону, я увидела, вы знаете, не дым… не, не вот не дым, а вот такой как пар, большие шары пара. Это было, да, это было 3:30 где-то утра. И все, и потом я уже насторожилась на то, что, думаю, ну, что-то случилось, потому что сирены скорой помощи. Ездили пожарные и скорые помощи. Ну, никто ж ничего не знал, мы вообще были в неведении. Я сижу себе и сижу, муж пошел туда, слышится, конечно, сидели мы… Очень много я сидела. Билетов кассы были все закрытые, знаете, там вот это, как раньше были, такие деревянные, вот окошечко, деревянная фанерочка там. И вот что поразило, вспоминается, что как барабанные палочки бьют в эту фанеру. Но видимо, я так поняла, стучат в кассу. Думаю, ну может кто-то опоздал, ну, может, почему-то закрыли, может, билетов нету. И сижу ж.

Потом приходит муж, говорит: «Столпотворение на автостанции». Я говорю: «Что такое? Мы не можем 2,5 часа уже уехать». А он говорит: «Ты знаешь, там столько народу собралось, везде, в разные концы». Один кричит: «Мне в Красноярск надо лететь, мне надо с Борисполя, с аэропорта выехать, меня уже время поджимает, потому что билет на самолет». Другие, какие-то другие говорят, аргументы приводят. Но это было уже… уже была паника и хаос от того, что не то, что люди что-то знали, а от того, что как бы они не могут уехать, билет не могут взять. Это наверно на тот момент было самое главное – взять билет и просто уехать, не зная даже ничего, что случилось.

С.Т.: Угу.

Т.С.: Ну, и потом, когда я сидела на этом подоконнике, значит, подъехала машина. Очень солидный мужчина вышел, ну, на мои воспоминания в… И пошел в автостанцию. Но обратно ж муж выходит, я говорю: «Что случилось?» Он говорит: «Та вот приехал мужчина какой-то, все кассы закрыты, ни одна не работает, и сказал, что взрыв на атомной, возможна эвакуация». Что для нас это говорило? Фактически ничего, абсолютно. Ну, взрыв да взрыв. Ну, эвакуация и эвакуация. Все как-то спокойно к этому… Кто не знал, не понимал, а мы не понимали этого. Все спокойно относились. Дальше ждем же в автостанции, стоим же упорно. Нам говорят, что ехать никуда не будем. Все равно люди стоят и пытаются сказать, что они хотят уехать, что бы их услышали. И потом, может быть через час, я уже увидела, что он на улице стоит. Другой мужчина на другой Волге и четыре человека вышли так, ну, и я понимаю, что это кто-то из начальства вышел. Ну, и когда выходит муж обратно, говорит: «Ну, этот мужчина сказал, что учения в городе и нужны автобусы». Ну, сопоставить это… это я сейчас могу как бы что-то проанализировать. Что-то сказал, ну сказал и сказал и все, и на этом все. Ну, в общем, мы долго и упорно ждали. А потом было вообще хаос большой. Потому что, оказывается, на электричке люди уже не ехали, ну, в общем, не пустили электричку. А предыдущая, в общем, пришла толпа просто разъяренных людей, с электрички прибежала, говорят: «Нам надо срочно уехать!» Они требовали там и начальника, они требовали кассиров всех. И хоть вы мне свой транспорт предоставляйте, кричали, что нам надо уехать. Ну, и узнаем мы, что говорят эти учения, учения, ну, и ничем мы не могли уехать. И когда прибежал этот народ, уже было, в общем, кучки народа кучковались и говорили об одном, что они на электричку не попали, кто попал – вылезал на крышу, вот. Ну, для нас это вообще был шок странный. Расходитесь и расходитесь. Долго и нудно мы ждали. Мы ждали до обеда и никто никак. Я сидела, болтала этими ногами на подоконнике, от, дышала свежим воздухом.

С.Т.: Угу.

Т.С.: И в итоге мы идем расстроенные, что мы не можем уехать. Мы идем домой. И тут такая, значит, мысль – надо искать, может, знакомых каких-то, машину, чтобы уехать. Мы не думаем о том, что трагедия, что уже авария, что этой радиации столько тут, что… не пером описать, понимаете. Я вдыхаю воздух и думаю, мысли складываю и то, что мне надо уехать. Ну, идем дорогой и, а дорога эта была в Припяти, значит, железная дорога, станция «Янов», фабрика-кухня, а мы шли с автостанции. Ну, естественно, зашли на базар. Мне надо было купить удобную обувь. 4 месяца беременная, надо было чтоб что-то такое… Ну, муж говорит: «Давай пойдем, купим тебе что-то из удобной обуви». А я, когда работала, вот это сдавала смену, я торты украшала, в общем. Я… мне все девчата говорили: «Таня, Таня, вот завтра пойдешь на базар и купишь обувь». Я говорю: «Не, я в Белоруссии куплю хорошую» (смеется). Вот. И после этого шли дорогой, встречаем своих девчонок. А девчонки у нас были, молодых специалистов прислали с Западной, вот. И мы, значит, встретились с этим, они незамужние были – молоденькие девочки шли на базар. И мы им впервые говорим, что девочки, нам сказали, от, мы не уехали… «А чего Вы не уехали?» – «А потому не уехали, потому что никак уехать. Чем уехать? Транспорт не ходит. Говорят что-то, одни – учения, другие – взрыв, говорят, на станции». – «Таня, что ты придумала? Иди и купи обувь себе удобную, помидоров и огурцов, и иди домой, жуй, думай, как уехать тебе на Пасху».

Вот так мы и сделали. Мы сходили на базар. Рынок работал в полный ход, всего было… весна и как бы… Великдень на… уже на носу был, и думали что-нибудь такое вкусное ж купить. Побывали на базаре, скупились, пришли домой. И все пошло спокойно, и спокойной жизнью очень. Мы не ходили там по улицам, что бы слышать… Вот приходят там соседи в коридоре или в тамбуре, говорят, что там что-то серьезное такое, серьезное. А что по телевизору? А по телевизору это «серьезно» ничего не было у нас, как раз. Ну, я перестирала еще, форточки открытые, все как полагается, дышим, помыла, говорю: «Ну, коль праздник уже, ты ищи транспорт». Он пошел, искал там, вот. А телефоны не мобильные ж были, чик-чик, домашний, чи тот уехал, тот успел, а того нету. Ну, в общем непонятно.

Тогда уже, это было 26-го, аж 27-го, рано утром уже наше радио, то есть я не знаю, во сколько оно точно там говорили, но то, что я почула… Это услышала, это было, ну после 10, где-то к 11-ти. Говорил полным ходом, говорило радио, что без всякой паники эвакуация города, и каждый… возле… каждый автобус будет ждать возле каждого дома. То есть, возле домов. Ну, такая шеренга выстроилась, я вам передать не могу. И тогда я говорю: «Ты знаешь, Валера, это наверно нам уже свою… Это, наверно, те автобусы, которые нам не давали. А почему они вчера их не дали? А будут уже 27-го, выстроились именно?» Ну, наверное, так надо было, вот. И зелененькие, и желтенькие, но в основном как-то желтые мне в глазах сейчас, перед глазами эти желтые автобусы. И то, что говорилось по радио, говорилось: «Эвакуация города на 3 дня, взять с собой только документы». Ну, мы ж такие умные были, 22 года, вроде взрослый человек. Я говорю: «А зачем там ты будешь искать те свои паспорт в документах, я возьму и все. Тебе он не нужен. У меня ж есть? – Есть». Мы ж поедем, ну куда поедем – ну, куда эвакуируют. Ну, я думаю, поближе где-то к Вильче, к родителям своим будем добираться, к моим уже. Не на Белоруссию, а по Украине, к моим родителям. А к родителям, на Вильчу, с станции «Янов», то есть с Припяти, город, ходила электричка. Та, там-то всего, наверно, было 35-40 минут, доехать на электричке до поселка.

И вот мы, значит, берем это, паспорт мой и все, ничего – желтую сумочку на плечо, и все, мы едем, где-то в сторону к моим родителям. Деньги, ничего, мы больше никаких документов абсолютно и не думали даже брать за тот паспорт. Эвакуация города была, конечно, ну, страшно в том плане, что… животные. Животные – эти котики мяукают, кто несет под кофточками, собачки бегут сзади, а это ж все запрещалось. То есть в автобус никаких собак – на 3 дня оставляйте еду, в общем выпускайте. Кто выпускал больших с квартир, кто это… этого везти – только было слышно под кофточками это мяуканье в автобусе. Тишина была. Кое-кто говорил о этой эвакуации, а кто может знать, что на тот час кто знал? А ничего, говорили о житейских проблемах, куда они везут и нам бы побыстрее вернуться, потому что родителям надо, те – своим должны знать, а те – мы едем в одно место, а муж в командировке. Потому что атомная станция это, в основном, работали те, ну, кто постоянно в командировках был. От у нас было таких много знакомых, кто постоянно уезжал-приезжал.

И, значит, мы и сели и приехали. В поселке Вильча вышла. Вышло очень много людей с автобуса и как потом я уже знаю, это и с нашего автобуса, там с других автобусов это было. В общем, масса людей, которых вильчане очень хорошо приняли и расселяли по домам. Вот, мы пришли, там кое-кто картошку садил, еще шли с этого автобуса, досаживали людям. Мы говорим, что взрыв на атомной, эвакуировали. «Таня, что ты придумала? Что ты придумала, нам быстрее картошку надо вон сажать и огород делать в эти дни». И вот мы пришли к родным. Ну, естественно родители что – родители очень рады, но тоже в недоумении, что там случилось. Ну, через 3 дня мы уедем, чтобы не случилось. 3 дня как раз у меня смена, я сдала, 3 дня у меня выходных, поэтому я чувствую себя спокойно. И так как сказали «эвакуация города», мужу не на работу, все хорошо, выходные дни. Вот и в родителей. Тогда началась пополняться Вильча. Мама моя работала в садике, а папа был председателем райпо. А потом, ну там другие работы.

Ну, что я хочу сказать, что вот все, что происходило, наша улица, как бы Алексеевская, она была не в центре Вильчи, поселка, а чуть-чуть дальше, возле железной дороги. И вот началось, конечно, тогда уже началось, на мое мнение, самое страшное. Самое страшное то, что вся техника грязная, которая была в первые дни на атомной станции, ее всю возили по этой железной дороге, которой нам надо было ходить. Ни тропинки нигде, все люди ходили по железной дороге. И вот мы по этой железной дороге пошли, зарегистрировались, нас в поселковом совете зарегистрировали, обязательно, что мы прибыли сюда с Припяти, но уже спустя несколько дней. И что? Мне у моей мамы очень хорошо, муж тоже отдыхает. И тут более информация уже пошла обширная. Мы уже видим, как эти бронированные, похожие мне тогда на как танки или бронетранспортеры везут постоянно на этой железной дороге туда-сюда, туда-сюда. Техника тяжелая с кабинами остекленными идет по нашим улицам. Я думаю, что даже Вильча более, радиация там большая, потому что она привозная, я что-то так думаю. Ну, я… и другие так конечно считают.

И тут наша база была, значит, межрайбаза у нас была. Очень много предприятий, больше 18, вот. Заводы были деревообрабатывающие, и лесхоз, и, значит, там, где ядохимикаты хранятся, и швейная фабрика. Ну, в общем, поселок был такой, компактный, очень красивый. Потому что новую школу так тогда надо ст… ну, начали строить. 2 школы у нас было – начальная и среднеобразовательная. Детские садики были, сначала один, потом другой такой. Ну, короче, было очень хорошо. Люди, молодых специалистов присылали из Западной много. И так в общем, из городов других, которые заканчивали… Были где – особенно на деревообрабатывающий завод, это было очень-очень много людей.

И в итоге я дома и слышу, что ездит скорая помощь и раздает лекарства. Значит, я так понимаю, что йод, я поняла то, что йод. А таблетки я уже не помню, какие это таблетки, но знаю, что раздавали. И я им сказала, что я беременна, они говорят: «От как раз и хорошо, надо». Только спустя несколько лет, уже когда я была в Минске, в радиологическом диспансере наблюдалась, тогда мне сказали, что вам ни в коем случае эти лекарства было пить… Я называла тогда, сейчас я уже не могу этого вспомнить, вот.

Ну, и было все хорошо, пока я не заболела. В Вильчу детей вывезли и мамочек беременных. Полным ходом начали делать аборты женщинам беременным. Муж у меня наотрез, мы даже и не думали такого! Мы… Ну, как сказать, мы не думали о последствиях, что может быть. Вот сейчас бы я, конечно, засомневалась, правильно я поступала или неправильно, я не знаю. Но, наверно, очень правильно, потому что у меня две дочки, вот. И, значит, заболела я простудными заболеваниями. И мама ж, естественно, побежала в амбулаторию. Прибежала врач, говорит: «Кому тебе надо лекарства?» Она говорит: «Тане». Но Таню ж, естественно, все знают. Она говорит: «Какой Тане?» – «Моей Тане». – «Так она ж беременна», – говорит. – «Да, беременная. Надо то, чтоб можно беременным пить, принимать». И тут начался галас! Все начали ругать маму, потому что говорят: «Вы что себе думаете? Всех повывозили, всех абортируют, а Вы вот тут собираетесь лекарствами лечить?» Говорят: «Чтобы мы завтра ее не видели здесь! Вы представляете, что здесь делается? Сколько уже вот тут вот всякого привозного и… и навозного и… и всего. И сколько стоит радиации на Вильче, постоянно меряют».

Мы говорили, знаете, вспоминаю, значит, ходили мужчины, мальчики в таких защитных камуфляжных формах и с этими дозиметрами. Они постоянно то «пи-пи-пи-пи» пикает, вот, мерили. И мы на них говорили «партизаны». Почему – даже не знаю, ну, так называли, партизаны, вот. Ну, и через то, что вот очень ругали маму, отец говорит: «Вы что, надо что-то думать». А в этот момент моя племянница 3-летняя с нами. Муж военный, он находится в город Грязовец, Вологодской области. Его туда послали, он закончил высшее военное Ленинградское артиллерийское училище, вот. И его послали туда на работу. И они привезли, потому что невестка работала на тот момент в военной части. И девочку эту некому забрать, Наташу. Ну, и у нас началась уже паника, коль уже так стали так кричать на меня, чтобы я уезжала. Мы, значит, подумали, что надо вести ж эту девочку, стали переживать, потому что это серьезно, 3-летний ребенок. Мы уехали… одно прекрасное утро, ближайшее быстренько время. Идем на железную дорогу. А я уже на то момент, я не знаю кто как чувствовал, но одни говорят – нет, а мне вот как ядохимикаты, как окисление во рту. Вот я не могу, меня дерет постоянно горло, мне оно першит. Я уже иду «кхикаю», кашляю, потому что иду, провожают родители, несут эту девочку на железнодорожный вокзал. Надо с мужем уехать, отвезти ее. Ну, и такое ж, значит, в разговоре: «Может, вы там и останетесь?» Потому, что все-таки…

Берем мы эту Наташку, уезжаем на эту Вологду, вот не в Вологду, в город Грязовец. Он действительно Грязовец – я как вспоминаю эти досточки сбитые по 2 штучки, шлеп-шлеп, идем… эта грязь (смеется) ляп-ляп летит в стороны. И когда мы пришли, приехали туда… А брат жил в бараке таком, знаете, как общежитие военное. Семья, 1 комнатка, общий туалет, общая ванна, там все такое. И я, значит, увидела, во-первых, они ходят на работу вдвоем. Как я буду, что я буду здесь в одной этой комнатке, кто мне как… Тогда ж не было мысли, что может быть кто-то какое-то предоставит жилье. Нет, мы ехали к родным, как-то увозили девочку. И посмотрела, что эти железные кровати-сетки до пола обвисшие, я одну ночь переночевала, мне все разболелось, и я не знаю, от чего оно разболелось. И у меня паника, слезы: «Нет, едем домой». И сегодня мы привезли, а на завтра мы собираемся и едем домой, и приезжаем в Вильчу. Во-первых, муж говорит: «Таня, мы не владеем никакой информацией». Все нормально, все спокойно там. Когда-то диктор была Шилова или что, или Шилов, он был, по телевизору все рассказывали таким баритоном монотонным, что все хорошо, ликвидировали, все хорошо. Больше мы ничего не знаем, это Россия. Ну, тогда был Советский Союз, естественно, было все равно.

И мы едем на следующее утро, значит, собираемся и едем. Приезжаем обратно мы в Вильчу. Тут хотя бы мы узнаем быстренько, сидим, вот что надо, оказывается – я говорю, очень хорошо, что мы приехали – Припятским доработать до декрета женщинам, устроиться на работу. И у меня обратно паника. А на работу куда? Тут мама походила по всем точкам, и все сказали: «Ты что! Всех беременных вывезли, ты что хочешь, чтобы нам тут было, скажем так, какой-то выговор или что-то в то время? Нет, мы не… мы ее не возьмем. Ищите где-нибудь в другом месте». Куда, куда выезжать, куда ехать? Ну, думали-думали, ну, некуда нам ехать. Значит, придумал муж, значит, едем ко мне в село, там рядышком город Наровля. Это сейчас я понимаю, что я ехала в 2 раза больше к пеклу, потому что там радиации было уже вот так.

С.Т.: Угу.

Т.С.: Ну, едем мы с ним туда, в Белоруссию, приезжаем мы в эту деревню Линов. Его родители идут тоже к знакомым, говорят, надо доработать до декрета. Потому что она нигде уже, мы там уехали с Вильчи, мы на учете, нигде нас нет, а что дальше, что может быть? Значит, надо доработать до декрета. Тут мы дорабатываем до декрета. А в этой деревне моего мужа друг тоже на атомной станции работал, и как бы уже началась какая-то информация поступать. Потому что как – люди в недоумении. Там в деревне тем более – у нас хоть поселок большой был развитый на Вильче, а там деревня, та им все равно. Радиация – не радиация, в лес за грибами, за ягодами – это всё. Всё употреблялось в больших количествах, вот. И потом мы, значит, подумали, все-таки надо идти, выходить мне работать. Работать, значит, родители договорились – военный завод, в лесу. Сейчас я тоже понимаю – военный завод там, там своя была радиация большущая. Рядом стоят [непонятно] ракетные части все, поэтому мы прекрасное место приехали, в лесок, в который добирались на работу. И меня, значит, кладовщиком устроили. Я там кладовщиком, значит, пропадала, потому что надо было, вот. И с бельем тем, складать его и складать. В общем, я понимаю… сейчас только понимаю, что, что у меня там было в средине на то время. Доработала я до декрета, тут уже пошла информация, пошла информация.

Очень переживала, знаете, еще скажу 2 слова, потому что когда была на Вильче, наши первые пожарные, те, что в самое пекло вступили, вызвали их через несколько минут, это было два моих знакомых. Два парня, которые: Коля Титенок, это жил на моей улице немножко дальше меня, он на год старше меня. Вот я 1964-го, он с 1963-го, вот. И был мне знакомый Вася Игнатенко, офицер, который работал… Я работала с Люсей, с его женой вместе в цехе одном. И наши мужья как бы после работы всегда нас встречали, вот. И я постоянно думала, как же эти ребята, вот, они что, говорили, что их вызвали, что там с ними, я знала, владела информацией только такой, что они в больнице. А что с ними случилось, как это было, ну, даже представить себе не могли. И потом, когда на Белоруссии мы узнаем, что этот же друг, Вася нам рассказал, мужу, что припятских будут вызывать на определенное число, значит, в Киевскую обладминистрацию. Но для чего вызывать, мы тоже не знали. Значит, быть обязательно там с паспортами и тут у нас началась проблема. Паспорт мой есть, мужа – нет. Что делать? В общем, через знакомых узнаем, всё, говорят: «Есть въезд в Припять. Забираем документы по определенным числам, надо записываться». Ну, мы уже слезно попросили этого паренька, чтобы он нас как-то записал, потому что без паспорта там не принимают, надо только паспорт.

В общем, едет мой муж, договорились на какое-то число, и едет он в Припять, в квартиру за паспортом. Ну, я ж уже с нетерпением жду, что он мне скажет. Ну, когда он приехал, я, естественно, у меня взрыв, потому что как бы в Припять мы не возвращаемся (плачет). (продолжает рассказ плача) Ой, сейчас, минуточку. То, что документы он нашел, но, он открыл, говорит: «Я открыл шкатулку, кольцо обручальное…» В общем, он забрал это обручальное кольцо, одел на палец естественно. У меня оно всегда было на руке. Он одел это и говорит: «Выхожу с квартиры, а цветы повяли…» А я ж постоянно кричала на него, что ты не забывай поливать цветы, когда я забуду. Вот, и он, значит, говорит, я полил эти цветы, а потом вышел под балкон – вишня, красная вишня. Я, говорит, нарвал ее. Есть или не есть? Но потом, говорит, так и выпустил. И взял, говорит, велосипед детский, такой подростковый, покатался еще. Ну, зачем тебе велосипед? Ну детство. Ну, и потом приехал он с документами, говорит: «Ну, так все стоит». Я говорю: «Ну, что там в Припяти?» – «Да стоит, – говорит, – все нормально, только одно плохо, – говорит, – собаки, – говорит, – такие собаки, – говорит, – худые ходят». Ну, в поисках пищи. Ну, что там, привезли, ну, что с собой брали, поотдавали, говорит, даже не ели те бутерброды, ничего, этим собакам, говорит (всхлипывает).

Ну, приехал муж, все хорошо, в общем, документы у нас есть, вызывают нас. Обладминистрация Киевская была тогда в Ирпене. Это Киевской области городок. Поехали мы в Ирпень и нам говорят, значит. Людей – море, наших припятских стоят, в общем, улыбаются там кто. А мужу сразу сказали, когда я… на работу мне сказали устраиваться, он на Вильче ездил, ну там было и на работы забирали и в общем, пожары-то были у нас позже уже. А забирали на работу какие-то приходили вагоны со свинцом, болванки такие, неподъемные. Они такие тяжеленные! И вот нас было там много ж семей были, которые в Припяти живут, на Вильче жили. И вот все эти ребята работали, грузили эти болванки свинцовые. Их… постоянно утром там шли работы, их отвозили и на погрузку. Фиксировали, что это припятские люди, что они на работе, как бы трудоустроенные временно.

А потом, значит, когда мы приехали уже в Ирпень… Ой (вздыхает), вот это я Вам уже повторяюсь, что очень много людей было в зале. Встретили некоторых своих. Мужу сказали до этого еще: езжай, значит, надо обязательно там, на работы, на… в Киев, на Припять ездить, и получите в Киеве жилье. А куда ехать? Как мне быть, где мне быть? Он говорит: «Та я бы поехал, но как мне, нам же надо вдвоем быть». Мне в сентябре было рожать. А это уже подходило конец лета. И мы, короче, в недоумении. Говорю: «Никуда ты не поедешь! А как я одна буду? А если мне где-то там надо будет уже?» Откуда я знаю, когда рожать, раньше, позже – это так, тогда было. Ну, в сентябре, да и в сентябре, вот. И, значит, мы приехали в этом Ирпене, подошли к нам мужчины такие, очень много писали анкет, мы заполняли, предлагали, значит, вот вам Ленинградская атомная. А в чем суть, говорю, в чем, говорю, речь? Какие атомные нам предлагают? Да там будут давать жилье! Вот, значит, отселять людей будут, разговор такой. Ну, я уже понимаю, что, значит, если куда-то мы будем ехать, мы будем работать и там, в скором будущем будет жилье. Я говорю: «Так о каком скором будущем, я ж вот стою, мне ж надо уже где-то определиться!» Потому что уже это мытарство уже просто надоело. И везде изгоняют тебя как изгоя. И в этой Вологде я так боялась, чтоб никто вот не сказал, что вот же ж девочку ту привезли из той же радиации, так значит и они зараженные. Слава Господу Богу, что там эти жены, я с ними меньше офицерскими общалась, а ребятам-то было все равно, я так понимаю.

И вот, значит, дает направление, те заполняют анкету, и я слышу, что Вильнюс очень много и мужа родственники собираются ехать в Вильнюс. Я слышу, что они говорят: «Мы поедем в Вильнюс», вот. Другие там – Ленинградская атомная, третьи еще там, ну, в общем Запорожская и я слышу «атомные, атомные, атомные…» и все. А потом на меня смотрит мужчина, вот так вот стал и так меня с ног до головы обводит. И говорит: «Что ты тут стоишь?» Говорит: «Поехали со мной». А я говорю: «Куда?» А он говорит: «В Белоруссию». А я ж засмеялась, от того, что муж белорус. И я стала, он говорит: «Девочка, я тебе ключи даю от квартиры». Говорит: «Ты понимаешь, они неизвестно когда еще что-то получат. А я на тебя смотрю, и ключи тебе даю от квартиры». Мне эти так ключи, я подбежала к мужу, говорю: «Валера, у тебя есть родственники на Белоруссии, у тебя есть в Минске». А это Дружный, вот городок такой тоже атомный, там атомная начинала строиться, но видимо потом, после этого начали уже, короче возмущаться люди, писать и все. Потому что там тоже как в Припяти было в поселке, буквально вот километр от нее. И ее потом сделали в ТЭЦ, вот. И, значит, он говорит: «Я тебе даю…» Я говорю: «Валера, поехали. Я тебя умоляю, поехали, потому что нам уже такого случая не будет, кому мы нужны сейчас». И мы, значит, собираемся и едем вот в этот Дружный, рядышком с Минском он находился. Едем в него, значит, берем направление. Никакие ключи, он сказал, что ключи, он сказал, что все, вас там ждут, вас там расселят и все будет хорошо.

Приезжаем мы, значит, от Минска в этот Дружный, а там большущий… а там стоит один микрорайончик, один. Там несколько домов, вот. А другой вот начинается строить, я так понимаю, что это наш. Он говорит, они говорят, что это для чернобыльцев микрорайон. Большущий-большущий дом стоит, который от так кругом, там наверно 28 подъездов, большие… только арки разделяют, арки, которые потом свистел ветер, гонял. Вот мы приехали к этому дому, ищем того прораба, тех мастеров. Значит, они говорят, что вам надо знать, куда вас еще распределить, в какой дом все, вы знаете, сколько у нас людей тут? А у нас людей тут вот так вот. Я говорю: «Господи, а что ж нам делать, куда ж, к кому нам идти тут?» Ну, решили этот вопрос, посмотрели, что я беременна. И приводят нас в одну квартиру 2-комнатную. А там оказывается мы уже 6-я семья, 12 человек. Одна тоже ждет ребенка, но она уже, ей от-от, на днях родит. И они, как бы, я так понимаю, что они купили свой диванчик. Вот потому, что у них стоял какой-то новый диванчик, где они могли спать. И вот мы на 2 комнаты поделились. А по сути то, что у них у этих людей раньше, они купили там одеяло, покрывало – ни укрыться, ни лечь на пол, понимаете? Поэтому мне как-то, в душе я проворачиваю эти моменты, и вот как бы близки вот эти переселенцы сейчас, теперешние люди. Которые тоже вот так вот, они приехали в никуда (вздыхает).

И вот так уже ж и мы. Ну, получилось так, что в этой квартире мы живем. И день, и два, и три-пять. Ходили… потом пошли в этот… Господи, в администрацию их, вот. Или потом в сельский совет какой-то рядом ходили, где они находились и говорим, что вы определите что-нибудь, потому что мне вот-вот рожать уже скоро. Вы ж понимаете, что я должна какую-то кроватку купить, какие-то деньги еще найти, чтобы на что-то, говорю, нам же ж надо. Ну, и они пригласили нас в один прекрасный момент, и сказали, что вы должны подождать, может день, может два, ну, мы так 10 дней там прожили в этой квартире на полу, вот, разлаживались. Ну, правда люди наши были потом, мы уже нашли как бы своих, гостеприимные. Они уже начали помогать, уже как бы стаскивать, что у кого было, кто вблизи. И в итоге, значит, нам дали квартиру, квартиру дали нам на 1-м этаже, потому что дом 5-этажка был, я хотела, значит, на 5-м этаже. Он мне говорит: «Куда? Без лифта с коляской. Много ты нагуляешь по улице?» И я понимала, значит, что на первом этаже, не хотелось очень, но, значит, дали нам эту квартиру, пока она сдалась там, пока мы могли зайти, доделывали. Вот 10 дней мы жили все вместе дружной семьей.

Ну, радости было, конечно, очень много, а потом и горести. Когда я пошла в магазин за молоком и сзади боком посмотрела: стояла моя девочка, с которой я работала в Припяти, в одном цеху мы с ней вместе работали, Лена Таравкова. Я даже не представляла, что она была там. Потом она Кузьмина была, замуж вышла. И эта Леночка, значит, мы с ней встретились, очень она мне много помогла. А ее родители были, в Припяти работали. Ну, так как отец специалист, его послали сюда на Минскую атомную, вот. И она уже как бы приехала к родителям домой. То есть у нее был уже дом. И тут я, конечно, такие горечи узнаю. Она рассказывает о наших, кого видела. Говорит: «Я ездила еще на списание туда продуктов, в Припять, в наш цех, – говорит, – Меня вызывали, вот, тебя уже никто нет, потому что знали твое положение». И она мне рассказывает, что вот Васи Игнатенко пожарного, она говорит: «Таня, их же ж нету ж, они ж умерли, – говорит, – эти хлопцы». Боже, для меня это было вообще шок. И она мне рассказала, говорит: «То, что я знаю, – говорит, – Люся ж…» А я как-то сразу не в… «А Люся, – говорю, – родила ж?» Она ж должна была первее меня ж рожать. Она была больше беременная. По-моему на 2 месяца она была больше беременная, наверно около 6 было. Она говорит: «Таня, а дело в том, что Люся, – говорит, – поехала к Васе…» То, что мы по телевизору слышали, что там ребята в больнице, вот. «В больнице то одно, – говорит, – их же забрали в Москву, – говорит, – санавиацией, – говорит, – В Москве они были в клинике. Там такое, – говорит, – под пленками, все что зайти, нет. И Люся скрыла, – говорит, – что она беременна». Вот, она вообще Людмила Игнатенко, но у нас почему-то ее все Люсей называли. И вот говорит, что она скрыла, что беременна и до последнего была с Васей, и, говорит, этим ребятам носила еду, лекарства, убирала за ними, за этими хлопцами, говорит, которые лежали. И, говорит, Вася умер. Говорит, там мясо от костей, говорит, отошло, ты представляешь, говорит, не то слово. И (всхлипывает) в итоге я узнаю, что она родила мертвую девочку, Наташку эту. Ну, для нас это конечно был шок, мы с ней (всхлипывает) наплакались очень при встрече. Но зато я понимала, что моя девочка есть рядом, вот. Ну, и потом же подошло наверно то время, вот, я родила Аленку девочку, Елену… очень да…

С.Т.: Там, в городе, в Белоруссии, да?

Т.С.: Да, очень рада и счастлива, вот. И были мы в Белоруссии, прожили 8 лет. Ну, естественно, не обошлось без Минского радиологического диспансера, вот. Это мы там стали постоянными гостями. А потом уже через 4 года я уже как-то и боялось рожать очень-то. Но муж захотел, сказал: «Девочку надо еще». Я родила и Катюшу там на Белоруссии. И в этот момент, 8 лет мы прожили там, выходит указ такой, что по 34-й, там какая-то была 34-я статья, что все, кто находятся… стало ж уже 1991-й год прошел, это ж уже Союз как бы… вот. И, значит, «… ми можемо виїхати за межі… українці можуть виїхати за межі України», там к своим родственникам, значит. Как-то ну, вот в общем «виїхати за межі к своїм». И меня первая мысль в голове, что я тут одна и в чужой, в чужом месте. Надо ехать с Белоруссии, надо ехать на Украину. А в это время ж естественно строится Вильча, вот. И мне… ездил муж, узнавал, сказал, что да, вам выделили там деньги на строительство, вы подпадаете под эту статью. Либо с родителями на расширение, либо вам свое жилье. (Вздыхает)

Мы ж с этой Белоруссии аж бегом, драпака (смеется). Приезжаем мы, едем, родители мои говорили: «Всё посмотрите, посмотрите, мы не поедем смотреть. Смотрите вы или нравится». И мы едем, для нас было самое главное, что это подальше, чистая зона, Харьковская область. И мы приехали, значит, на Вильчу. Много я потом жалела, конечно, одно время очень. А сейчас уже привыклось-привыклось, потому и смирилась как-то с тем, что… У меня подросли дочки, вот. Они стали, осуществили мою мечту в выборе профессии: они стали врачами, вот, лечат людей, лечат чернобыльцев. А я могу часами сидеть на приеме (смеется) под кабинетом, потому что мне это интересно, вот. И стала моя деятельность, конечно, после этих 8 лет на Вильче… на Вильче я председателем общественной организации в районе стала, 8 лет там побыла. А потом, мы, значит, организовали свою организацию именно на Вильче. Председатель я Вильчанской организации. Потому что на Вильче чернобыльцев почти 2 тысячи, а в районе их совсем мало, вот. Поэтому мы стали как-то вот так вот заниматься общественными делами (смеется) вникать, и все это мое. Я 12 лет отдала депутатству, была депутатом (смеется), вот. Поэтому вот, вот как-то так оно все. А теперь вот радуюсь внукам. У меня внук и внучка, двойнята, Катюши меньшей, вот. И в скором вот будущем буду отдавать старшую дочку замуж.

С.Т.: Ну, да.

Т.С.: Ну, вот так вот, если сказать, коротенько так моя (смеется)…

С.Т.: История…

Т.С.: Моя история, да.

С.Т.: Скажите, пожалуйста, а вот атмосфера, вот Вы немножко говорили, да, о атмосфере вот этой общей, еще в момент, вернемся еще к Чернобылю, к взрыву, той… паника ну, была только с трудностью выехать из города, да, то есть. А вообще вот атмосфера людей: как они были настроены, вот те, с которыми Вас эвакуировали? То есть, добровольно ли они шли на эту эвакуацию? И какие настроения, да, вот какие темы обсуждались в этот момент? Вы говорили житейские вопросы, да, то есть, аварию никто ничего не знал?

Т.С.: Нет, нет. Вы знаете, даже когда ехали дорогой, у всех была ж надежда, что они через три дня вернутся. Все-все ждали момента, когда мы… это еще наивно все спрашивали, когда с автобуса выходили. «А вы за нами через 3 дня приедете?» И вот такие вопросы как бы у людей. Ну, паники как таковой, что там, как на железнодорожном вокзале я помню, это ж ужас что было. Вот когда люди хотели уехать. А так, чтобы какая-то паника была – нет. Было только, я же говорю, мне было вот страшно, вот такая паника у меня была, когда мне сказали уезжать с Вильчи, а тут на Вильче – караул. Те могильники роют, технику из базы вывозят там, в лесочек, зарывают ее, вот. А те другие, значит, приезжают потом позже крыши мыть. А я смотрю возле дома эти ж крыши хлопцы, как мы говорили – «партизаны», моют, а отец мой шифер тот снимает – подает, снимает, помогает, подает. А эти лужи, где дом моют, дети соседские, Ворохтятские фамилия, деточки бегают, ляп-ляп ногами, босые по этим лужам, этот песок – это ж я уже сейчас понимаю, что это такое. А тогда как-то ну не надо бегать, да и не надо, вот. И как бы на ликвидацию приехали забор этот менять и вот так вот все. Столько людей!

Это, приходит моя сестра, она на базе работала, говорит: «Ну, вот так вот всё, – говорит, – то едем, забираем на списание, выгружаем всего». Тот ББР, значит, эвакуацию начали рядом. Ну, как хаос вот такой вот был, насыщенность, вот такое, понимаете, вот, ну как бы можно сейчас сказать, оценивать, что да, началась война. А вот эти вагоны-рефрижераторы до дома, значит, возле дома поставили состав, наверно год 6 стоял этот состав, что там все зараженное было, но они никуда его… Они откуда-то его вывезли, что там было. Они то, что с мясом уже там заванивалось, его оттянули, вот, какое-то мясо там везли, что капало с него, с того вагона, вот. А другие эти рефрижераторы, и эти бедные люди, все с улицы Алексеевской на работу мимо этих обходят, рефрижераторов торкаются и с этой бешеной радиацией, что мы потом понимали, по этих реечках и шпалах, шоп-шоп и пошли, сколько там гадости. А потом за маминым домом, чуть-чуть в сторону, значит, ну в лесочку, ну, буквально метров сколько – поставили моечную станцию. Поэтому вся эта моечная станция, все эти грязные, которые с Припяти всё вывозили сюда, тут бы как бы сверху мыли в поселке, возле людей, возле дома и куда-то в другую сторону оно уходило. Это сам… сама процедура, вот страха было, что вот такое случилось. И ты каждый сталкивался, каждый день виделся. А в людей была суматоха то, что действительно вот много очень людей привозят. То надо было расселить, то эти люди уезжают, им помогать надо родственникам было, искать. Потому, что письма писали, зараз же не то, что мобильный телефон раз-раз. А где искать? Одних туда, повезли других туда, больницу эвакуировали в другое место, то, как бы, разбрелись все припятские люди. Поэтому было страшно. Для меня страшно, когда сказали, что Таня, те не придут, скажут тебе на аборт идти. Для меня, я бегом свет за очи бежала, чтобы меня не трогали, вот.

С.Т.: Это насильственно было, то есть да, специально или как?

Т.С.: Ну, как бы… ну как насильно? Меня ж не вязали и не везли куда-то, вот…

С.Т.: Ну не добровольно… ну или как бы…?

Т.С.: Ну, уже говорили, что вот это надо, вот вы понимаете, вот вы кого… У нас в доме жила в подъезде, они: муж из Житомира, а она с-под Коростеня. Так у нее искусственные роды были. Так Вы представьте, что она, какого ребенка потеряла. Говорит Катя: «Тань, а как ты так смогла?» Вот так вот смогла и уехала с одного места, потом со второго, то и смогла, вот. И вот в общем вот такое.

С.Т.: А скажите, еще такой вопрос, когда Вы эвакуировались, да, как бы в Вильчу, Вас не проверяли как-то на радиационный фон, там оказывали какую-то медицинскую…

Т.С.: Это дело в том, что у нас, когда люди с электрички ехали, у нас, например, ничего не было. Потом мы купили дозиметры, там сами пипкали, в общем и ходили эти ж мальчики-«партизаны» от мерили. А людей, которые ехали на электричке, и вот как бы с нашего совета девочка тогда была, она в сандружине была, в, значит, на деревообрабатывающем заводе там создали сандружины, вот. И в амбулатории, и везде их было много. И они принимали этих людей, они заводили медпункт именно на железнодорожной станции и там проверяли полностью дозиметром, вот, этих людей, то да. Ну, там говорили снять, то снять, то снять, то обувь снять, то одежду, а мы как бы…

С.Т.: А Вы технику безопасности никакую…

Т.С.: Не, у нас с этим было все в порядке и в Белоруссии еще раз все в порядке было (смеется). Так что у нас было очень хорошо.

С.Т.: А скажите, а что Вы чаще всего вспоминаете о жизни вот в Припяти. То есть, какие моменты вот самые ценные для Вас?

Т.С.: (смеется) Я не знаю, говорить это или не говорить, но ценный моменты был… ценные моменты для меня то, что, во-первых, я ходила, у меня был токсикоз. Ну, я очень вспоминаю это сильно. И девочки мне, пока я добреду вот, запахи понюхаю, я, значит, отходила долго от них, (смеется) все привилегии. И когда я, самое главное было, когда я приходила уже на обед туда, вот в столовую мы спускались, так это сейчас кого я встречаю, они говорят: «Таня, ты селедку до сих пор кушаешь?» Значит, выставляли селедку, такие железные были судочки, помните, вот такие вот, не судочки, селедницы железные. И этих железных селе… селедниц море стояло на этих полочках. И я когда прихожу – одну, две, три, четыре, пять, шесть ставила вокруг себя и больше ничего, с меня все падали! А потом девочки стали, просто им уже надоело, стали прятать. Но, когда я садилась 6 человек за столиком, все другие брали селедку (смеется) и мне давали. Вот это для меня… я очень вспоминаю это, долго и нудно, вот. Это вот такие моменты, это еще, ну сейчас…

С.Т.: Вы жили в Припяти, получается, у Вас там было жилье?

Т.С.: Да, мы жили… мы жили сначала, значит, наше жилье строилось, а жилье мы жили, значит, на квартире, на Героев Сталинграда, 3 кв. 65. А потом мы жили… перед этим мы жили на Курчатова там, у родственников немножко. Но, в общем, наше жилье уже строилось в Семиходах и мы бы… вот-вот-вот я поеду с Припяти.

С.Т.: Получили…

Т.С.: Очень быстро как бы строилось жилье, вот. И мы бы, я думаю, что 1986-го к осени бы получили, если бы было все нормально, все хорошо.

С.Т.: А скажите, такой вопрос, отдых, вот когда Вы уже после аварии, актуален ли он был у Вас вообще, досуг, отдых? То есть как, как у Вас эта организация была?

Т.С.: Э…

С.Т.: Ну, уже когда в Вильче Вы были или как там в Белоруссии были. Как Вы проводили свободное время?

Т.С.: Свободное время в Белоруссии, Вы ж представьте, эти, если там, около 28 подъездов и там было очень много наших припятских и переселенцев и очень-очень-очень чернобыльцы, у нас говорили Чернобыльский район, чернобыльцы, вот. И рядом была зеленая посадка такая. Мы все там дружненько всегда убирали, у нас такого не было, что бы кто-то бросил там консервную банку или что. Мы выходили туда на какой-то шашлычок делать. Единственное, в чем проблема, тогда не понимая, на этих сосновых ветках распаливали, сосновые деревья. На завтра приходили все больные, но потом через 2… некоторое время проходило 2, несколько дней, мы уже говорили, что пойдем еще на какие-то выходные, это раз. И а во-вторых, у нас было очень дружно там, потому что эти припятские люди – настолько было сплоченно! Вот мы маленькие детки были, мы могли и смотреть за этими всеми там, просто знакомый, просто припятский, вот. Смотрели везде и всюду за этими детками. Потом, когда у кого было день рождения, представьте, на тот момент, если все собираются, в квартиру не помещаются, мы на улице выносили эти колонки, ребята у нас по прямой жили, мы на полквартиры, а они по прямой. И они выносили колонки и говорили: вот это припятские, вот это, вот это дружба, вот это припятские все. Ну, хорошо было, как, неплохо было, нормально.

С.Т.: А скажите, в момент вот эвакуации, переселения, какие… ну, имело ли значение вообще статус, образование там, положение в обществе, то есть, имело ли какое-то значение при переселении?

Т.С.: Нет, абсолютно нет. Ничего там не спрашивали как бы за твой статус, твое это. Люди старались где-то найти работу любую, вот, не то, чтобы там именно по образованию. Тут уже хватались за что-то. Поэтому, я говорю, когда, Вы знаете, вот временами мне чудно, когда вот говорят, я говорю, пошла на любую, пошла в склад, чтоб до декрета доработать, там, на Вильчу пошла в детсадик, поваром пошла работать, чтобы какую-нибудь работу вот там, вся… что-то какие-то деньги. Поэтому мне иногда вот чуждо, когда у нас вот, скажем, люди, переселенные сейчас с зоны АТО, другие говорят: «Нет, мы работать на 1000 не будем». Поэтому, для меня вот трошки такое оно диковатое, вот.

С.Т.: По-Вашему взгляду, какие вот больше всего человеческие вот качества, они, ну, проявились вот после аварии в людях?

Т.С.: Знаете, во-первых, люди наши сплоченные были. Во-вторых, они понимали, что такое беда, потому что не я одна там мытарствовала по всем это самое и… ну, я думаю, что очень много людей были неопределенные, куда им быть. Это хорошо, что я могла там еще… а люди ж были из других городов, далеких. А если у них некуда поехать? А если у них нету родственников? И их же принимали. Поэтому я думаю, что эта дружба и сплоченность и просто человеческие отношения, вот. Люди, которые перенесли горе, Вы ж понимаете, они сами какие. Они могут посочувствовать кому-то. Не каждый ж просто так, с улицы. Ну, есть переселенцы, ну и есть. Ну, нету у них – это ихние проблемы, скажут, вот. А именно люди, как бы, их сплачает вот эта проблема, боль, беда. Ну, и то, что я говорю, даже когда вот едем благодаря вот Любови Ивановне и Астрид то, что мы ездили в поминальные эти дни на Вильчу. И я слышала, как интервью наши люди давали и для них это, ну, как бы откровенность такая и на такой разговор пойти, боль души, крик души. Сегодня я говорю своим детям, которые врачи, которые к ним приходят чернобыльцы, говорю: «Сердцем чувствуйте это». Потому что когда-то я перенесла с вами это, вот. Поэтому надо, чтобы… людяними буть (смеется). Як по-українськи говорять.

С.Т.: А вот, ну, Вы помогали, да, друг другу как переселенцы, это и было морально, да, и материально?

Т.С.: Конечно, кончено. Мы так и настраиваем, Вы знаете, даже цим, этим переселенцам, которые из зоны АТО. Я 200 раз рассказывала, что извините, девочки, ну, трудно, ну понятно. А когда вот я на полу там 10 дней лежала и не знала, построят мне квартиру чи нет. А вдруг у меня сейчас роды начнутся? И никто мне, хорошо, что какой-то красненькое вот такое пошарпаное одеялко дали, чтоб постелить. И, говорю, с чужими ложками ела, потому что они тоже не накупили еще это, семья, которая, как будто им эта квартира ж должна была быть. И поел, один помыл, другому дал. Так что было все, поэтому мне кажется, эти люди, которые хлебнули этого горя, они совсем другие.

С.Т.: А скажите, такой термин, как «сплетни» имело ли какое-то вообще значение, вот после аварии?

Т.С.: Знаете, были сплетни и очень большие сплетни. И, ну, говорят, в каждой брехне есть доля правды, но просто ж ее можно так преподнести эту правду, в другом, скажем, ракурсе (смеется), с другой стороны посмотреть. Были, потому что говорили все: «Вы знаете, вот эти вот припятские приехали, им же и жилье дали, и деньги им дали, и вот не понаедаются они никак этими», понимаете? Вот было такое, было. А что сделаешь? Другой, я считаю, кто умный, тот промолчит, не ответит. А есть люди, что и обидно им, выступают.

С.Т.: А отношения, вот как было вот в Вильче, как было вот в Белоруссии? Отношение к Вам, как к чернобыльцам? То есть, как общество воспринимало вас?

Т.С.: Дело в том, что были такие моменты, знаете, даже в больнице, если иногда ходили. И в Минске, то, что в Белоруссии я пострадала там много своей стороны. Я считаю, что Украина пострадала не меньше, вот. Потому, что сколько Белоруссии? Одна горсточка, а Украина-то большая, вот. Было, говорили, что, знаете, первые, когда даже замуж выходили наши детки, говорили, что: «Что, за чернобыльца замуж? Вы что, там же дети-уроды будут!» Вот говорилось такое со стороны. Это очень обидно было и как бы я всегда говорю одно, что никто не знает, что будет с кем завтра. Могут и чернобыльцы и не чернобыльцы, беда может наступить внезапно. Поэтому, говорить такой вопрос… Отношения были разные. Это, ну как бы сказать, то я ж еще раз говорю, тот, кто перенес это все, тот по-другому оценивает это, вот. Как бы своя беда уже научила. А другие были, и очень были негативно, как бы относились, что: «А, с чернобыльцами за партой сидеть, вы что, там же радиации сколько у этого человека!» Было такое.

С.Т.: По Вашему мнению, вот наибольшие трудности вот после аварии?

Т.С.: У меня трудность была, у меня одна мысль была и трудность, что мне надо рожать и где-то надо быть. Я понимала, что надо мне поставить кроватку, как тогда я была зациклена с этим, чтобы спал где-то ребенок мой. Вот и куда ж я с этим ребенком, если туда нельзя, туда нельзя, а к тем я не поеду, вот. Поэтому вот это мои были трудности. Трудности, чтобы с какой-то да, там до декрета дорабатывали, чтобы муж устроился на работу, а он потом в Белоруссии бригада была, вот делать для переселенцев дома, у Павлюченка. И они делали показательные эти дома. Им… их и интервью брали, и фотографировали, и есть журналы такие с ними, в общем, что сами переселенцы для переселенцев построили именно такие показательные дома, вот, работал. Для меня это главное было, чтоб была какая-то работа, чтобы пошел на работу, какие-то деньги,о на счет… за счет существовать… (смеется) какого-то выживать, вот, а так…

С.Т.: А в… ну, вот такие, повседневные вопросы, там быт, питание вот… все у Вас, ну, как бы было в порядке?

Т.С.: Значит, что я хочу сказать. Ну питание, Вы знаете, пока на работу не устроились, там нам родители дали какие-то скудные деньги. Но надо ж было тоже что-то купить в квартиру, хоть спать на чем-то. И для ребенка тоже в это время… Дело в том, что купленные на Вильче, там, на базе, то, что родители покупали, я уже брать не хотела, потому что… ну, потому что свои как бы были на это причины. А так, трудности… трудности были… Хотела быстро сказать, вот видите (всхлипывает)… Там да, чтобы была работа, чтобы… а, я хотела еще сказать, потом, когда родилась вот Аленка у нас, значит, в Белоруссия и Линдау, немецкий такой город, в общем есть. И очень стала сотрудничать. И мы часто получали питание детское. Вот это была большая помощь тогда, вот, эти банки с питанием, эти соки маленькие. Было такое, было. Мы получали много, это надо сказать. Ну, а чтобы что-то купить и с маленьким ребенком… что я хотела еще интересное сказать, мы, это можно вспомнить… (смеется) говорить и говорить об этом. Мы как-то несколько семей сплачивались, и магазин был, а как бы завозили что-то в тот магазин, чтобы купить, но надо было одну ночь, вторую писаться на список, дежурить, выстаивать, чтобы что-то купить в магазине этом. Это было такое время. Это был 1990-й год в Белоруссии, 1990-й, вот. Поэтому… ну да, да, точно 1990-й. И мы, значит, мамочки вот эти договаривались уже, там я по очереди сидела с детками всеми, когда спать положим, уже у меня положим их или у кого-то, кто сидел. А они шли ж в этих очередях стоять, чтобы что-то купить. Да, было такое.

С.Т.: А скажите, пожалуйста, а вот как Вы задумывались о причинах вот аварии? У Вас есть своя версия, взгляд на этот счет?

Т.С.: Вы знаете, разговоров было много, а я… ну, я не специалист в этой отрасли, понимаете. Судить можно, кому-то обсуждать, кто хотя бы что-то понимает в этом, вот. Я далека от атомной энергетики, но разговоры такие были. Кто-то, значит, харьковские наши халатно там смены ехали, им надо быстро было на праздник, они что-то не досмотрели. Те говорили, что им было приказ какой-то, значит, чтобы они быстренько запустили, чтобы проверили. Третьи говорили, что это диверсия 100%. Ну, поэтому как так… Я не специалист, потому что я сказать не могу это.

С.Т.: А еще скажите, пожалуйста, вот когда… есть тот момент в Вашей жизни, когда Вы стали думать об аварии, да, об какой-то катастрофе, трагедии? То есть момент в жизни вот переломный такой. Вот то, как Вы говорили, когда грузили технику, да, может быть…

Т.С.: Когда я сразу понимала жуть вот эту всю?

С.Т.: Да, да, да, вот это… масштаб, масштаб.

Т.С.: Да я масштаб понимала уже тогда, когда, да, вот идешь в магазин там, в Вильче, когда была там, я так не видела техники. Я еще хочу сказать, ну, за технику и за ребенка, хочу сказать, как они побывали в Припяти, вот. Техника была, шла большая и когда вот это все везли через наш дом именно в этот… на эту – мыть, на эту мойку, для меня это был шок, потому что я понимала так. Вот стоит этот рефрижератор бесконечный. С чем он там стоит, я не знаю. Может там какие-то радиационные части лежат. И сколько об этом не писали, не заявляли, ведь люди в поселке Вильче, представьте, жили с 1986-го до 1993-го последние жили. И дело в том, что у… я хочу сказать еще одно, что вот авария, авария, говорят, на Вильче, ну, ликвидаторов как бы… я бы сказала, что я бы каждому человеку дала ликвидатора статус. Чего – сейчас объясняю: значит, пожар, горит лес Буряковка, это на средине между Вильчей, Толстый Лес, Буряковка. Толстый Лес ближе к Вильче, там идет Вильча, Павловичи, Толстый лес, Буряковка, 49-й километр и Припять, вот. То есть станция «Янов». И в этот, когда начал гореть лес, значит, по организациям сразу команда: ведра в руки и быстренько туда. Скажите, пожалуйста, это ж не люди, которые приехали в командировку, которым дали потом статус и они стали ликвидаторами. А это люди местные, которые там жили, они побежали на этот пожар с ведрами это. Грузить этот свинец и разгружать, там побыл он в Припяти, значит, забрали этих людей, хорошо, если он чистый, нагрузили. Потом, значит, постоял он вагонами из Припяти, надо было перегрузить в другой вагон. Извините, это ж это… Потом выселяют села. Тех, что ликвидаторы, те на работе работали ликвидаторы, которые посланные были путевки. Те, кто у Вильче, извините, одним давали те путевки, другие не давали. Поехали, выселяли эти… этих людей и вывозили это… и это имущество вывозили, эту всю грязь, у пекло поехали. Это, это жуть, да. Сейчас, сейчас, когда люди с этим столкнулись и говорят: «Почему так много на Вильче вот появилось ликвидаторов?» Они же сразу были переселенцы. Так извините, люди стали как-то эти бумажки ехать, поднимать архивы, доставать, чтобы действительно как-то доказать это, вот. Ну, это была жуть.

Для меня еще была проблема очень большая, когда я была в Киеве, а мои были… муж был на Вильче, а Алена дочка была в Харькове. Это она училась еще в медуниверситете, а может ординатура была уже, ну, в общем, еще училась. И, значит, приходит мне SMSка. SMSка, я поднимаю телефон, она мне пишет: «Мама, я уже дома». Я не поняла. Когда она мне потом возле двери, порванной там двери, а потом, когда я начала уже смотреть фотографии, я понимаю, что она в Припяти. Кошмар! (начинает плакать) Для меня это был шок вообще. Они поехали вот экскурсия, говорит: «Я поеду... Я ж вообще припятская. Я родилась, – говорит – уже на Белоруссии, а вообще это ж мой родной город ». Так… у меня слов не было, я одно и понимаю, а во-вторых, что я переживаю за то, что, скажем, все-таки не надо (всхлипывает).

С.Т.: Здоровье…

Т.С.: Конечно, вот…

С.Т.: Это была экскурсия или ее желание?

Т.С.: Да, это… не, был… даже не экскурсия, это мы ездили, пускали на поминальные дни, вот, и пускали к 9-му маю, по-моему. Там были какие-то дни, что разрешали въезд в Припять, вот. И они ездили.

С.Т.: К себе домой не заходила?

Т.С.: Так заходила, это ж есть домой, она ж фотографию прислала. «Мама, я уже дома». (всхлипывает) Поэтому…

С.Т.: А как Вы вообще относитесь к экскурсиям. Да, сейчас они набывают популярности. Вот стоит туда ехать?

Т.С.: Я бы, например, вот меня и приглашали, все, но у меня ж эта, щитовидка такая проблемная, и кроме щитовидки проблем море. Но я бы, людям… Здоровые, может да. Говорят, что сейчас там вымыто, там чисто, там дезактивацию проводили. Мне очень хочется. Если б Вы знали, как у меня рвется туда душа, не то слово. Но, наверно, сказала себе сама: «Стоп!» Я думаю, что это не зрелище. На нем надо показывать слайды, надо изучать проблемы, надо рассказывать, но ехать туда. Да я понимаю, что как домой поехать. А то, чтоб посмотреть эту экскурсии, я такого не признаю больше.

С.Т.: А по Вашему мнению уже ликвидированы последствия аварии?

Т.С.: Вы знаете, дело в том, что мой муж говорил: «Если бы заселяли Припять завтра или Вильчу, я бы был там первый. Не зависимости от того, сколько бы людей там жило».

С.Т.: Почему он так считает?

Т.С.: Для него это боль, для него это всю жизнь боль. Для меня вот всю жизнь мне снятся сны либо Вильча, либо Припять. Где я была, я была в Кирово… я была по всему Союзу, скажем так, и жила там. И там чуть-чуть и там чуть-чуть и… вот долго очень в Кировограде была – нет. Мне сны… а тут, дома, вообще ни один сон мне, нету меня тут. А вот мне Вильча или же так, мимолетом Припять.

С.Т.: Ну, Вильча, Вильча... вот старая Вильча?

Т.С.: Старая Вильча, именно старая, да. И он говорит, для меня это… и для него как бы душевная рана и эта боль. Он… он… он всю жизнь говорит: «Припять и Вильча – красивее и милее места для меня не будет». Да, так.

С.Т.: А можете сказать, что повлияла ли вот в глобальном смысле да, на Вашу личную жизнь авария?

Т.С.: (вздыхает) Ну, то, что го… о чем хочется… не хочется говорить, это естественно – здоровье, вот. А так… я не знаю или повлияло. То, что как бы дети тут уже растут и у них тут это, и то, что они стали благородной такой… профессию выбрали врачей и то, что мне нравилось, это да. Но, наверно, в какой-то мере повлияла, вот. Все, слава Богу, благополучно.

С.Т.: А скажите, вот такой вопрос религиозного характера. Имеет ли место там религия, молитва, религиозные какие-то практики в Вашей жизни, то есть?

Т.С.: Очень, очень большое. Вы знаете, я человек, ну я не скажу, что я там вообще… ну, стараюсь ближе быть к Богу. (смеется) И прошу всегда и всегда свечки ставлю и понимаю это, и молитву читаю на ночь, обязательно.

С.Т.: А… ну вот, такой вопрос, я может быть повторюсь, что Вы чаще всего вспоминаете, когда речь идет в разговорах о аварии на Чернобыльской атомной электростанции? То есть…

Т.С.: Как мы пришли на железнодорожный вокзал, естественно. Вот это больше, больше всего вот мне… как мы собирались уехать и вот так вот получилось. А так, если серьезно разговаривать, то конечно душа болит, я бы очень хотела с Люсей встретится когда-нибудь, я бы… У нас просто было очень много общего. Мы были беременные и вот вместе работали у нас… Вы знаете, как… как придут еще девочки, начинают, а у тебя то было, а у тебя то было, а у меня то, а у меня то. Очень бы хотелось ее увидеть, поговорить с ней именно, расспросить за это. Ведь я ж говорю, она… она наверно и не знает, что я ж… Аленочку родила, а у нее Наташки нет. Так…

С.Т.: Она имя даже выбирала, да?

Т.С.: Да.

С.Т.: А скажите, как Вы думаете, вот авария, она повлияла на украинцев, да, на граждан, в Украину в целом?

Т.С.: (вздыхает) Ой, я не знаю, как она повлияла на Украину в целом. То, что беды и горя принесли, но тогда была, как общий Союз еще было. Даже если Вильчу нашу начали, строили вот этот новый поселок, это ж начиналось общими усилиями, общей силой, вот. Так что, ну как бы, было все хорошо, потом как-то рух-рух и все, и никому она не нужна, и никто не достраивает. Не знаю, как именно. Наверное, повлияла.

С.Т.: А вот, ну, в какие-то вот памятные даты для Вас, связанные с катастрофой, считаете ли Вы достаточными вот мероприятия, которые проводятся или может быть Вам хотелось что-то изменить?

Т.С.: Ну, сейчас у нас, скажем так, две даты есть: 26-е апреля и 14-е декабря. Вот День ликвидатора и День трагедии. Можно… и не в датах речь, можно и так наладить так работу, а работу надо налаживать, потому что и я благодарна тем людям, которые эти занимаются этим, понимаете. Потому что даже 1 миллион сейчас человек занимается безвозмездно, то есть даром, вот. Хотя мы, наш менталитет, привыкли, что за все надо, чтобы вознаграждение, которое получить. А то, что у нас, например, историческая мастерская делает, то, что благодаря нашей Любови Ивановне, он Астрид Зам помогала в этом, действительно вот этим архивом, что это будет история, это будет для всех как бы наука. Это мы сможем перечитывать их… N-е количество раз. И учиться, надо учиться чему-то на этом, на этой трагедии. Я считаю, что это Украина, как она сама из этой ситуации выходит с этих последствий, это катастрофически, вот. Потому что денег фактически ни на что не выделяется. А вот люди молодцы, что все-таки не забросили эту проблему, что Бог им даст здоровья, кто этим занимается. И пытаются как бы, чтоб восстановить его и восстановить, чтобы в памяти людей осталось на длительное время. Потому, что видите, как в Японии, у них за поколение думают, за детей думают, за внуков, за правнуков. Потому что неизвестно, что завтра будет. А это целая история. На ошибках учатся. Историю читают. Поэтому это главное.

С.Т.: Ну, это, может быть, последний вопрос: скажите, что именно вот нужно передать потомкам, да? Вот Ваш именно взгляд на эту аварию. То есть, что им нужно помнить об аварии?

Т.С.: Что случилась такая трагедия, вот. Как… я не знаю, как… Естественно, это мы, у нас незнание было. Готовить к людям, готовить детей, с самого начала рассказывать им, какие это масштабы были. И что может такая катастрофа, что может быть после нее. У нас же так всё: раз-раз и всё, у нас тихо-мирно, у нас уже дезактивировали, поеду на Белоруссию, там говорят: «А, Таня, через такое время вот снимали, оказывается на стадионе детки бегали». И всех проблема какая-то. И сейчас снимали грунт там, не знаю на сколько метров. Так Вы представьте, по этому грунту сколько дети бегали! Так надо это уроки истории, надо, чтобы учить всех детей с самого начала, что такая может быть… Это не то, что взорвался газ, тогда мы услышали что всё, ликвидировали аварию. Вы видите, сколько последствий ее идет. Да ее уже, мне кажется, никто ликвидировать не может. Надо делать все то, чтобы этого никогда не случалось. А если где-нибудь что-то, надо очень, мне кажется, грамотно подходить. Если бы я была в то время, скажем, грамотная, подкованная, разве я сидела на подоконнике до обеда, дышала этим воздухом, этими парами? Естественно, естественно все оно так как-то…

С.Т.: Спасибо…

Т.С.: От, от незнания и… (вздыхает) неумной… (смеется) Неумными были тогда, молодыми, наверно.

С.Т.: Может, еще что-то хотите добавить?

Т.С.: Ну, я ж не знаю, дело в том, что, Вы знаете, вот это сидеть, говорить, за что-то цепляемся, за какой-то разговор и вспоминаешь.

С.Т.: Ну, да…

Т.С.: А так, все оно приходит потом. Потом скажу: «А чего я этого не сказала»? (смеется)

С.Т.: Ну, мы можем повторить, мы можем всегда повторить.

Т.С.: Да.

С.Т.: И встретиться еще раз и еще какие-то вопросы обсудить.

Т.С.: Хорошо.

С.Т.: Спасибо Вам большое!

Т.С.: И Вам спасибо, выслушали.