Наталия Козлова (далее Н.К.): Сегодня 7-е ноября 2013-го года, находимся мы в помещении «Союз Чернобыль», беру интервью я, Козлова Наталья у… представьтесь, пожалуйста.

Николай Емельянов (далее Н.Е.): Емельянов Николай Валерьевич.

Н.К.: Емельянов, да?

Н.Е.: Да.

Н.К.: Ага. Очень приятно. И теперь у меня будет к Вам первый вопрос, он достаточно обширный – расскажите историю своей жизни.

Н.Е.: Родился в семье служащих в городе Харькове. Значит, мать была старший техник-электрик, проработала институт (непонятно), есть такой на Короленко, 40 лет отдала, оставила своей работе. Отец был директором «Гипросталь» института с 80-го по 84-й год, потом умер, внезапная смерть. Я, значит, с 3-х лет пошел в детсадик, потом, значит, школу окончил среднюю, 10 классов. Потом 2 года вообще так байдыковал, ничего не делал. А потом закончил автодорожный техникум, эксплуататор дорог и автомобильного транспорта. Не работал по этой специальности ни одной минуты. Поработал в кино, мне нравилось, после чего перешел водителем.

Н.К.: А в кино Вы кем работали?

Н.Е.: Киномеханик.

Н.К.: А, интересная работа.

Н.Е.: Во многих кинотеатрах Харькова: «Москва», «Пионер» бывший, потом «2-й Комсомольский», «Россия». Тогда было, так как мода. Потом он стал потихоньку умирать, я перешел на водителя. Проработав 6 лет на грузовых машинах, закончил категорию, на категорию «D»переучился. Поступил в 3-й автобусный парк на ХТЗ. Работав водителем по 40-му маршруту, в один прекрасный день приходит начальник отдела кадров приезжает, не поленился приехать на маршрут и говорит: «Если не будешь, поедешь в Чернобыль, значит будешь дворником». Ну, мы как молодые, конечно, этого боялись. Потому, что тогда власть была, сами понимаете какая, что могли действительно тебя посадить не за что «на метелку».

Н.К.: Угу.

Н.Е.: И я согласился поехать в Чернобыль чисто вольнонаемным человеком. Приехавши в Чернобыль, приехавши в Чернобыль, значит, нас разместили в каком-то общежитии. Одну ночь мы переночевали. Потом нас привезли в Зеленый Мыс – был такой, и выдали, значит, нам каждому по автобусу. (играет телефон) То есть, у меня был свой номер автобуса, у других свой ребят.

Н.К.: Я прикрою дверь, хорошо? Простите, шумно.

Н.Е.: У других был свой автобус. И, значит, меня поставили дежурным по городу Чернобылю мой автобус был. То есть, в мои обязанности входило: развозить милицию, значит, в столовую, потом быть, как говорится, автобус по селам собирать людей и возить в Чернобыль и обратно до станции «Лелев» пересадки значит, и обратно потом. В общем, дежурный. Значит, что видел там, значит, очень видны были возле, эти… со станции «Лелев» были видны могильники, где вся техника закопана. Потом наша родная милиция, так как я их возил в столовую и делал экспресс-экскурсию по Чернобылю аж на выход на Славутич.

Н.К.: Угу.

Н.Е.: И мимо станции этой. И значит, с дозиметристами просто вот ездили, показывали, какой уровень радиации там где, в каких местах и так далее. То есть, возле станции, допустим, шло 6 рентген в час на тот момент, в Лелеве там 2 рентгена в час и так далее. Значит, наши автобусы считались «чистое плечо», а от Лелева до станции – это уже было «грязное плечо». Стояли на сырзаводе, были мы в Чернобыле, на одних ямах ремонтировались. Значит, по здоровью что касается: конечно оно, наверное, подкосилось после Чернобыля. Ну, у ребят, которые, действительно там, я – Бог миловал меня – на ремонте не был и поэтому радиации может не столько нахватался как они. Но вопрос обстоит в том, что, значит, когда у нас были накопители – выдавали эти значки – значит радиация, вернее таблетки были все черные. Это было более 25 БЭР. Но дело в том, что я как раз тут не сориентировался. Надо было просто у них взять этот общий список, как-то переписать это. Но его потом выкинули и после этого связь, например, что ты сейчас плохо себя чувствуешь или доходишь от Чернобыля – невозможно просто доказать. Вот тут являюсь сейчас инвалидом III-ей группы, ну статус Чернобыля имею.

Н.К.: А скажите, а сколько Вы там пробыли? Сколько длилась Ваша командировка?

Н.Е.: Я был с 17-го июля по 17-ое августа, ровно месяц.

Н.К.: В 88 году?

Н.Е.: Да, день в день. Значит, работа заключалась, я же говорю, возить людей, которые отдыхали в Зеленом Мысу, то есть этих рабочих с реактора на Лелев. Они пересаживались на автобусы, которые не выходили уже за эту зону, за 30-километровку и там 30-километровка заканчивалась – сразу был Лелев. Специально построили в чистой зоне, чтобы они отдыхали не в самом Чернобыле. Это 60-ти, ой – 30 километров от Лелева. И, значит, я же говорю, они отдыхали городок был Зеленый Мыс назывался, вот такое это. Ну и потом еще начальник отряда заставлял там в милицию возить по ихним: как тогда были и грабежи, и убийства, и все там.

Н.К.: Расскажите, а какие-то ситуации, может быть, Вам запомнились.

Н.Е.: Что?

Н.К.: Может быть какие-то ситуации запомнились, которые там происходили? Или какие-то люди, ну, были может быть особенные, Вам тоже запомнились?

Н.Е.: (смеется) Ну когда, едя по маршруту – там был маршрут определенный, там, я уже забыл – Копачи деревня была, ну, вот, с этой стороны Зеленого Мыса. Заезжаем в деревню, значит, ну там были определенные у них, значит, места, где люди собирались ехать. Ну и я остановился, значит, висела слива большая. А я ж… дед один заходит, говорю: «Дед, Вы извините, а Вы мне скажите, а Вы едите их?» – «Та, говорит, сыночек, чего ты их боишься?» Раз – вышел, сорвал эту сливу, обтер об себя, всё, как ни в чем не бывало. Я говорю: «А радиация?» – «Та, говорит, нас радиация не бере». (смеется)

Н.К.: И много таких было? (смеется)

Н.Е.: Ну, они как-то еще не понимали об этом. И 88-й год, как Вы понимаете, еще полностью не дал о себе знать, как это уже мы сейчас прочувствовали вот через 26 лет это все. Тогда мне было 33 года, я работал, я же говорю, это… После чего я вернулся сюда, в автобусный парк родной, значит, и проработал еще потом на межгородном автобусе 17 лет. То есть «Харьков-Киев», «Харьков-Ялта» и так далее.

Н.К.: А когда Вы приехали, было ли какое-то у Вас особое впечатление? Некоторые, может, говорят, что…

Н.Е.: Были, были. Во-первых, зарплата была двойная.

Н.К.: А! (смеется)

Н.Е.: Было впечатление тогда конечно. Во-вторых, тебя все приветствовали как чернобыльца, много обещали, особенно начальник АТП обещал много. А потом, можно, если выразиться, сказал: «Чувырло, что вы тут ходите? Всё, давайте, говорит, старые берите машины и давайте восстанавливайте и едьте на маршруты». А обещали чуть ли не жену (смеется) новую себе выпишут.

Н.К.: А как родные, близкие отреагировали на Вашу командировку?

Н.Е.: Значит, мама, отца уже не было. Отца не было – это 88-й, а отец в 84-м умер. Мама, ну что – они сами тогда были: ни тетка, ни мама, ни дядя, ни тетя были в неведении, что такое Чернобыль. Они так примерно это слышали, что это такое. А так никто толком не знал. Это сейчас вот начинается уже, когда начинают у тебя выскакивать болячки какие-то там, они, вот кто остался еще с последних в живых. Моя тётенька, она бывший главврач 2-й совбольницы, гастроэнтерологическое отделение. Сейчас она уже на пенсии, значит. Вот, с ней бывает разговариваем на эти темы, ну она рассказывает. И самое главное, что она говорит то, что люди говорили. Я не верил в это, что радиацию типа того, что заглушают или выгоняют водкой. Ну, я водку не пил никогда в своей жизни.

Н.К.: А там пили, да?

Н.Е.: Там тоже никогда. Я вообще никогда не пил и там не пил.

Н.К.: Не, а другие, может Вы видели кто-то?

Н.Е.: Что?

Н.К.: А другие лечились водкой в Чернобыле?

Н.Е.: Ну, там пили были люди. И за автобусом пили люди. Я не пил просто, я знал, кто пил, но мне это не надо было. Что еще, значит, с далека видно было, когда приезжая в Лелев, вот, забирать этих людей, которые уже приехали, рабочих с реактора. Значит, видно было, как идут работы, значит, на крыше. Оно было все четко видно то, что там по прямой буквально, ну я знаю, ну может километр от силы, а то и того меньше. Да и не километр, там метры, в общем. И значит видно было, я же говорю, как это. И с этой стороны стояла, вот тоже заезжаем сюда – вот стоянка была, Лелев это, вот тут вот была станция, а тут – огороженная Припять. Всё это конечно уже в ужасающем состоянии было. Жалко, конечно, аж сердце обливается кровью, как говорят. Детские площадки заброшенные эти, дома – стекла повыбиты, мародерство присутствовали там, ездили на задержание с милицией. Потому что дежурный: ты имел право там поспать, как говорят, «в дежурном режиме»: то что поспал, то и твое.

Н.К.: А то есть отдых был очень…

Н.Е.: Даже было такое, что в автобусе спал, в комнату не заходил. Ну, каждому, кто приехал, мы туда командировочные на работу, выдана была комната своя, постель была. То есть час отдыха был. Но они считали, что так как дежурный по Чернобылю, значит ты не имеешь права, как говорят, уходить с маршрута круглые сутки. То, что в любую минуту тебя и начальники и все…

Н.К.: Могут вызвать, да?

Н.Е.: То есть на всякие происшествия, вот, и по Зеленому Мысу там, и в Чернобыле тоже были, и кто-то в деревне там плохо стало. Как скорая помощь.

Н.К.: А, то есть в деревнях еще там оставались жители, да?

Н.Е.: На тот момент большое количество людей было. Я проезжал, я сейчас скажу, или шесть или восемь. У меня было даже маршрут еще, это было, я просто не могу его сейчас найти. Ну, документы там, что, какой номер автобуса там у меня был. Я просто когда уходил пропуск забрал с автобуса, значит, что мы там это. И документы все есть, что в 30-ти километровой зоне ж были это все ж. Значит, по деревням, что касается, то ли ужасающее всё это. Значит, деревни стоят в унылом состоянии, всё это развалено, разграблено. Или оно такое было, или оно такое стало после Чернобыля, когда люди уже стали это. Ну, мародерство само собой. Звери вот эти все, они все были тогда радиационные, потому что там, где было КПП, вот выезд с 30-километровки возле Лелева в этот, в Зеленый Мыс, приходила ручная лиса, брала с рук печенье. А милиция ж то там, милиция и дозиметристы ж с ними ж. А мы ж просим: «Владимир Иванов, давай ее померяем это». Ну, он ей под пузо поднес вот этот дозиметр, и она была вообще – светилась.

Н.К.: Ой, кошмар.

Н.Е.: Невозможно, нельзя и было ни погладить, ничего.

Н.К.: Ой, а живое существо, да?

Н.Е.: Да, ну она приходила, постоянно брала у нас с рук печенье. Мы ж ее все там кормили.

Н.К.: И много таких зверей было?

Н.Е.: Да, и кони попадались, останавливаемся. Вот едем, останавливаемся – табун лошадей. Они сами подходят, потому что они были голодные. Значит, волки так было два раза мы видели – пробегали, но они не это. А такие, домашние животные это, ну по деревням, я же говорю, людей было раз, два и обчелся. То есть, очень было мало, очень. Сейчас не знаю, как там это, потому что тогда всех же ж напугали, все наверно переехали.

Н.К.: А как Вы думаете, а почему эти люди в деревнях оставались там еще?

 Н.Е.: Значит, некоторые люди уже привыкли. Сказать честно, если бы даже вот у нас в Харькове был Чернобыль – бахнул, я бы тоже никуда не уехал. Я, как говорят, тут родился в этом Харькове, я бы его не бросал бы тоже. И поэтому люди, я разговаривал с ними на эту тему, говорю: «Дед, бросай свое майно и езжай, тебе же дадут». Вот, в Харьковской области была Вильча такая, построили. Все условия там, новые дома прекрасные, без радиации, деньги дают, всё, едьте. А он: «Нет, говорит, сыночек, я где родился, тут и помру. Тут мене и поховають». – «А школа, а больница?» – «Немає». Говорит,вот просим, звоним – автобус присылают, там просим – машину какую-то присылают. Ну, значит, там были специальные пропуска, по которым бывали заходили в 30-ти километровую зону и выходили с нее, и их выпускали. Но, вот только они проходили спецконтроль, то есть эту обработку, «мойку» так называемую, чтоб радиация эта дальше не шла. В основном машины те не выходили. Автобусы эти, вот которые работали – грязное, чистое плечо. Вот у нас было чистое, я ж говорю. Значит, они практически в Киев не ходили.

Н.К.: Угу.

Н.Е.: Они там и жили и сейчас, наверное, живут. Сейчас можно просто в уменьшенном состоянии. Ну, у нас уже люди там вот с автопарка были, я могу показать приказ Вам, это человек был уже 2-й раз – 86-й, потом 88-й год. Дежурили, значит, областями: шла Харьковская… Ну, все областя Украины, не говоря, что Россия там. Что касалось потом, когда выдали удостоверения красные, вот это еще первые, потом стали менять на эти. Я год не мог получить, потому что говорят, что вот такого не было, Чернобыля не было. Ну, это было, вот такую чушь чиновники наши родные несли. После чего, когда я только принес пропуск автобуса, они все-таки раскопали этот вопрос и выдали удостоверения и статус чернобыльца.

Н.К.: А скажите, а после вот этой Вашей командировки как-то изменилось у Вас мировоззрение? Или что-то, может быть, как-то стало восприниматься иначе в жизни? Как Вы думаете?

Н.Е.: Ну, разницу ощутил между Харьковом, например, житьем в Харькове и нашей суеты повседневной и там. Там ощущалась пустынность просто. То есть обыденная работа, повседневная, то есть: встал, поехал, отвез. То есть работал, как говорят, робот. Знал, что это просто надо и всё. Хотя в любую минуту мог бросить этот автобус и всё – развернуться и уехать оттуда.

Н.К.: А что Вас, как сказать, поддерживало во время работы? Какие-то, может быть…

Н.Е.: Ну вообще, вообще в молодые годы у меня рвение было за руль. И поэтому я всегда старался, как говорят, ну, за рулем быть. Потому что там было как бы, нашел свое призвание в жизни. И поэтому для меня, когда, вот я же Вам уже говорил, что начальник отдела кадров приехал и говорит: если не поедешь – на яму пойдешь. Значит, с тебя потом сделаем пьяницу и выгоним вообще с гаража. Для меня это было дико просто, что я непьющий человек это. И поэтому, меня всегда влекло то, что для меня был дороже, чем, допустим, тот Чернобыль. Поэтому, если я уже приехал туда и там, то может…

Н.К.: Вы столько любили сильно водить, да, что вам дорого?

Н.Е.: Ну да, это же автобус уже был, это не машина, так что. Уже разная весовая категория и разный транспорт. Там свои особенности в вождении, свои сноровки и так далее. За время работы, вот, сколько я проработал водителем, в общем состав 27 лет – ни единой аварии.

Н.К.: О, отлично.

Н.Е.: Ни на автобусе, ни на машине. Сейчас на своей езжу, другой раз нет никаких предвещательств, чтоб сделать аварию. Хотя наш город сильно сейчас загружен вообще.

Н.К.: А скажите, когда Вы приехали в Чернобыль, был ли какой-то момент осознания трагедии или может быть еще до Вашей командировки? Вот эта авария как-то вот Вас… или не было?

Н.Е.: Что-что?

Н.К.: Осознание как о Чернобыле… Думали ли Вы когда-нибудь как о трагедии об этой катастрофе? Или тогда в молодые годы как-то не ощущалось?

Н.Е.: Нет, дело в том, что информация была поставлена очень скудно и практически ноль. Я ж уже говорил Вам, что мы только через 26 лет поняли, кто какие кнопки нажал и почему нажали.

Н.К.: Ага, то есть…

Н.Е.: А тогда, тогда мы понимали, что какая-то трагедия это, ну, масштабы ее…

Н.К.: Ага.

Н.Е.: Значит, с кем я не разговаривал – ни дедушки эти по селам, ни начальники, даже которые там были уже по 2 раза, они не представляли. Они были просто компьютеры. Начальник вообще не мог оттуда никуда деться, а потому что если бы он бросил свою работу, Вы же понимаете, ему, как говорят, открутили бы голову, наверно. А мы, водители, оно ж, у нас… у меня было, как говорят, я держался только за свое призвание, как говорят. Не за Чернобыль и не за награды. Значит, там говорили, когда нас уговаривали в Чернобыль: «Мы вас наградим, мы вас и на новые машины посадим, и квартиры вам дадим». Ну, АТП говорил. Говорю, ну, квартира у меня есть, говорю. У меня, не знаю, чего только там нету, еще молодые годы. Он говорит: «Ну мы, говорит, тебе жену новую сделаем» (смеется), ну вот так. А когда приехали всё это потом… На 1-й год еще более-менее с тобой разговаривали, на 2-й год на это, а на 3-й год вообще: «Давай, какой Чернобыль? Давай на маршрут».

Н.К.: А, то есть как не было разницы между Вами и обычными.

Н.Е.: Не было, то есть уже забыли, понимаете, короткая память, забыли. Когда я пришел брать в автобусный парк – мне надо было вот справки поновлять, там, как говорится, меняли удостоверения. Значит, они повыбрасывали даже приказы. Они у меня вот брали мой приказ, что я был командирован в Чернобыль. Вот такая вот чушь. Я же говорю, сейчас единственное, что можно найти в архивах, это единственное – заработную плату, ни единого приказа. Если Вы хотите – заведем машину, проедемся, просто вот принципиально: дайте, пожалуйста, справочку, что я был в Чернобыле. Посмотрите, как это будет все происходить.

Н.К.: Понятно.

Н.Е.: Ни единого приказа, ничего. Или просто напишут «от фонаря», что был, да и всё.

Н.К.: А скажите, а как Вы думаете, в чем причина аварии? Почему вот так произошло?

Н.Е.: Халатность скорее всего и бюрократия наших тогда, кто отвечал за эту аварию, вернее за эту атомную станцию. То есть, он не прочитал, не прочитал, что атом может выйти из под контроля и вот результат это. Это сейчас уже мы ощутили, уже информации больше, слышим, знаем. Уже говорили один на один с начальниками разных уровней, поэтому ощутили этот вопрос хорошо и поняли это. Это сейчас уже понимаем, что произошло, как говорят.

Н.К.: А как Вы думаете, ликвидированы ли все последствия аварии или?

Н.Е.: Нет, нет и сейчас не ликвидированы. Я слежу за этой темой. Значит 4-й энергоблок, саркофаг, который соорудили, значит, его соорудили тогда на скорую спеху. Людей положили просто как в войну, значит, не щадя ни здоровья, как говорят. И люди просто понимали, что надо эту гадость укротить, то есть распространение этой чумы, как говорят. И поэтому люди как в войну положил Сталин людей многих ни за что, так и тут. И потому что спецкостюмы были не подготовлены, противогазы, в которых они работали, тоже были не усовершенствованы, а пропускали эту радиацию и так далее. То есть, люди некоторые отработали 15 минут и уже на том свете. Поэтому всё это было спонтанно и не подготовлено, как говорят. И, то есть не знали как конкретно бороться с этой чумой. Сейчас они уже более лучше, сейчас сооружают еще раз его укрывать, этот саркофаг. Но все равно радиация о себе дает знать. То есть, она прорывается и выброс воздуха и многие массовые западные, вот это немцы, оно ж туда все идет, это Чехословакия. Значит, ну, говорят, укротите свой Чернобыль.

Н.К.: А вот сейчас становится среди молодежи, такие тенденции появляются – модные поездки в Чернобыльскую зону. Что Вы думаете по этому поводу?

Н.Е.: Пусть поедут, посмотрят на наше наследия.

Н.К.: Да?

Н.Е.: Им полезно, потому что они не знают даже истории деда Ленина. Если те ли вот новые студенты, которые учатся в Каразина и так далее, не знают истории Харькова, и Украины, и России, и, ну, мира, будем так говорить, бывшего Союза, они не студенты.

Н.К.: То есть, Вы положительно относитесь к тому, чтобы ездили в зону?

Н.Е.: Конечно, пусть приедут посмотрят на наше наследие, посмотрят… Эти ж могильники, многие ж не зарыты и сейчас.

Н.К.: А они как, уже безопасны, как Вы думаете?

Н.Е.: Ну, радиация, говорят, что разлаживается через 100 лет, но прошло только 26, поэтому дозиметры есть, наверно ж поэтому можно все это сейчас элементарно проверить. Дозиметры сейчас высшего уровня, не то, что тогда было. Вы же понимаете, сейчас дозиметры уже далеко скакнули.

Н.К.: А как Вы думаете, повлияло ли на украинское общество в целом вот эта авария?

Н.Е.: Конечно, на всех повлияло.

Н.К.: И как?

Н.Е.: Почти в каждый дом принесла беду. Кто столкнулся с Чернобылем, особенно был там – принесла беду. То есть, это в частности по здоровью. Я понимаю там, допустим, радиация она ж не ощутима так, а просто вот по здоровью люди ощутили на себе, понимаете? У кого-то на щитовидке это отразилось, у кого-то на печени, у кого-то просто на здоровье, на суставах. В основном суставы, ну, суставы и щитовидка. Ну, у кого-то на зрение, ухудшилось. Может это с годами, но есть такое поверье, что все-таки Чернобыль свое дело сделал. То есть точнее не Чернобыль, а радиация.

Н.К.: А как Вы думаете, вот, не дай Бог случилась бы вдруг что-то подобное, наше общество бы воспользовалось тем опытом, который получила от той аварии или нет?

Н.Е.: Скажу честно, если бы были гарантии правительства, что не будет такого хамского отношения к чернобыльцам, как оно сейчас это делает и, значит, ставить такие жесткие условия, что вы не чернобыльцы, а нелюди, значит я бы первый, например, поехал бы опять бы на ту аварию и все что мог бы, и всем чем мог помог бы, как говорят. Но учитывая, что у нас такое правительство сейчас, которое потом о тебе быстро забывает, поэтому я думаю, что сейчас могут найтись только энтузиасты.

Н.К.: То есть, наверно, важно уважение со стороны правительства к своим героям.

Н.Е.: Конечно, конечно, уважение и еще раз уважение. Я же Вам объясняю, что сейчас на Новгородской, вот в больнице, если может себе девушка выйти какая-то, которая делает там, например, УЗИ или ЭХО и матом послать, что ты еще тут, так о чем мы можем разговаривать вообще. Я писал не раз жалобы, не раз говорил там со стороны, что говорю: «Пожалуйста, мы чернобыльцы, чуть-чуть помягче надо иметь». Был когда-то случай тоже в Чернобыле, когда вот это. Я любил тогда превышать скорости, ну молодой же был и скорость.

Н.К.: Ну конечно.

Н.Е.: Сколько на спидометре, столько и на колесах. И еду, значит, где-то сотню, а один мужик кричит сзади: «Ты должен ехать 60». Я говорю: «Когда сядешь за руль, тогда будешь, говорю, указывать. Пока я еще за рулем и знаю, что делаю». А я ехал километров 80, ну 85, значит. Они, значит, срываются с задних сидений, блокируют меня, останавливают, значит, и там, Вы же понимаете автобус водить – это не большая проблема в общем-то. Значит, меня высаживают культурно из-за руля, вообще. Садится за руль какой-то, отгоняет машину в Зеленый Мыс до площадки. Я с задним автобусом приезжаю. И такое было. Из-за того, что превышал скоростя.

Н.К.: Они наверно испугались просто.

Н.Е.: Нет, не это. Значит потом, потом был диалог на эту тему. Значит, подходит этот дяденька, который все это затеял, компанию и рассказывает: «Мы, говорит, понимаешь, проработали на реакторе, мы сейчас люди в возбужденном состоянии. Ты нас должен сейчас везти, чтобы машина не шелохнулась. То есть, мы не должны этого чувствовать. Мы должны ехать в автобусе отдыхать». А я привык тогда не плановые включать скоростя, а немножко оно включалось как бы, что автобус немножко подергивало, когда включение скорости было или переключение. И ехать надо было только 60 и только. Это ихняя скорость, когда они едут отдыхать. Я этого не знал и ни один начальник, кто нас привозил в Чернобыль, нам этого не объяснял. Нам, то есть, мы привыкли харьковчане, ну конкретно вот я за себя буду говорить. Я привык, я знаю, какие режимы скоростей я выбираю. Если чистая трасса, почему не ехать 80, например. Но дело в том, что у них это было поставлено, они там… Мы были люди приходящие-уходящие областя, а они там работали уже год, полтора, два, три некоторые работали. Потому они, этот мужичек мне объяснил, что вы должны были ехать 60. Вот это было тоже.

Н.К.: Такая ситуация с превышением скорости.

 Н.Е.: Да, это. Ну я начальнику сказал, он говорит: «Совершенно правильно, говорит, ты же, говорит, должен это». – «А вы же не сказали, а откуда я?» Я привык, вот по городу я работаю, допустим, на маршруте: есть возможность – я еду 80, есть – 60. Нет – я еду 30 километров. Ну, на старых машинах ты 80 вряд ли погонишь по городу сейчас. Это максимум 30-40, а сейчас и того меньше.

Н.К.: Ну да. Ничего себе. Они, наверно, там…

Н.Е.: Что?

Н.К.: Они, они не отдохнули, хотели отдохнуть, да?

Н.Е.: Ну, это вот это. А в основном была обыденная работа. Вот, месяц, месяц моя работа была, значит, милиция, столовая, это чтобы никаких срывов не было на эту тему. Потом после милиции… утро начиналось с милиции – в столовую, потом рейс по маршруту Зеленый Мыс, через деревни собираем людей, везем в Чернобыль. Они скупаются там, были магазины, ну, кто по каким делам ехал. Я ожидал, значит, на Лелеве, они приходили и я отправлялся раньше всех [непонятно]. Если вся колонна отправлялась, допустим, в 5 часов вечера, то я отправлялся оттуда, последний мой рейс был оттуда в 3 часа, например, дня. И развозил их по деревням и потом ехал в Зеленый Мыс, значит, там был такой пятак, проходная как бы была и стоял, выходил то ли начальник, то ли, ну, присылали посыльного: туда-туда-туда ты должен ехать.

Н.К.: А скажите, а может Вы там наблюдали, что были ли какие-нибудь работы по ликвидации сугубо женские, а какие-то сугубо мужские? Были ли там вообще женщины?

Н.Е.: Что-что?

Н.К.: Работали ли там вообще женщины?

Н.Е.: Работали, только не на станции. На станции я не увидел, когда возил вот. Я же тоже там периодически, когда не хватало машин, кто-то на ремонте там задержался. Там в Чернобыле были, значит, общежития оставались, если кто-то на ремонте поломался. Значит, женщины на реактор не ездили. Женщины были вспомогательное звено, то есть они в столовые там, уборка, стирка. То есть, что в Чернобыле, что в столовой, что это. Когда заходили в столовую, проходили как турникеты вот эти, как в аэропортах там кругом. Значит, если превышение радиации, значит, стоял за турникетом человек, он рассказывал, что там нужно раздеться, чуть ли не догола и заходи кушай, пожалуйста.

Н.К.: А как вас там кормили?

Н.Е.: Кормили там, конечно, на убой. Я ничего не могу сказать.

Н.К.: Да? Хорошо?

Н.Е.: Причем питание было хорошее, талоны не жалели. Там было талонное, значит, питание. В любой столовой – хоть в Чернобыле, хоть в Зеленом Мысу, пожалуйста. В деревнях столовых не было никаких. Были 2 пункта по Чернобылю, несколько пунктов питания значит, и в Зеленом Мысе была прекрасная столовая, тоже на выбор всё. Но там определенно, допустим, талон, была определенная порция выдавалась на этот талон. Если ты хотел взять 2 там порции или 1,5 – должен еще талон отдать был. То есть, 2 талона отдать. Ну, каждый примудрялся как может, с талонами там проблем не было.

Н.К.: А, ну это хорошо. Хоть кормили хорошо.

Н.Е.: Не, так ну мне было, выдавали еще бензин, заправляли тоже по норме. Но дело в том, что милиция иногда выкатывала больше нормы и я начальнику говорю: «А что, милиция ж катается туда-сюда, вы же должны были быть в курсе дела как бы». А он говорит: «Это не мои трудности». Ну, поехал, ему говорю, они там АРСы поливали дороги вот эти вот, что смывали с дороги радиацию. У них за будкой бидон стоял, они, значит, левый бензин сливали. Там же учета тогда бензина не было как такового. Нет, ну, может был для отчетности на каждую машину, но его списывали тоннами там. Ну, они ж ото заправляли и давай по своим делам. Не по своим, а так у кого-то в деревню поехать, выловить это и так далее. Были, проникали очень много мародеров, очень много я их возил по таким, милицейским делам. Много, всякую дребедень тянули оттуда.

Н.К.: Ничего себе, додумались же тянуть.

Н.Е.: Когда они кидают на дозиметр – там зашкаливает вообще дозиметр, вот. Это было, ну будем так говорить, это значит, радиодетали всякие, всякое такое вот.

Н.К.: А как Вы думаете, а почему они занимались мародерством?

Н.Е.: Они продавали, вот если допустим, был такой момент, что когда они украли те радиодетали, предположим, и продали там, дальше было Иванково, на ту сторону уже Зеленый Мыс. Иванково или Иваново, я уже забыл просто. Там, правда, был рынок, они продавали там, короче говоря. Люди не понимали, ну, кому-то покупали. Им чисто было нажиться.

Н.К.: Ага, то есть…

Н.Е.: Чисто нажиться.

Н.К.: Угу, понятно. А как Вы думаете, повлияла ли эта командировка на Вашу жизнь в целом?

Н.Е.: В какой-то степени да, в какой-то степени кругозор, мировоззрение расширилось. Но обидно то, что после этого всего тебя как чернобыльца вот списали со счетов. Это, то есть, родное начальство АТП. Значит, потом было затишье, когда в Московском районе вообще с чернобыльцами никто ничего не так. На тобі боже, що мені не гоже, як кажуть. А вот уже Октябрьский район, когда я приехал жить, тоже сначала в больнице, особенно в нашей, в 3-ей, бывшая зам по лечебной части Гулак Нина Петровна, она чернобыльцев вообще не принимала ни за кого и не считала за людей. Говорит: «Вы нелюди, вы пьяницы». Я говорю «Вы сначала, говорю, узнайте пьяницы или нет, а потом мне это в глаза говорите». Ну, и на этой почве были у нас с ней разногласия, как говорят. А потом наш… я уже лет 15 назад познакомился с Шевченко Анатолием Михайловичем. Родилась дочка после Чернобыля, значит, и началась тоже катавасия, что дайте ж путевочку оздоровить девочку. И тоже стали, давали путевки тоже: на тобі боже, що мені негоже. Показывают вот Шевченку, я уже не раз на эту тему заикался нашему председателю, что был Маяк… не Маяк, а Скадовск, город этот Скадовск, пионерлагерь «Дельфин». Значит, дали возле моря путевку бесплатную. Поехали, я вернее, я туда поехал. Она пишет, говорит: «Папа, приедь, забери меня, тут плохо». Я приехал, забрал, забираю. Значит в одной комнате… Пришел в ихний корпус, туалет на 80 детей один, то, что не по санитарным нормам, Вы ж сами понимаете.

Н.К.: Угу.

Н.Е.: Туда и девочки, и мальчики по переменке. Значит, в палате должно быть, допустим, 5 кроватей или 4, стоит 6 кроватей. Мы купили тогда с последних денег ей курточку, она повесила на эту ржавую [непонятно]. И ржавчина потом испортила эту курточку, все. Ну, я зашел в столовую, хотел, ну так, посмотреть, что им дают на обед, чисто интерес разыгрался. И, значит, увидел ужасающую картину, что в борще даже нет картошки. А мороженое, которое было тогда, будем говорить, ну по 50 копеек, по 70, ну, пусть до рубля, значит, начальство пионерлагеря вообще не посодействовало, чтоб привозили по такой цене. А привозили по самой высокой цене, то есть по 2,50, по 3 рубля. Вы ж понимаете, а мы тогда… я тогда не работал уже или работал, но перебои с работой были. То есть не мог в полном объеме обеспечить ей и дать деньги, допустим, на 20-30 мороженных. То есть 2-3, ну, 4 от силы, так, хоть через день там. Загоняли их, значит, на футбольное поле, ну, допустим, пацаны играют в футбол. А девочки что, футболом тоже должны болеть? Или не было других развлечений? Пошли мы с ней, значит, в этом пионерлагере, когда я приехал, ну, пойдем, скупаемся ж тоже. Она говорит: «Пап, ты бы лучше не купался». – «Чего?». Ну, она залезла, скупалась, выходит – вся была и водорослях и какая-то чернота, то есть пляж не подготовлен был и не убирали пляж. Ну, я, естественно, зашел к начальнику пионерлагеря, сказал свои негодования, но от этого ничего не изменилось. Ну, мы перешли в Скадовске там на другой пляж, на городской пляж – совсем другое дело было…

Н.К.: Угу, понятно.

Н.Е.: …отлично. И забрали ее, не добывши там это. Или, вот, было во Львовскую область тоже давали, был еще Балута у нас такой товарищ этого управления. Тоже ездили: окна повыбиты, мыши дохлые валялись там, значит, умывальники побиты. Они присылали смсками, смска у меня даже где-то…

Н.К.: То есть это были путевки бесплатные для чернобыльцев, детей в такие лагеря? Ага.

Н.Е.: Бесплатные для чернобыльских детей, да. И, то есть, о чернобыльцах и в настоящее время никто не думает. А статус, вот ребенка, вот я объясню Вам простую технологию, простой образ самый, дешевле не бывает. Ребенок родился с патологиями какими-то, нарушениями после Чернобыля. Значит, есть все подтверждающие бумаги, что она неоднократно лежала в Охматдете. Охматдет пишет ей дискинезия, ну, кучу заболеваний, букетов находят. Вопрос на засыпку: до 18 лет она имела статус, сейчас 18 лет – статус улетел. Как такое может быть? Это чушь, понимаете? Это опять специально правительство сделало, чтобы они, эти чернобыльцы не ходили, не приставали и не домагали их, как говорят. То есть, выживайте ребята как сами можете, как умеете. И сейчас все так. Я, например, я же говорю, чисто тоже ж не раз писал на связь, не раз подавал на связь. Приходит: вы не связаны, вы не связаны. Значит, сейчас уже на 56-ть ухудшается с каждым днем здоровье потихонечку, начинаем уже чахнуть. Но дело в том, что никаких сдвигов о том, что вы заболели от Чернобыля, нету. То есть, самая простая дешевая пенсия, пожалуйста – 994 и всё, и никаких ни прибытков, ни отбытков. Хотите работать – идите, пробуйте работать. Но дело…

Н.К.: А скажите, а люди, с которыми Вы работали там во время своей командировки, Вы с ними поддерживали и поддерживаете ли сейчас какие-то связи?

Н.Е.: Поддерживали.

Н.К.: Да?

Н.Е.: Значит со многими людьми поддерживал, кроме одного, который уже умер. Поддерживаем, звоним иногда, видимся. Но дело в том, что они ж с разных сейчас районов. Кто-то переехал в область уже, поэтому чисто бывает по телефону позвонишь. Кто-то в другом районе, в другом районе еще хуже, чем в Октябрьском. В Октябрьском, я же говорю, вот Шевченко сейчас хоть ког…

Н.К.: То есть спустя столько лет до сих пор как-то общаетесь?

Н.Е.: Ну конечно, как водители. Во-первых, некоторые еще до сих пор не бросили руль работать. Я бросил руль, потому что сейчас просто фикция, обманы у нас. Раньше работали за зарплату, сейчас эту зарплату… Нас сейчас заставляют, например, ты должен отвозить людей там, заправить машину, сдать план на машину, а потом всё что останется – это тебе. А зачем мне такая зарплата, когда там может остаться 30-40 рублей. 16 часов за рулем. И день, сейчас, ну хотя бы по 3 дня еще можно там…

Н.К.: Ну понятно.

Н.Е.: …а начальство сейчас заставляет и по неделям работать.

Н.К.: А что Вы чаще всего вспоминаете с друзьями, когда общаетесь, когда встречаетесь?

Н.Е.: (смеется) Ну, когда высадили из-за руля и поездки по Чернобылю просто, что… ну, превышение скоростей, будем так говорить.

Н.К.: А, то есть вспоминаете…

Н.Е.: Ну, иногда были моменты, когда, допустим мы едем колонной. Идет колонна автобусов, потом зверь там у нас был один, вырывается, ну наш, с нашего гаража, только был с 1-го, а он был с 3-го. Вырывается, начинает идти на обгон. Естественно начинаются гонки, кто быстрее кого там, дороги ж широкие. И вот…

Н.К.: То есть гонки устраивали такие, автобусные?

Н.Е.: Ну, не гонки, а как бы пытались, кто это кого быстрее обойдет.

Н.К.: Интересно. А скажите, а что Вы думаете по поводу увековечивания этих событий? Про мероприятия, может быть.

Н.Е.: Надо, чтобы людям больше рассказывали, больше рассказали о Чернобыле. Чтоб проникли даже вот эти дети, которые сейчас ходили, чтобы они это всё, не забыли эту историю и не выбросили как наши правители Харькова хотели убрать улицу Сумскую и сделать имени Кушнарева. Я считаю, это был бы нонсенс просто. Ну, Евгений Петрович…

Н.К.: А как лучше, может, это делать? Может какие-то мероприятия или как Вам кажется?

Н.Е.: Лучше мероприятиями, чтоб самое главное мероприятия были не маленькие чиновники вот там наш, что Союз Чернобыля это. Тех и так считают за людей, они в верхушке, конечно, не значатся, с ними разговаривают. А чтоб на эти мероприятия приглашались мэр, замы все, кто может и так далее. Губернатор чтоб тоже был со своими замами, чтобы можно было подойти чисто, не надо там спрашивать, что: «Михаил Маркович, у меня нету в кармане денег, помогите». Просто чисто сказать хотя бы «Здравствуйте». Вы же понимаете, сейчас ни в один кабинет нельзя сказать зайти «здравствуйте».

Н.К.: А, например, Вы говорили, чтобы дети маленькие помнили, как это лучше сделать, как Вы думаете?

Н.Е.: Какими-то мелкими мероприятиями, ну, чтоб… Значит, рисунками увековечить, на асфальте значит, на бумаге, значит, какие-то демонстрацию фильмов. Демонстрацию фильмов сейчас нигде нету о Чернобыле, всё это, это. Если фильм, например, подбирать о Чернобыле, то надо, чтоб фильм был не короткий, не длинный, но чтоб он был увесистый, как называют его. То есть чтоб потом какое-то детям небольшое развлечение, мультик там тоже на базе Чернобыля пустить. Можно же сейчас столько можно там всего попридумывать и так далее, что они с удовольствием будут смотреть. Но вот мой внук сейчас занимается – у них ни фильмов нет, ни Чернобыль не знают, не знают даже, кто был Брежнев. О чем мы можем говорить сейчас о Чернобыле? Всё это уже… То есть вот эти вот, даже мой сын, ему уже 30, он так слышит, что какой-то Чернобыль, а толком и не знает, что это и кто это.

Н.К.: А скажите, а как Вы думаете, какую, может быть, информацию или какую-то квинтэссенцию, не знаю, опыт какой-то следовало бы передать потомкам? Например, лет через 50 дети откроют учебник и что они там должны прочитать? Что самое главное должно быть там об этих событиях написано?

Н.Е.: Ну, о ихних подвигах, как они боролись. Потому что те люди, которые были в Чернобыле, у каждого была своя специфика работы. Одни там на карачках были, другие там укрывали саркофаг, вспомогательные службы. Мы были вспомогательной службой, автобусы, которые возили людей на реактор. Значит, просто написать о ихних, как говорят, небольших заслугах, что…

Н.К.: Людей, которые ликвидировали?

Н.Е.: Да. Что вспомогательные не только те, которые были на крыше, но и вспомогательные звенья. Их нельзя сбрасывать со счетов. То есть, вот люди, которые там в столовых работали, готовили кушать, стирали эту одежду всю, дозиметристы, милиция, которая была и так далее и так далее. Это всё были вспомогательные службы. Поэтому их нельзя со счетов списывать, о них тоже надо помнить и хотя бы два слова написать, что такие люди были.

Н.К.: То есть упомянуть всех их?

Н.Е.: Ну конечно. То, что люди делали на крыше – это основа основ и честь им и хвала. Но дело в том, что если бы я был, например, не водителем, а послали на крышу, я бы, наверно, делал на крыше свое дело. Поэтому, как говорили в поговорке – каждому свое.

Н.К.: Спасибо, всё.

Н.Е.: Документы могу Вам показать.