Где-то недели три я работал пекарем. Хлеб пекли. Нас 24 человека было. Работа, конечно, адская была: с двух ночи до двух дня. И без выходных, без проходных и каждый божий день! Это летом же как раз жара, палатки. […] Палатки в лесу [находятся], ну, поляна. А потом я вышел, смотрю – деревья все белые, стволы белые! Ну, нам же говорили, что везде «светится» радиация, там что-то.

Мы выезжали чуть-чуть где-то за Чернобылем километров 15. Была церковь и там батюшка. Батюшка жил со своей семьёй. Когда мы приехали, ну, ничего себе – в зоне и церковь. «Запасов хватает?» Он пригласил в гости, ещё попытался угостить. Ну, мы ему тоже накидали сухпайка. Ну, так он сказал: «Я не уеду».

1986 год, Пасха. Значит – звонок в дверь. Ливень, кстати, был. Самый первый ливень вообще в весну был. Вот такой настоященький, жесткий. Ну, стоит пьяное отродье никакое, сует мне повестку – распишись. Расписался, смотрю: в течение часа явится во Дворец Пионеров с вещами. Ну, я человек, как говорится, армию проходил, ну что – щелкнул каблуками, бросил там какую-то непонятку в рюкзачок маленький и фть – и туда. Погрузили ночью, значит, уже ночью выгрузились мы на Савинцах, на следующее утро мы уже были в пожарном батальоне.

А ребята уходят, дорогие браточки, Наглотавшись рентген, пропылившись насквозь. И въявь надо ставить секретные точки, Чтоб за ними другим поспокойней жилось […] А ребята уходят, а весна остается. Это их нам подарок, всем, оставшимся жить. О, Чернобыль, Чернобыль, неужели придется Нашим детям вот так же, как и нам уходить?

Был высокий уровень организации, ничего не жалели. Свинец – пожалуйста, вертолёты – вертолёты, досрочная съёмка двигателей – пожалуйста. Это всё было, могли себе позволить. Понимаете? То есть, да, это война была с потерями, со всеми делами, как положено.