Виктория Науменко (далее В.Н.): Сегодня 17 января, мы находимся в помещении «Союз «Чернобыль». Я, Науменко Виктория, беру интервью – представьтесь, пожалуйста!

Виктор Быстриченко (далее В.Б.): Быстриченко Виктор Григорьевич.

В.Н.: Очень приятно! И начнем наш разговор с такого общего вопроса: расскажите, пожалуйста, историю своей жизни.

В.Б.: Угу… даже не знаю… А что вы подразумеваете под словом «история моей жизни»?

В.Н.: Вот…

В.Б.: Биографические данные?

В.Н.: Что вы… Возможно, биографические данные, что… с чего бы вы начали? Как бы вы рассказали историю своей жизни? Что в ней было важного?

В.Б.: Ну, наверно, важное – это появление на свет (смеется). Родился я 9 сентября 1958 года в городе Петропавловске-Камчатском. Это город, который расположен на Востоке, сейчас России, тогда – Советского Союза. Вырос там. Там прошло мое детство. Там я закончил школу, среднюю школу. А после этого уехал в город Харьков, где поступил в Автомобильно-дорожный институт, закончил в 1981 году. Кстати, вы когда родились?

В.Н.: На следующий год (смеется).

В.Б.: О! То есть, Виктория, я приступил уже к взрослой жизни за год до вашего рождения. Ну, затем началась обычная жизнь, которая свойственна всем людям, которые родились в Советском Союзе: работа… работа по специальности. В 86-ом году… а, ну, я до 86-ого года работал по специальности на предприятиях города Харькова: и на заводе «Малышева», и на «ХТЗ», и на заводе холодильных машин. И, вот, в 86-ом году я был призван на воинские сборы для ликвидации последствий Чернобыльской аварии. В 86-ом году я, после получения придельной дозы облучения, был комиссован, пролежал 8 месяцев в Медрадиологии, затем мне дали инвалидность. После того, как я получил инвалидность, я начал заниматься чернобыльским общественным движением. Вместе с ребятами мы организовали «Союз «Чернобыль» Коминтерновского района города Харькова, и на этом поприще я работал с 87-ого по 91-й год.

В.Н.: Ага…

В.Б.: А потом я оставил работу в «Союз «Чернобыле» и начал заниматься бизнесом. Бизнес был… Вы так смотрите – это много минут?

В.Н.: Я смотрю, чтоб работало.

В.Б.: Чтоб работало… Вот, ну, затем занимался бизнесом с переменным успехом, и со взлетом, и с падением… и в 96-ом году я закончил заниматься бизнесом и посвятил своей семье, своему здоровью. Кстати, я женат, у меня трое детей: два сына и дочь. Супруга моя работает доктором. Вот, в принципе, такие основополагающие темы, которые можно сказать о моей жизни. Для того, чтобы я вам, Виктория, мог более подробно что-либо рассказать, я предлагаю вам делать мне встречные вопросы.

В.Н.: Вопросы! Конечно, обязательно! Ну, давайте тогда вернемся к 86-ому году. Как вы, вообще, узнали об аварии?

В.Б.: Ммм… Вита, ну, мы же ведь жили в среде, где информация – это главное. 86-ой год, он коснулся каждого жителя не только Украины, но и всего Советского Союза, даже, Европы и всей планеты. Это катастрофа мирового значения! И не знать о ней я просто не мог!

В.Н.: Ну, а вы помните, вот, как вы получили первую информацию о том, что что-то случилось на атомной станции? То есть, когда вас… когда вам повестка пришла, вы уже знали об этом?

В.Б.: Да, нет, безусловно! Я точно не помню, когда я об этом узнал, но, наверняка, наверно, где-то в последних числах апреля – в начале мая уже об этом поговаривали. Я не помню, когда было официальное сообщение, но, вот, когда пришла ко мне повестка в военкомат, я уже точно знал, что такое произошло, что военкомат призывает на воинские сборы офицеров запаса. Я получил повестку, пошел в Коминтерновский районный комиссариат, и был отправлен в Чернобыль. Ну, нет, сначала я был направлен в Иванков, а уже с Иванкова меня отправили в Чернобыль. А, вот, сейчас, разговаривая с вами, я четко вспомнил, как на меня произвело впечатление, когда двигалась колонна военной специальной техники 25-ой бригады химзащиты. Если вы знаете, у вас аэропорт есть, и возле аэропорта расквартирована бригада химической защиты. В советское время она была, конечно же, законсервирована, вся техника. Там находился только лишь личный состав подразделения. И вот, я видел длинную колонну военной техники, которая от 25-ой бригады со стороны аэропорта двигалась в сторону…

В.Н.: На трассу?

В.Б.: Нет, она двигалась в сторону Киева… Ну, вот, я не помню, по какой улице: то ли по проспекту Гагарина, то ли по 50 лет ВЛКСМ, точно не помню, но на меня это произвело впечатление – я сразу понял, что начинаются какие-то масштабные мероприятия, связанные именно со специальной техникой.

В.Н.: То есть вы понимали, да, что это именно для…

В.Б.: Конечно!

В.Н.: …ликвидации аварии?

В.Б.: Конечно!

В.Н.: Это вы на сборах были как раз, да?

В.Б.: Ммм… Нет, я жил в городе Харькове, я не был на сборах. Я просто видел, как эта техника передвигалась по улицам Харькова, а сборы… Какие вы сборы имеете в виду?

В.Н.: Когда вас призвали?

В.Б.: Нет, это уже были не сборы. Это уже была служба. Вообще сборы воинские для офицеров запаса, они проводятся, по-моему, раз в три года. Там по месяцу, по два призывают в военкомат для… ой… для того, чтобы офицеры не забывали знания, которые они получили в институте, проходили воинские сборы. Нет, а когда меня призвали в это, в Чернобыль, там уже началась служба. И когда я прибыл в Иванков, прибыл я в гражданской одежде с мобилизационным предписанием, с документами, там нас переодели, дали военную форму и сразу же с Иванкова нас отправили в село Оранное, где как раз и разбила свою площадку 25-ая бригада химзащиты. Это чистое поле между дорогой на Чернобыль и между лесом, и в этом поле нам надо было разбивать палатки, ставить технику на год и заниматься воинской службой. Вот так вот, в общем.

В.Н.: То есть, это вы в первый… Когда это вас призвали, в мае месяце?

В.Б.: Нет, не в мае. Я получил повестку, по-моему, в, сейчас не помню, где-то, по-моему, в двадцатых числах июня, и закончил я в сентябре, вот. Получается: июнь, июль, август, сентябрь.

В.Н.: Фактически, три месяца там пробыли?

В.Б.: Да, да.

В.Н.: Да? А вас когда призвали, вам объясняли в Харькове или уже там, на месте, в Иванкове, куда вы направляетесь, зачем?

В.Б.: Безусловно, конечно!

В.Н.: Да?

В.Б.: Это было сразу же объявлено в военкомате в Харькове.

В.Н.: В военкомате в Харькове…

В.Б.: Конечно!

В.Н.: …даже?

В.Б.: Никто не скрывал, и я знал, что я ехал на ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской станции.

В.Н.: А помните какие-то свои чувства? Были какие-то опасения?

В.Б.: Нет, опасений не было, Виктория. Я чувствовал, ну, это немножко пафосно, я чувствовал гордость, что я нужен! Для меня, вообще, Чернобыль – это тот период, когда я чувствовал то, что я нужен. Нужен народу, нужен государству, раз меня позвали – я нужен! И я не опасался, я не переживал, ни малейшей попытки как-то уклониться от выполнения своего долга у меня не было. Я считаю, что я достойно вынес это испытание. Вот.

В.Н.: Хорошо, а можете, пожалуйста, рассказать, вот, более подробно об этой службе в Чернобыле? Вот, вы прибыли в Иванков, в Ораное, то есть как вы прибыли? Вас организовано автобусами отправили, то есть как вы там…?

В.Б.: Нет, нет, нет, нет! В Иванков мы добирались поездом. По-моему, нас было, по-моему, пять человек офицеров. Сели на общественный транспорт, поездом добрались. А вот, уже с Иванкова, с Иванкова нас посадили в автомобиль, и мы на автомобиле уже ехали в Ораное. Прибыли в Ораное, представились командующему военной части. Нас сразу же распределили по специальности выполнять определенные задачи. Я получил воинскую специальность «командир автомобильного взвода», и был назначен на должность зам. командира ОРЛО по тех. части. Первая моя задача была – это подготовить технику для ее эксплуатации. Всю технику притянули с консервации. Что такое консервация? По законам мобилизации в войсковых частях стоит техника, которая долгое время не эксплуатировалась. Она стоит в боксах, и поэтому надо было ее подготовить к работе. На некоторых не было запчастей, некоторые были не отрегулированы, водительский состав был не укомплектован. И вот это моя была задача. А в роте было два автомобильных взвода – это специальная техника на базе ЗИЛ-131-го, Урала 375-го. И вот эту технику надо было восстановить, отрегулировать, надо было автомобили запустить, для того, чтобы они могли выполнять боевую задачу.

В.Н.: То есть, они в Ораном, да, где-то находились?

В.Б.: Ораное!

В.Н.: Ораное, да, извините.

В.Б.: Ораное, с двумя «н». Село Оранное. Оно находится за 30-километровой зоной, где-то, наверно, примерно километров 10-15 от границы 30-километровой зоны.

В.Н.: Угу.

В.Б.: Жили в палатках. Ничего не было, все приходилось делать самим, начиная: палатки ставить, туалеты ставить, душевые ставить, столовые ставить. Ну, вот, этим занимались. Но это было не главное. Это было, Виктория, повседневная военная служба. А кроме этого, личный состав выезжал на станцию. Вот это было главной задачей. Я выезжал на станцию в качестве старшего… старшего… старшего группы, и когда приезжаешь на станцию, получаешь задание, это задание выполняешь и потом обратно возвращаешься в расположение части, и когда ты в расположение части вернулся, опять возвращаешься к повседневной, рутинной работе. Я уже вам говорил: то техника, то снабжение, то ли воспитание – работа с личным составом. А потом снова на станцию едешь по определенному графику. Так что, вот так.

В.Н.: А что там, на станции вы делали? Какие конкретно вы там задания получали?

В.Б.: Ооо… (вздыхает) Разные задания. В основном, конечно, это дезактивации. Ну, чтобы вы это понимали, Вита, я, вот, расскажу, например, вот один день. Да, один день, чтоб вы представляли, какую работу я выполнял. С вечера отдается приказ о том, что завтра выезжают такие и такие подразделения на станцию. Вот отдельная рота обеспечения, допустим, лейтенант Быстриченко, он – старший. В моем подчинении взвод военнослужащих. Рано утром, где-то примерно в шесть утра построение, садимся в машины и на этих машинах, тентованных машинах, едем на станцию. При (вздыхает) подъезде к станции все военнослужащие десантируются с машины и опускаются в бункер. В бункере находится штаб по ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Докладываем, что прибыли для выполнения задания. Старших групп, офицеров собирают в определенной комнате и дают задание. Вот, например, мне дают задание укладывать бетонные плиты на станции… бетонные плиты. Они специально выкладываются на землю, чтобы предотвратить поток радиационного излучения, который идет от земли. Задачи получают, тут же офицер рассказывает о радиологической обстановке на том участке, где я должен работать. А этот участок находится возле ХОЯТа – «хранилища отходов ядерного топлива».

В.Н.: Ага…

В.Б.: Ну, это вам ничего не говорит, но люди, которые связаны с Чернобылем, понимают, что такое «ХОЯТ». И вот, я с подразделением выдвигаюсь для выполнения задачи и вижу перед собой, значит, сваленные бетонные плиты. Они, по-моему, размером были шесть на полтора или шесть на два метра. На площадке стоит кран, рабочий кран, рабочий двигатель, в кабине крана находится крановщик. Кабина крановщика полностью заделана свинцовыми плитами, только лишь осталась одна щель для того, чтобы он мог в эту щель мог смотреть за ситуацией. Я ставлю задачу перед бойцами, которые приехали со мной: из бункера, из подвала, выходят четыре человека, бегом подбегают к этой плите, которая лежит, хватают гак (гак – это такой трос с четырьмя крюками) и набрасывают эти крюки на скобы, которые находятся на плите, и бегом сразу же…

В.Н.: Убегают обратно…

В.Б.: …в бункер. Я наблюдаю: да, четыре человека выполнили, кран поднимает плиту, автокран поднимает плиту, и подводит уже к той площадке, где уже выложены эти плиты. Затем, после того как первая партия из четырех человек возвращайся… это… возвращайся в подвал, готовится следующая партия, я их инструктирую: «Ребята, выбежали быстренько, не отвлекаясь ни на что, плиту кладете, чтобы была ровно в стыке с ранее лежащими плитами, откидываете крюка и быстренько в подвал». Вот таким вот образом мы выполнили задачу. Выбежали – сделали, забежали – сделали, всё. Сколько плит положили? Столько-то. После этого я собираю свой личный состав, садимся в машину, я… и я вывожу этих людей со станции. Предварительно, конечно, я прихожу в бункер, отчитываюсь о выполненной задаче, получаю документы, и едем в расположение части, в село Ораное. Вот это пример одного выезда на станцию. Кроме этого, конечно, мы… я работал и на могильниках, и на 5-ом энергоблоке, и на дезактивации местности.

В.Н.: Это тоже так выездами? Да?

В.Б.: Да, выезды, конечно, выезды. Почему? Потому что находиться на станции можно только лишь определенное количество времени в зависимости от радиологическое обстановки. Бывает 100 рентген в час, бывает 500 рентген в час, вы понимаете, и поэтому время пребывания, учитывая приказ министра обороны, что военнослужащий должен получать не более 2 Бэр в сутки, это буквально занимает, может быть, полчаса-час работы. После этого, конечно, возвращались в часть и занимались внутриуставными, внутрихозяйственными работами в 25-ой бригаде химзащиты.

В.Н.: А вот, вы упомянули про могильники, про… про дезактивацию… Что вы конкретно делали в моги…? Это вы закапывали там технику какую-то? Можете чуть подробнее?

В.Б.: Что такое «могильники»? Это, Вита, огромные, ну, по-простому – это огромные ямы…

В.Н.: Ага…

В.Б.: …ямы в земле, там, где находилась техника, техника, которая уже сама излучала радиоактивное заражение, вот, и… ну, это вот, в отношении «я», а были такие же могильники, там, где находился… находились вертолеты, там, где находились… специальная боевая техника на базе танков, автобусы, и… Что я лично там выполнял – это называется разведка радиоактивной… радиоактивная разведка. Находишься, например, в БРДМе, ну, специально такая… бронированный автомобиль военный, и снимаешь радиоактивные показатели на определенных участках местности. Опять же, приезжаешь, получаешь задание, берешь дозиметр специальный и с этим дозиметром снимаешь показания на местности. Что еще? Ну, также… ну, вот, кроме радиационной защиты, кроме работы на… на станции… ну, я, в принципе, так больше уже и не помню. А в основном, вот это, вот... вот это, вот, мы делали.

В.Н.: А вот были какие-то, вот, средства защиты? Вас как-то на станцию переодевали, мыли?

В.Б.: Нет.

В.Н.: Что-то вам давали специальное?

В.Б.: Нет, нет, нет. Ничего не переодевали. Единственное что – приезжали, одевали бахилы на ноги, лепесток. Лепесток – это такой маленький респиратор белого цвета на лицо, все.

В.Н.: И все, да?

В.Б.: И все, да. Никаких там каких-то специальных комбинезонов, прорезиненных костюмов, у нас этого не было. После того, как мы выполнили свою задачу, специальные емкости, ну, в основном это были мешки, снимали бахилы, снимали перчатки, снимали эти лепестки, бросали и ехали в часть.

В.Н.: В часть, да? То есть вас, даже, не переодевали?

В.Б.: Не, не переодевали…

В.Н.: Одежду вы не меняли? Нет.

В.Б.: У нас этого не было. Может быть, у других было. У нас – нет.

В.Н.: А помните, вот, свои впечатления, когда вы попали, вот, в Чернобыльскую зону или на станцию? Вас что-то удивило, поразило, вот?

В.Б.: Ммм…

В.Н.: Какие-то, вот, первые впечатления, когда вы там… туда попали?

В.Б.: Ну, конечно, первые впечатления, Вита, – это напряженность, вот, психологическая напряженность. Чисто физиологически – очень чувствовался, вот, присутствие йода в воздухе, вот, как будто бы после сильной грозы, вы знаете?

В.Н.: Ага.

В.Б.: И какое-то возбуждение, вот, вот такой, знаете, ммм… Ну, такое возбуждение, какое-то неестественное, как вот, например, возбуждается мужчина, когда, там, например, выпьет или, там, смотрит футбольный матч или поединок на ринге. Но это не такое возбуждение, это какое-то тревожное такое вот возбуждение. Потом, чисто физиологически, я чувствовал, что у меня горит кожа. Вот, знаете, вот, как будто, вот, жар, но температуры нет, а, вот, горит кожа. И было очень тяжело смотреть на поселки, на села, на деревни, на город, на Припять, там, где не было людей. Вот, ну, человек – это вообще существо социальное, оно любит общаться, да, оно любит… оно привыкло видеть перед собой других людей. Тут кроме собак, ворон людей не было, и в основном, конечно, военнослужащие в защитной форме одежды. Всё, вы понимаете? Вот это, вот, сильно бьет по психике, когда смотришь и… очень тяжело мне было. А я, учитывая то, что выполнял задачи заместителя командира роты по тех. части, в моем подчинении было два автомобильных взвода. И вот, однажды, была передо мной поставлена команда: с помощью автомобилей наших, с помощью наших военнослужащих помочь людям выехать из зоны… выехать из зоны. И мы вот приезжали в село. Люди, конечно, которые там и родились, и прожили, они собирали свои вещи, ну, бытовые вещи, знаете, что самое необходимое: там, постельное, там кто-то пытался, там, холодильник, кто-то пытался телевизор – все, что наживалось многими годами. Военнослужащие, конечно, помогали им грузить это все в грузовые автомобили. И вот, тяжело, когда, вот, смотришь сквозь слезы: женщины и мужчины в совершенной прос… прострации, растерянные, подавленные, хватали всё, что можно, для того чтобы перевести в какое-то другое место. Так что, ну, такую задачу тоже приходилось выполнять.

В.Н.: А вы в Припять, да, заезжали?

В.Б.: И в Припяти, конечно, и в селах были, и в Чернобыле был – везде был.

В.Н.: А впечатления от Припяти?

В.Б.: (Вздыхает) Вообще, вообще, я скажу, что раньше Припять, Вита, – это был город-спутник и уровень жизни там был очень великолепный! Там была прекрасная обеспеченность, там находились люди, которые непосредственно были связаны со станцией, и считалось, что туда попасть очень тяжело. Ну, попасть, я имею в виду – жить. Ну вот, когда смотришь на эту Припять, на красивый город, когда там асфальтированные тротуары, прекрасные дороги – и никого не видишь, кроме собак, кроме ворон… Но меня в большей степени знаете что поразило, как быстро дичает город, Вита, когда нету людей! Вот, знаете, ветер несет мусор по улице…

В.Н.: Ага…

В.Б.: … то там бумажки, то там салфетки… как-то, вот, знаете, как-то, вот, несет ветер – и все. Потом бурьян, трава, как будто бы как по волшебству! Вообще я должен сказать, что, когда мы были в Чернобыле, я даже проводил занятия с личным составом, я запрещал людям кушать яблоки, кушать груши, собирать грибы категорически запрещал (вздыхает). Психологически человек не готов воспринять радиацию так, как, например, воспринимают через свои семь чувств, да, он ее не воспринимает. Но когда вы смотрите, вот, яблоко светится, оно, прям, просится, чтоб его сорвать и скушать. Я на занятиях по радиационной защите специально разрезал яблоко, клал на экран дозиметра и показывал: ребята, смотрите, что там внутри находится. Но человек смотрит глазами, что там, допустим, пять Рентген – шесть Рентген, а глаза ему говорят, ну, яблоко само просится. Какие там были грибы, ну, в общем, шикарнейшие! Ну, ведь, мы знаем, что грибы, они абсорбируют радиацию в себя. Также это касалось и яблок, и груш, и помидор – все ж, что люди посадили, оно подходило такими всходами, как в сказке, знаете, вот, «ядовитое яблочко», так и тут. Ну, что еще по Припяти? Ну, тяжелое впечатление, конечно. Там никого я не видел, кроме военнослужащих, пожарных машин, военной техники. Больше ничего.

В.Н.: А вы, вот, сказали…

В.Б.: А еще я скажу, я однажды, вот, сейчас вспомнил, как меня поразил скрип. Я приехал, остановились мы, чтобы замерить радиацию, и заскрипели качели детские, такой… в тишине такой скрип, я повернулся, Вита, и увидел, что качели качаются, а детей нету… площадка пустая… Мы ж как привыкли, как увидим детскую площадку, да, там малыши лазят, кричат, пищат, мамы их одергивают, а тут тишина, и только, вот, качается карусель, качели качаются и скрип такой: скрип-скрип-скрип, да…

В.Н.: Это в Припяти, да, в самой?

В.Б. Да, это в Припяти, да.

В.Н.: Жутко…

В.Б.: Вот так вот… (вздыхает)

В.Н.: А вы сказали, вы сначала поселились где-то в Ораное, да? А потом в Чернобыль переехали?

В.Б.: Нет…

В.Н.: Нет.

В.Б.:  …мы были все время в Ораном.

В.Н.: Все время, да?

В.Б.: Все время в Ораном.

В.Н.: А как, вот, вообще были, вот, взаимоотношения, вот, внутри части? То есть, были ли какие-то там ситуации, штатные, внештатные?

В.Б.: Какие? Внештатных было полно.

В.Н.: Да?

В.Б.: Конечно, это и распитие ликероводочных изделий, и «бытовуха», и драки, и все остальное. Ну, это свойственно. Дело в том, что 25-ая бригада, она была укомплектована за счет мобилизационных сил из народного хозяйства. Это кто? Это мужики, которых оторвали от жен, которых сорвали с работы и куда направили? Направили на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС. Но в большей своей массе, Вита, люди не знали, что такое радиация и ее влияние на человеческий организм, не только на организм, вообще на окружающую среду, на деревья, на листву, на почву, на воздух. И нам, офицерам, была поставлена задача проводить систематически беседы с личным составом о радиации, о ее воздействии на человеческий организм, и контролировать их поведение. Ну, чего греха таить, люди не понимали. Люди только начинали понимать тогда, когда кровь идет горлом, когда он себя плохо чувствует. А, учитывая то, что у нас ротация была очень большая: каждый вечер, ну, поздно ночью, приходило новое пополнение, то есть люди, которые получили 25 Бэр, они были отправлены по месту жительства, а на их место приходили новые. И в основном, конечно, приходили мужики уже состоявшиеся, где-то по тридцать, по пятьдесят лет. Мужики такие – это не пацаны восемнадцатилетние, вы понимаете, и у них, безусловно, оторвались от дома, ага, надо забухать. Водки не было, но за счет местного населения, местные приносили, там, самогонку – за всеми не уследишь, смотришь, а тот тянет трехлитровую банку самогонки…

В.Н.: То есть, находили возможности.

В.Б.: А там, где водка, там разборки, там, где водка, там скандалы, а там, где скандалы, там мордобои. Так что хватало всего. Ну, это… это внештатная ситуация, Вита, она свойственна, будем так, большому скоплению мужчин. Ну, за счет того, что, вот, быстро менялся личный состав, очень часто, каких-то таких серьезных происшествий не было. В основном, вот такая вот «бытовуха». Мужики были сознательные, уже взрослые, они понимали, что приехали сюда не на… на танцплощадку, приехали на воинские сборы, они как-то понимали и… Многие, конечно, уже посл… в свое время уже отслужили в советской армии, они знали, что такое дисциплина, что такое устав, что такое внутренняя служба. Так что серьезных проблем не было.

В.Н.: Ну, а вот, вы там провели больше двух месяцев…

В.Б.: Ага…

В.Н.: Был ли для вас какой-то отдых организован, вот, как вы вообще… вы имели там возможность отдохнуть?

В.Б.: Конечно, безусловно. За этим… Отдых – в плане куда-то поехать или что-то, или как-то культурно-массовые мероприятия?

В.Н.: И поехать, и культурно-массовые мероприятия. Чем вы вообще занимались, было ли у вас свободное время там чем-то заниматься, кроме…

В.Б.: Ааа… У меня лично свободного времени не было. Вернее как, ну, если свободное время, там, час-полтора – это чтоб заняться собою, гигиеной, там, подшиться, простирнуться – это называется «личное время». А в отношении культурно-массовой работы было очень прекрасно всё организовано. Замполит в нашей роте был Сережа Чубенко, он этим занимался. Ну, это решалось не на уровне роты, это решалось на уровне 25-ой бригады, это решалось на уровне Министерства обороны. К нам приезжали артисты, у нас в 25-ой бригаде была разбита специальных летняя площадка, на сцене которой выступали регулярно коллективы Украины, я даже с Болотовым познакомился, именно, вот, когда он читал стихи на сцене, вот, он приезжал, вот читал стихи, а я был в числе слушателей, а после концерта разговорились, познакомились. Приезжали танцоры, певцы, я даже скажу, что однажды я ездил в Зеленый Гай, там приезжала Алла… То есть, это, приезжала Алла Пугачева и, как его, помните, пели «Две звезды – две ярких…», как его, сейчас я вспомню фамилию, Господи Боже мой… вот, вылетело из головы…

В.Н.: Я поняла, о ком вы, но тоже не вспомню…

В.Б.: Да, я сейчас вспомню в процессе нашего разговора. Концерт Аллы Пугачёвой…

В.Н.: То есть, вы попали прям на концерт, да?

В.Б.: Да, конечно. Но дело все в том, что, вы понимаете, я связан был с транспортом, транспорт, и транспортом перевозил личный состав. То есть, вот, можете себе представить, ЗИЛ 131-ый, кузов… кузов накрыт…

В.Н.: Брезентом…

В.Б.:  …тентом, тентом, и в этом… этом кузове находится, допустим, тридцать человек. И, вот, я старший, а таких, например, машин пять-шесть, и, вот, я должен их транспортировать в Зеленый Гай, там проходил концерт, и обратно их привезти. Вот. Ааа… Кузьмин!

В.Н.: Угу.

В.Б.: Вот. Вот это, на этом концерте я был. Вот это для меня такое вот яркое воспоминание, там, где я видел Аллу Пугачеву и Кузьмина. Так что, ну, и… Задача, вообще, задача любого офицера – чтобы в его подразделении у военнослужащих не было свободного времени, чтобы они не занимались неизвестно чем. То есть подъем, построение, завтрак. Если не едем на станцию, то занимаемся парковой службой – это техника, это уборка. Да там хватало работы, там строительство… Сначала ж палатки разбили летние, а потом начали их утеплять, начали делать каркас из дерева, но я уже под самый конец, я уже в сентябре демобилизовывался, вот тогда они уже начали делать деревянные каркасы, чтобы… Уже все предвидели, что придется и зимовать в этих палатках. Начали завозить буржуйки, начали утеплять палатки. Ну, а мы, мы находились в летнее время, когда была жара, солнце, солнцепек был. Поговаривали, что специальные самолеты разгоняли тучи, чтобы не было дождя. Ну, что? Пить нам воду… пить нам воду местную не разрешали, пили мы только лишь воду привозную. Нужно вам сказать, что обеспечение было на высшем уровне. Это мы пили Боржоми, Ессентуки – бутилированная вода.

В.Н.: Угу.

В.Б.: Вы, наверное, сейчас не помните, а раньше они были, вот, стеклянная бутылка 0,5 – это специально завозили, чтобы мы не пили местную воду. Питание было на высшем уровне, на высшем уровне!

В.Н.: У вас полевая кухня была или столовая была?

В.Б.: На первых порах была полевая. А потом я был в подразделении, отдельная рота обеспечения, вот, и вот эта рота обеспечения – у нас была столовая солдатская и столовая офицерская, именно в составе нашей отдельной роты обеспечения, вот, и потом столовая, конечно. Ну, воинская служба, она… Кроме столовой, там еще баня, там еще дизель-генератор, вы понимаете. То есть, когда разбивается войсковая часть, все инженерные службы должны работать: начиная от туалета – заканчивая постелью, начиная от столовой – заканчивая несением воинской службы, начиная со штаба – заканчивая оружейной комнатой. То есть, полностью автономная войсковая часть, которая себя обеспечивает и электричеством, и питанием, и медицинским обеспечением для того, чтобы личный состав мог выполнить поставленную перед ним задачу – ликвидация последствий аварии на Чернобыльской АЭС.

В.Н.: А вот по поводу медицины, брали ли у вас там какие-то анализы во время именно прохождения службы там, то есть?

В.Б.: Нет… Анализы берут тогда, когда, Вита, есть какие-то показания для того, чтобы брать. В основном, главное – это у нас что? Это учет радиоактивного облучения. Два Бэра в сутки и максимально – не больше 25. А когда у человека начинается проявляться воздействие радиоактивного излучения, тогда уже подключаются медики. Что это имеется в виду? Ну, я не хочу вам читать лекцию, я думаю, что вы и сами знаете, что радиоактивное излучение, оно когда попадает на человеческий организм, индивидуально высвечивает все его тяжелые скрытые внутренние проблемы. Допустим, человеку 25 лет. Может быть, у него генетически есть предрасположенность заболеть язвенной болезнью, ну, в 50-60 лет. То есть сейчас здоровые силы организма не дают возможности этой болезни в 25-летнем возрасте как-то проявиться. Но радиация убивает способность организма с этим бороться, и, вот, у него возникает язвенная болезнь, либо кровь горлом идет, не известно почему. Нормальный парень, нормальный солдат – хлынула кровь горлом. Мы – не медики, но мы предпринимаем сразу определенные действия – и его в медсанчасть. И уже медики определяют кровь, анализы.

В.Н.: А много таких было случаев?

В.Б.: Да, да. Много было случаев. Потеря сознания, головокружения, поносы. Самое главное – не дизентерия, а вот именно поносы, кровь… это… носом идет, горлом, да. И у меня тоже самое, я… я после Чернобыля перенес операцию по удалению части желудка, тоже самое: резко – боли, кровь, вот, и кровь не только. Ну, даже в кале, анализы берут – кровь, все – кровотечение, вот. И потом, когда уже здесь в Харькове я обследовался, у меня специально брали биопсию. То есть с помощью определенного инструмента вводится так называемый зонд в кишечник, и там, где язвы, берется часть кожи и… то есть, слизистой оболочки, и эта слизистая оболочка определяет, что же послужило причиной возникновения этой язвы, и там видно радиоактивное воздействие. То есть, как ты не предохранялся, как ты не… не осторожничал, все равно радиация попадает в организм.

В.Н.: А вы как-то пытались предохраняться, осторожничать?

В.Б.: Постоянно.

В.Н.: Да?

В.Б.: Постоянно. Не то, что осторожничал, а, скорее, ограничивал себя от чего-то такого, что могло бы напрямую контактировать с радиоактивными элементами. Ну, дело все в том, что, видите, вот, психологически, Ораное, оно расположено за тридцатикилометровой зоной. А когда заезжаешь в зону, там, конечно, сразу же ограничение – это не пить ничего, не есть ничего, вот, ничего не трогать. Почему? Потому что красивая вещь лежит, да, а на самом деле она может источать бешеное количество радиоактивного излучения. Не знаю, почему… ну, вот так как-то.

В.Н.: А вы довольно долго вот там пробыли, вот, когда вас… когда вам позволили вернуться обратно?

В.Б.: Позволили, когда пришла замена. Дело все в том, что, ну, я не взял с собой военный билет, а там есть карточка учета радиоактивного облучения.

В.Н.: Угу.

В.Б.: У каждого военнослужащего есть такая карточка. И, вот, я на станции был 23 раза, у меня 23 выезда.

В.Н.: Ого!

В.Б.: 23 выезда. Вот. И в штабе следят же за этим: раз, ага, вот, все, 25 Рентген набрал, все, товарищ Иванов, Сидоров, Петров, готовьтесь к демобилизации. Но, учитывая то, что замены не было, я еще целую неделю находился…

В.Н.: Сверх?

В.Б.: Да, я еще находился там, в части, ждал, пока придет человек, который меня… придет офицер, который меня заменит. Когда пришел человек, вызвали меня в штаб, подписал приказ и начал сдавать дела. Сдал дела и поехал в Харьков. Приехал в Харьков – сразу в Медрадиологию.

В.Н.: А поехали опять сразу своим ходом?

В.Б.: Как своим?

В.Н.: Или вас организованно? (смеется)

В.Б.: Нет, уже организованно (смеется), да, нас уже организованно, потому что время прошло. Опять же, собирается какое-то количество человек, и даются документы, и возвращаешься, вот. Я приехал, сразу уже вышел на работу. Работал я старшим мастером на заводе холодильных машин, вот, и прямо в цехе, в кузнечно-прессовом цехе, пошла кровь горлом и я потерял сознание, и меня на скорой сразу же отвезли в эту… в Медрадиологию. И в Медрадиологии... кстати, с Толей Губаревым я тоже познакомился в Медрадиологии в 86-ом году, мы с ним лежали в палате. Да, он тогда ещё был молодым, юным, не таким полным, как сейчас, да. Вот. Он… там, другие ребята, Атаря Османович Беридзе, тоже был с нами, покойный уже. Вот. Ну, что вам еще рассказать?

В.Н.: А как, вот, отнеслись ваши близкие, родные, вот, к вашей командировке в Чернобыль? Вы тогда уже были женаты?

В.Б.: Плохо.

В.Н.: Плохо?

В.Б.: Да, это очень тяжелая тема. Я разошелся с супругой.

В.Н.: Из-за этой командировки?

В.Б.: Ну, я не скажу, что из-за этой командировки. (Вздыхает) Ну, наверное, это все вместе. Но психологически люди очень были напуганы этим явлением «радиоактивное облучение».

В.Н.: Угу.

В.Б.: Почему? Потому что человек, также как и другой предмет, излучает радиацию. Недаром нас так долго лечили в Медрадиологии для того, чтобы снизить количество радиации, которое находится в человеческом организме. Это постоянные капельницы, постоянно промывания для того, чтобы за счёт движения жидкости в крови вывести, максимально вывести те радионуклиды, которые осели в организме. Вот так. Это касается не только родных и близких, это касается…

В.Н.: Знакомых…

В.Б.: …знакомых, да, людей, которые окружают, вот. Не все относились с пониманием к этой ситуации, а некоторые даже как-то отстранялись, ограничивали себя в общении, но… Но мы не сдавались. Мы, чернобыльцы, сплачивались, объединялись вокруг каждого, кому было плохо, мы приходили на помощь. Я не скрою, что очень было много проблем, связанных со здоровьем у чернобыльцев, когда разрушались семьи, когда физиологически мужчина не мог выполнять свою мужскую роль, когда жены подавали на развод, к чему брехаты, такое было. Это как всегда, как лакмусовая бумажка, проверяет человека на порядочность, на человечность, это проявление любви и способности супругов жертвовать собой ради близкого человека, ради сохранения семьи. Вот так вот. Ну, мы коснулись такой темы… она такая, такая, знаете, она нехорошая, она болезненная… Конечно, о ней надо говорить.

В.Н.: Ну, а вот, можно сказать, что до Чернобыля какие-то вещи, которые вы не считали важными, после Чернобыля стали для вас важными, после этого периода, вот, что-то поменялось именно для вас в вашем сознании, мировоззрении?

В.Б.: Да нет… что там по времени?

В.Н.: Все в порядке.

В.Б.: Нормально, да. Нет, Вита, ничего не поменялось. Ну, у меня, я бы сказал так, ну, это немножко, может, пафосно: для меня Чернобыль, вот, стал той точкой или этой границей, когда я разделил свою жизнь: до Чернобыля, во время Чернобыля и после Чернобыля. До Чернобыля жизнь у меня была такой, знаете, беспечной. Ну, молодой человек в расцвете своих сил, который работает по любимой профессии, у которого семья, у которой уже двое детей – сын и дочь, двойняшки (сын старше на 15 минут дочери), когда солнце радует, когда ты обеспечен работой, когда у тебя достойная заработная плата, когда завтрашний день у тебя не вызывает тревог, и ты знаешь, что это будет и через месяц, и через год, и через 20 лет, ты нормально отработаешь, выйдешь на пенсию, ты всем будешь обеспечен. И вот случается Чернобыль. Я (вздыхает) никогда не чувствовал, что я так необходим народу, Родине, государству. Я всегда на станцию, вот, 23 вахты, я всегда выезжал с чувством того, что я должен выполнить долг, честно выполнить, правильно выполнить, потому что это надо. И Чернобыль для меня был светлым пятном в жизни. А после Чернобыля наступает другая полоса, когда я понял, что нас, откровенно говоря, бросили. И тогда я, вот, четко для себя понял, что надо разграничивать очень серьёзные понятия «государство» и «народ», «Отчизна» и «правительство». Почему? Потому что вот то, что я делал, да, я делал для Родины, а государство – это та машина, которая меня использовала и потом выбросила. Не только меня, это касается и других чернобыльцев, таких же, как и я, это касается… ну, это, ну, Чернобыль… уже 30 лет прошло, да, Виктория, это продолжается с теми же беженцам из Донбасса, с теми же солдатами, которые прошли АТО, стали инвалидами, потеряли руки, получили боевые увечья… То же самое. Это машина, которая высасывает от людей всё, ничего не давая взамен. Только одни обещания. Поимела и бросила как отработанный материал. Вот, для меня это стало четко понятно, я для себя уяснил, что не стоит совмещать народ и правительство. А что такое Родина? Ну, Родина, я думаю, со мной будут солидарны все остальные мужчины, Родина – для меня это семья, это дети, это мой дом, это та улица, по которой я хожу, вот это вот Родина. И на защиту этой Родины я готов встать во весь рост. А государство – это то, что обещает многое… Но, к сожалению, ничего другого человечество не придумало, как создать определенный механизм управления народными массами, подавление этих народных масс, вот, к сожалению, так.

В.Н.: А вот, чуть-чуть… чуть-чуть вернемся к Черно… именно к Чернобылю. Вот, вы, так вот говорите, именно мужчины. А были ли на ликвидации женщины? То есть, видели ли вы в процессе, ну, известно, да, что были, но вы в процессе пребывания там видели ли там женщин?

В.Б.: Женщин… (смеется)

В.Н.: Какие работы они выполняли?

В.Б.: Женщин я вижу всегда. Почему? Потому что без женщин жить тяжело. Да, были у нас женщины, но в основном женщины – это были медицинские работники.

В.Н.: Угу.

В.Б.: Это медицинские работники, это врачи, вот. В нашей части, в нашей части женщин не было. Были доктора – мужчины, были санинструкторы – тоже мужчины, а когда приезжал на станцию, я видел много женщин. Это и телефонистки, которые обеспечивали связь, это медработники. Вот там их видел много, но, к сожалению, на станции женщину только чувствуешь. Почему? Она в «лепестке», головной убор, то есть женщину чувствуешь, но ее не видишь, вы понимаете. Но женщин было очень много. Вот, много. Не столько, как мужчин, но они были, безусловно. Больше я сказать ничего не могу, почему, потому что война – это не женское дело, но, тем не менее, женщины были.

В.Н.: А вы, вот, общаетесь и после возвращения, после этой командировки общались ли вы и общаетесь ли сейчас с сослуживцами, вот, с кем вы служили именно?

В.Б.: Нет.

В.Н.: Нет.

В.Б.: Не общаюсь. Принципиально не общаюсь. И не хочу общаться.

В.Н.: Почему так?

В.Б.: Почему? Потому что в большей своей массе чернобыльцы – «нытики». А я не люблю «нытиков». Что я подразумеваю под словом «нытик»? Это когда собираются три чернобыльца, и давай говорить о своих болячках, давай говорить о своих проблемах. А я предпочитаю, чтобы мужики, когда собирались, говорили о чем? – О деле, о выпивке, об охоте, и в этом общении уходили от своих ежедневных проблем, не ныли, не плакались. Это первая проблема, почему я не общаюсь с чернобыльцами. Вторая проблема, вернее, вторая причина: в большей своей массе чернобыльцы очень инертны. Их надо все время пихать, давать пинка под зад, ставить перед ними задачи, агитировать, чтобы они пошли с вилами на паровоз. В основном, конечно, это… чернобыльцы, вы понимаете… (вздыхает) Вот, на первых порах после Чернобыля, когда люди повсеместно массово начали болеть, серьёзно болеть, серьезные болезни, когда у них волосы выпадали с головы полностью, когда у них кровь шла из всех дыр, когда они слепые ходили по стенкам… Молодые, молодые, молодые ребята, и вот это все происходило. Тогда начал формироваться какой-то вот активный костяк, который начал как-то бороться с этим, вот с этой социально-медицинской несправедливостью. Нам же, ведь, не давали связь заболевания с радиоактивным излучением. Всё, что угодно нам говорили – это насморк, это что-то как-то почему-то. Но чиновники, а вот, именно я говорю, чиновники, государство, да, оно не в состоянии бороться с народом, с одним человеком – да, с десятком людей – они готовы подмять, пригласить милицию, то ли полицию и придавить. А когда весь народ поднимается, правительство не в состоянии бороться – оно всегда эту войну проиграет. Чернобыльцы поднялись: ну, почему вы лжете! Первое – это что? Это брехня! Вот, наглая брехня! Ведь доктора говорят, вот, разговаривая с доктором, там, с медсестрой, они говорят – да, все признаки радиоактивного облучения. Это не просто какая-то базарная тетка сказала, Вита, это люди Медрадиологии, которая уже много лет занимается радиологическими… радиологической тематикой, которая учит… лечить раковые заболевания, понимаешь? Они говорят: «У вас все признаки радиоактивного облучения». А нам говорят: «Нет». Я говорю: «Ну, хорошо, откуда?» И не только я этот вопрос задавал, задавали все чернобыльцы. Чернобыльцы поднялись. Устраивали голодовки, устраивали манифестации, протесты – и это вот движение, массовое, заставило правительство принять закон о защите прав чернобыльцев. И вот, после этого нам стали давать (вздыхает) заболевания, дали… стали давать инвалидность, связанную с воздействием ионизирующего облучения. Так, я вернусь к нашей теме: почему я…

В.Н.: Не общаетесь…

В.Б.: …не общаюсь с чернобыльцами? Не секрет, все у нас основывается на деньгах. Деньги нужны нам не потому, что они – золото или какой-то сверх нужное для нас средство. Деньги нужны для того, чтобы жить: чтобы одеться, чтоб купить лекарство, чтобы покушать. И вот, когда чернобыльцы получают пенсию в разы больше, чем мы все остальные, тут срабатывает определенный механизм: да, я пенсию получил, тихо-мирно буду сидеть, не высовываться, а то у меня эту пенсию заберут. Но, ведь есть большое количество людей-чернобыльцев, которые не получают такой пенсии. Тут есть, конечно, социальная несправедливость. Она сказывается и на психологическом факторе. Но вот тех уже чернобыльцев не подымешь на активное социальное позитирование этой проблемы. Понимаете? Я организовал с ребятами и был первым председателем организации « Союз Чернобыль» Коминтерновского района. И эту проблему, вот, психологии чернобыльцев, я знаю не понаслышке, Вита. К сожалению, чернобыльцы не столь сплочённые, как хотелось бы. Если бы они были бы организованными, если бы они были в костяке, то любые проблемы они решали, начиная от проблем местного значения, вот, как район, там, город, область, а потом уже и в Киеве. Такая вот проблема.

В.Н.: Ну, то есть получается, что вы сразу после Чернобыля вы общались с чернобыльцами?

В.Б.: Конечно, я общался, я работал, да. Я работал, общался с чернобыльцами, я знаю об этом, и, чего греха таить, и они меня хорошо знают и не всегда обо мне лестно отзываются. И я считаю, что они имеют на это право. Но я не хочу общаться с чернобыльцами, потому что они, вот, нытики и очень тяжелые на подъем. Ну, вот, так, конечно, когда я вижу случайно своих сослуживцев, я с превеликим удовольствием переговорю с ними, пообщаюсь. Но это не глубинное общение, это такое поверхностное, на подобии «привет-привет», «как дела», «как живешь», «как семья», вот и всё.

В.Н.: А долго потом были в этом Чернобыльском движении? То есть, когда вы его бросили, так сказать?

В.Б.: В 91-м году.

В.Н.: В 91-м году бросили?

В.Б.: Да, в 91-м году, когда я ушел в бизнес, еще некоторое время там я общался, общался, а потом уже перестал общаться.

В.Н.: А вот, хотели бы вы или, может быть, ездили, поехать, вот, опять в эту зону, посмотреть, как там, что там, где вы служили?

В.Б.: Хотел бы, конечно.

В.Н.: Хотели бы? А как вы вообще относитесь, вот, к экскурсиям, которые сейчас стали очень популярны в Припять, ну, вообще в Чернобыльскую зону?

В.Б.: Я отношусь нормально, Вита. Это – деньги. Если это экономически целесообразно, пусть едут. Единственное – не навреди самому себе, не навреди экологии, там, что там находится, понимаете, не навреди. Если у тебя есть желание, есть деньги, есть время, почему бы нет. Мне было бы, конечно, интересно поехать, но опять же, куда? Ну, хотелось бы, конечно, начинать… А вот я бы с удовольствием, например, устроил бы себе такую экскурсию, вот, в Ораном бы сел в автомобиль – и в Чернобыль, на станцию, в Припять, да. С удовольствием бы съездил, да.

В.Н.: А нет страха, вот?

В.Б.: Нет. Страха нет. Дело все в том, что, ну, во-первых, я, скажу так. Мы же люди некультурные, ну, в каком плане некультурные? Ну, недоразвитые что ли. Ну, это, наверно, я грубо сказал, да. Вот, например, у японцев, у японцев, да, считается нормой, если у него в пиджаке находится ручка-дозиметр. Много у нас было разговоров на уровне баек, что, мол, приехала делегация с Японии, только они вышли из самолёта на трап, чтоб спуститься на украинскую землю, у них запиликали дозиметры – они развернулись, сели в самолет и улетели обратно. Это, может быль, притча, может быть, анекдот, трудно об этом говорить, Вита. Но это должно быть у нас то же самое. Если, например, ты беспокоишься о себе – да, ты должен иметь дозиметр. Но опять сказывается психология, да. Вот, ни я, ни вы не сунете палец в горячую печь, вы понимаете, что это уже у вас генетически заложено, что это будет больно.

В.Н.: Конечно.

В.Б.: Вы никогда не положите палец под молоток или под кувалду – вы знаете, что произойдет расщепление кости – ты потеряешь палец. У человека нету чувств, которые бы давали ему информацию о том, что идет радиоактивное облучение. Только через некоторое время, там, через день, через два, через месяц он поймет, что да, когда-то было что-то такое, что, после чего он себя плохо чувствует. Если нет таких чувств, мы должны призвать на помощь что? Технику – дозиметр. Пожалуйста, запечатал дозиметр, он дает тебе сигнал: Виктор, тревога, где-то радиация! Поэтому должен среагировать, откуда радиация, почему радиация. Ну, у нас этого не было. У нас, ну да, в Советском Союзе проводились учения гражданской обороны, но это учения носили, ну, такой показательный характер. Там завыла сирена – побежали в бомбоубежище, с собой, с собой иметь, там, запасы еды, воды, медикаментов и т.д. Но никто не знал, что такое радиация. А это требует серьезного… Ну, учить с детского возраста, выступать в школах, вы понимаете, рассказывать деткам. Да что там деткам, даже молодым людям. Я, вот, например, даже сейчас уверен, что необходимо чернобыльцам, а может быть, даже вкупе с медицинскими работниками, а может быть, даже в содружестве с химиками-дозиметристами, которые опять же находятся в 25-ой бригаде химзащиты возле аэропорта, проводить определенные лекции, рассказывать, на что влияет радиация. Я уверен, что многие до сих пор об этом не знают, да, они наслышаны: да, была авария, да, там вот так, там, вот, родители рассказывали, но на самом деле они ничего не знают. Мы даже до сих пор не знаем, сколько радиации допустимо человеку сейчас. Например, раньше было 20 миллирентген в час, потом нормы повысились, я, например, не знаю, да, и уверен, что мой сын и дочь тоже не знают, а может быть, даже не задумываются об этом. А надо бы, конечно, такие лекции проводить, выступать перед детками в школах, в средних специальных учреждениях, в институтах, в общежитиях рассказывать, собирать и не просто собирать, ну, какую-нибудь, может, вечеринку сделать, там, с чаепитием. Вот я, когда был в Америке, мне очень нравится там… У нас как обычно? Вот сцена, лектор выступает, все остальные сидят молча, руки вот так, улыбаться нельзя, поворачиваться нельзя, кашлянуть нельзя. В Америке, Боже мой, организовали стол, много столов, там не обязательно кушать первое, второе, третье, нет, легкая закусочка, бутербродики, печенья, напитки…

В.Н.: Чай, кофе…

В.Б.: Люди кушают, общаются, слушают, делятся. То есть какая-то непринужденность, и одновременно возникает контакт между тем человеком, который говорит, и тем, теми людьми, которые слушают – такая общность. Вот в каких формах, конечно, надо бы заниматься. Ну, это… это серьезная проблема, которой надо заниматься очень детально.

В.Н.: Какое, вот, у вас вообще отношение вот к тем мероприятиям, которые у нас проводят в Украине? Ну вот, по… по отношению к увековечиванию памяти чернобыльцев. Ну вот, обычно это у нас когда происходит, два раза в год, да? 26-ого апреля и в декабре.

В.Б.: (смеется) Какое отношение? Ну, в принципе, в принципе, отношение у меня позитивное.

В.Н.: Угу.

В.Б.: Но я знаю, что это делается для галочки, вы понимаете. Для того, чтобы чтить память чернобыльцев, да, конечно, надо собираться два раза в год, в апреле и поздно осенью, зимой, когда накрыли, вот, два… Два у нас события – когда рвануло и когда накрыли саркофаг. Но это получается, что чернобыльцы под… ну, не только чернобыльцы, и общественность, и руководители государства подстраиваются сознательно, вот эти две даты. Вы понимаете? То есть, вот, есть две даты, давайте их формировать, давайте как-то подтягивать средства массовой информации, давайте подтягивать людей и праздновать две эти… то есть не праздновать, а отмечать, да, это я неправильно сказал, отмечать, потому что…

В.Н.: Да, да, да.

В.Б.: …эти события печальные. Ну, и собирается 20, 30, может, 50 человек. Выступили, покричали, побили себя в грудь кулаком и разбежались. Кто в кафе бухнуть, кто домой, в апреле кто на дачи, на огороды – и все. Я считаю, что это мероприятие нужное для того, чтобы поставить галочку. Толя Губарев выступит, Болотов стихи почитает, вы понимаете, ну, и все – разбежались. И потом каждый варится в своей оболочке. А чернобыльцам надо целый год заниматься. И, понимаете, как вам сказать, вот, чем дальше от Чернобыль… от Чернобыля, Вита, вот, у меня всё больше память тускнеет, это только у меня, личное восприятие, а у государства давно уже эта память сошла на нет, и люди потихоньку… Сейчас более актуальные другие проблемы – это проблемы беженцев, это проблема воинов, которые сейчас находятся на… на рубеже военных действий, да, это проблема то, что государство упало на дно в плане экономического социального развития, понимаете, и Чернобыль ушел, конечно, уже…

В.Н.: На второй план.

В.Б.: …даже не на второй, нет, на… на n-нный, на n-нный план. Ну, а чернобыльцев еще вспоминают для того, чтобы поиметь это движение в период, когда идут активные политические баталии: выборы в местые, районные, областные и государственные органы. Вот тогда, когда это политикам выгодно, они какими-то материальными, морально-психологическими конфетками заманивают чернобыльцев, чтобы отдавали голоса за того или за иного кандидата, за ту или за эту партию. Но это нормально, я скажу, что это нормальное явление, нормальное явление. Так работают все политические партии во всём мире, так должно быть, они должны привлекать людей. А чем привлекать? Ага, есть афганцы, есть участники АТО, есть ветераны войны в Мадагаскаре, есть чернобыльцы – всех созывают, созывают и говорят: ребята, давайте, там, давайте! Ну, это нормальные законы партийной, политической жизни. Ну, тут должна инициатива исходить от чернобыльцев, вот, вы понимаете. Чернобыльцы должны каждый день о себе напоминать. Ну, может быть, я утрирую – каждый день – ну, должны постоянно общественность держать в курсе.

(звонит мобильный телефон)

В.Б.: Извините, пожалуйста… Да, Леша… Алеша, я сейчас общаюсь с очень красивой, симпатичной молодой девушкой, ее зовут Виктория, и я не знаю, когда я освобожусь… А че, засада? Можешь приходить, я ничего от тебя не скрываю… Леш, а ты мне скажи, пожалуйста…

(Пауза. Продолжение разговора)

В.Б.: Зовут ее Елена Юрьевна, в девичестве – Межекова, сейчас она – Быстриченко, вот. Познакомились мы тоже с ней благодаря Чернобылю. Она работала и работает в 20-й студенческой больнице, а там находится Чернобыльское отделение.

В.Н.: Угу.

В.Б.: Вот. И, дай Бог памяти, да, в 91-м году, в 91-м году мне позвонили из 20-ой больницы и сказали, что я с Болотовым еду в Москву на лечение, и нас будет сопровождать доктор. И вот, мы втроем – я, Болотов и моя будущая супруга поехали в Москву. Вот эта Москва стала для нас тем местом, где мы познакомились. Это светлое время, я вспоминаю его постоянно. Это, кстати, было 13-ого января, как раз на Старый Новый год, 26 лет назад. Вот так. Вот. Она продолжает работать в 20-й, только она уже работает не в стационаре, а перешла в поликлинику и работает сейчас заведующей терапевтическим отделением. Живем мы хорошо, она мне родила сына, сыну уже 23 года. Он курсант училища тыла, сейчас оно называется «Университет национальной гвардии». В данный момент он находится в военных лагерях в Писаревке, учиться на третьем курсе, ему еще осталось полтора года до получения звания офицера. Я ее очень сильно люблю. Но, наверно, я, Вита, неправильно говорю «сильно люблю». Сейчас это, наверное, чувство, оно трансформировалось, я бы так сказал, что я не мыслю себя вне ее. Вот, не мыслю. Это, вот, какой-то, знаете, вот соединение чувства жизни, жизненных устоев таких, как уважение, трепетность, понимания. Я не мыслю себя вне ее. Ну, вот, такой показатель… хм, мы на такую интересную тему заканчиваем наше общение. Вита, мы, вот, разговариваем молча.

В.Н.: Понимание друг друга без слов, да?

В.Б.: Без слов, да, по взгляду, по мимолетному движению плеча, по губам, по мимике, даже, вот, по движению руки мы понимаем друг друга, ну, дословно. Общаемся мы только лишь потому, что, вот, необходимо какое-то эмоциональное… эмоциональная общность между людьми, потому что слова… Вместе со словами идут эмоции, они бывают позитивные, негативные, это естественно для человека, поэтому он и разговаривает, вот, он дает информацию. Но это, конечно, уровень общения, когда понимаешь друг друга, но наивысший пилотаж – это общение без слов.

В.Н.: Вот, видите, как замечательно!

В.Б.: Да, без слов. Прекрасно понимаем друг друга, чувствуем друг друга даже на расстоянии, интуитивно, вот на альфа-уровне. Я считаю, что мне, вот, ну, вот, опять же, Чернобыль мне преподнёс такой вот подарок…

В.Н.: Судьбы?

В.Б.: Да. И я… я бы очень хотел, я ей говорю, я хочу умереть с тобой. Да, потому что я убежден, что смерть – это… это наивысшая… наивысшее призвание человека. Вы понимаете, вот, прийти в мир – и умереть. Эти… Это вот, смерть – это… это высшая точка человеческой жизни. Да. Да…

(звонок в дверь)

В.Н.: Не обращайте внимание (смеется).

В.Б.: Это нам звонят?

В.Н.: Нет.

В.Б.: Вот, поэтому я говорю, я хочу умереть с тобой.

В.Н.: Это, прям, как в сказке! Ну, замечательно, что…

В.Б.: Ну, вот, я благодарен ей…

В.Н.: Есть такие отношения!

В.Б.: Я благодарен ей тем, что, вот, она и как женщина, и как доктор, который лечила чернобыльцев, она поддерживает меня. Любое мое состояние, я имею в виду, вот, здоровье, она как-то чувствует это, и она моментально подключается, вот, в качестве лечения до начала какого-то криза, обострения болезни. Она моментально это чувствует. Ну, уже 26 лет – она знает меня как облупленного, она читает меня как книгу, она знает обо всем и вся, и благодаря такой, вот, ее помощи я еще на этом свете (смеется) хожу.

В.Н.: Хорошо, и последний вопрос…

В.Б.: Да.

В.Н.: Как вы считаете, что надо помнить о Чернобыльской трагедии, вот, о чём рассказывать будущим поколениям, уже вот тем, кто родился после Чернобыля? Вот что просто надо помнить об этом, по вашему мнению?

В.Б.: Ну, тут одним словом не ответишь. Первое – это надо помнить о дурости человеческой, о так называемом «человеческом факторе». Вита, вы – человек молодой, у вас все впереди, и вы лучше меня знаете, насколько сейчас технология пришла в жизнь человека. Все настолько технологично, начиная – транспорт, связь, быт, производство, настолько все технологично. И человек думает, чтобы этот компьютер не взорвался, да, чтобы этот принт там, не загорелся. Надо с уважением относиться к тому, что тебя окружает. Ведь проблема Чернобыля, она, ведь, хоть и называется техногенной, на самом деле, она получилась из-за чего… из-за человеческого фактора, что начали экспериментировать, вы понимаете, начали экспериментировать. Ну, я думаю, что вы знаете о том, что произошло, из-за чего произошел взрыв. Я, вот, убежден, да, и наверное, и другие чернобыльцы, что все это – человеческий фактор. То же самое, что происходит с самолетами, с поездами, с тем же водителем за рулем, который несется на бешеной скорости и сбивает пассажиров на остановке – это все «человеческий фактор». Вот – первое. Человек, ну, стань ты, наконец, мудрее! Это первое. Что еще стоит помнить о Чернобыле? Я бы сказал бы так – это о способности людей жертвовать собой для того, чтобы увести беду от своих родных, близких, беду, опасность. Это касается и пожарных, которые гасили пожар, это касается работников станции, это касается чернобыльцев, которые ушли в мир иной или сейчас болеют. Это надо помнить о том, что люди готовы на самопожертвование, дабы спасти Родину, родных, близких от опасности. Ну, и третье. Ну, вот, я скажу – вечная память, низкий поклон. Третий пункт – это, конечно, о том, что наша Земля, наша природа очень уязвимы, очень ранимы, очень чувствительно реагирует на то, что делает человек. Это касается не только Чернобыльской аварии, это касается не только радиоактивного обучения, это вообще касаются всех аспектов жизнедеятельности человека. Куда он не лезет, он всюду наносит ущерб матери-природе. Поэтому надо помнить о том, что Земля, наша планета, природа очень и очень ранимые, и мы должны относиться к этому бережно, чутко, внимательно, потому что иного пути у нас просто нету. Ну, если только на Марс улетим.

В.Н.: Хорошо, спасибо, и, может, хотите что-то добавить?

В.Б.: Нет. Ничего не хочу.

В.Б.: Может, я что-то важное не спросила?

В.Б.: Мне было приятно с вами общаться, Вита!

В.Н. Мне тоже с вами!

В.Б.: Вы хороший слушатель, у вас очень умные красивые глаза, которые впитывают слова…

В.Н.: Спасибо!

В.Б.: …информацию. Мне было приятно с вами общаться. Я не скрою, давно я на чернобыльскую тему вот так детально, так тепло не разговаривал. И поэтому большое вам спасибо за все!

В.Н.: Вам большое спасибо!