Наталия Козлова (далее Н.К.): Сегодня у нас 27-е января, находимся мы в помещении «Союза Чернобыль», беру интервью я Козлова Наталия у… Представьтесь, пожалуйста.

Лариса Яковченко (далее Л.Я.): Яковченко Лариса Викторовна.

Н.К.: Очень приятно.

Л.Я.: Очень приятно.

Н.К.: Первый у меня будет к Вам вопрос, он такой достаточно обширный, вопрос-просьба – рассказать историю своей жизни. Вот, что считаете нужным.

Л.Я.: Ну, моя история жизни, наверно, бурно началась после окончания Купянского медицинского училища. Я закончила в 83-м году Купянское медучилище на фельдшерском отделении и была направлена в Харьков на работу, на скорую помощь. Ну, вот 86-й год, как и для всех, был очень неприятен и, также будем говорить, как для всех, однозначно. И была послана в командировку. Ну, в командировку в город Чернобыль. Это получилось у нас – 26-го апреля авария случилась, а скорую помощь ночью вывезли уже на 9-е мая. Первый заезд скорой помощи был выслан из Харькова именно на 9-е мая. Люди ехали, не знали куда, не знали как это всё, ничего. Их просто погрузили, снарядили машины полностью медикаментами, посадили бригаду и отправили своим ходом на наших харьковских машинах через Киев на Чернобыль.

Н.К.: А куда говорили, что едут?

Л.Я.: В Чернобыль, так и говорили.

Н.К.: В Чернобыль? Так и говорили?

Л.Я.: Да. Машины прибывали в Иванков. Потом в Иванкове их распределили уже по, будем говорить, по зоне: кто куда и как поедет. Но на тот момент, ещё в мае месяце – как раз это на 9-е мая – бригады ездили по всей, будем говорить, территории 30-ти километровой. Её, как таковой ещё не было, и никто не отслеживал движения ни машин, ни бригад, ни людей. Вот и всё. И будем говорить, что это такое харьковский водитель приехал в другую местность. Он не знает, другой раз ехала скорая просто так, куда пальцем тыкнут местные жители, туда и ехали. И в Житомирскую область заезжали, и в сёлах куролесили, искали пункт вызова, вот так. Ну, я попала, у меня было 3 командировки, и мы ехали, будем говорить, за Родину.

Н.К.: Угу.

Л.Я.: У нас был этот настрой на тот момент ещё. Я воспитывалась в семье коммунистки. И поэтому кто, если не я? Вот, и я попала в 3-м заезде, это было с 15-го мая уже. Так, получился мой заезд с 15-го по 21-е мая. Это на 6 дней посылали туда скорую помощь. Нас туда привезли ночью в Иванковский район и тоже по зову сердца спрашивали, кто на Чернобыль, а кто поедет, там, в Зелёный Мыс, кто-то где-то ещё, в Полесское там, я уже и забыла эти деревни. Вот, ну вызвалась на Чернобыль. Нас погрузили в скорую помощь, приехали, привезли, и высадили в райисполкоме. В Чернобыльском райисполкоме нас высадили на площади и сказали: «Идите туда, ищите себе комнатку, оборудуйте медпункт и всё». Это мы были первые, которые заехали официально, медработники, вот, именно, в зону, в Чернобыльскую зону. Уже это было более-менее так. В этом же райисполкоме были и все, будем говорить, правительство СССР, все начальники, все министры, все, все, в этом райисполкоме находились. Ну, их привозили и увозили, а мы, как приехали в платьицах и сандалиях, так можно сказать, так мы в них и уехали.

Н.К.: То есть Вам сказали оборудовать медпункт в самом райисполкоме?

Л.Я.: В райисполкоме.

Н.К.: И жить там?

Л.Я.: И жили мы там.

Н.К.: Ага!

Л.Я.: Да, мы в райисполкоме жили вместе с министрами. Министры ходили в белых костюмах и с респираторами, а мы в платьях тех, что и здесь дома.

Н.К.:В соседних комнатах буквально?

Л.Я.: Да, да.

Н.К.: Ничего себе!

Л.Я.: Да, это было. Но дело в том, что это было так. Первых где-то дня 3 мы жили в райисполкоме, нам выделили одну комнату на медпункт и на спальный район. Одна комнатка была поделена, нам кинули, какие-то там матрасики были. Это не новое, это было б/у, потому что в самом городе Чернобыле находился интернат, находился, там какое-то училище профессиональное находилось. Вот, и это самое, оттуда, видно, было завезено это снаряжение, на котором мы спали. Днём мы выходили, нас забирала бригада милиции. Милиция была из Киева и из Западной Украины. Я забыла, как город называется. Полностью молодые парни и мы в сопровождении, вот наша бригада, к примеру, ездила: врач Елена Васильевна Чеботарёва, я и водитель, мы ехали в сопровождении с милицией по сёлам, собирали, так это называлось, партизан. Это тех людей, которые не выехали добровольно, мы их собирали.

Н.К.: А почему они не выехали?

Л.Я.: Добровольно? А кто выедет, если у него корова?

Н.К.: Ага.

Л.Я.: А мы приехали в какую-то деревню, это я прекрасно знаю и помню, находилась эта деревня вот в лесу. Лес был рыжий, этот сосновый лес – рыжий лес. И бабушка, они там были эти жители, как партизаны, мы их так и называли партизанами, они прятались. Но они за помощью шли, потому что то, что милиция шла по дворам проверяла всех, они сидели в погребах.

Н.К.: Ничего себе.

Л.Я.: Да. И мы ориентировано уже были, видели, если там нижнее бельё висит бабушкино на заборе. Не на верёвке, а на заборе, то есть пониже тын, чтобы не видели другие, будем говорить, что есть. Но они ж живут, они стираются, убираются, вот. И видим там нижнее бельё висит, значит, в этом доме кто-то есть, заходит милиция и полностью делала зачистку. Искали по всем углам, они сидели в погребах. И всё. Помню, в этом рыжем лесу бабушка искала корову, она ходила, искала корову.

Н.К.: В этом радиоактивном рыжем лесу?

Л.Я.: А тогда никто об этом не знал. И мы в сандалиях там ходили, нам было всё равно, потому что для меня это было удивительно, почему это вот рыжее, а не зелёное стоит. Ну, я ж тогда не знала, извините.

Н.К.: Да, да, да.

Л.Я.: Это был май месяц сразу, кто об этом говорил? Никто не говорил. И мы тоже там искали ходили бабушку, которая пошла за коровой. Потому что там были люди, которые сказали: «Ещё есть одна жительница», и им милиция обещала, что вас вывезут, вас туда-то, туда-то привезут, вы там будете жить. Но это пожилые люди, им ничего не объяснишь. А бабушка переживает, что корову никто не доил – надо ж доить, у неё там будет воспаление и всё остальное. И она бегала за той коровой, искала её для того, чтобы её подоить. Вот и всё. Вывозили вот так, это был май месяц, командировка майская была. Приезжали вечером в райисполком, а одиножды приехали в райисполком, милиция в другом месте где-то формировалась. А! Их вывозили, их вывозили за зону ночевать, а привозили рано утром. А мы остались на улице. Подошли, уже поставили охрану на райисполкоме и сказали: «Медицина, идите, там есть училище», не помню, какой номер был, «И, – говорит, – там организовывайте медицинскую службу, при том училище». И мы поехали в то училище, оно там рядом, и там в этом училище были поселены шахтёры, которые работали на реакторе. Нам выделили какую-то аудиторию большую, дали мужчин, которые шкафы поставили, переделили эту территорию на лабораторию: там люди работали, кровь брали у шахтёров каждый день утром и вечером. Там крестный ход был, вот так по кругу всё было. Потом наш медпункт там находился, и наша спальня, в этом же всё помещении.

Н.К.: Ух ты, в одной аудитории всё?

Л.Я.: Да. В одной аудитории было всё, потому что людей было очень много и всё ж было спальным районом там оформлено вот так, а нам выделили. И влажную уборку, правда, делали, да. Были мужчины, которые, будем говорить, тогда то мне было 20 лет, а я смотрю, а там, к примеру, по возрасту мой папа работает: моет полы, влажная уборка каждый божий день. Это и по 10 раз на день это всё делалось. Они в этом плане следили. Но то, что будем говорить, спецовки у нас не было, ничего – так мы и остались без ничего.

Н.К.: А спецовка, это спецодежда имеется в виду?

Л.Я.: Да. Спецодежда хотя бы какая-то.

Н.К.: Ага!

Л.Я.: Вот. Вот, это получилось, это ровно май месяц с 15-го по 21-е. И, когда мы находились в райисполкоме, то один из министров, видя меня, говорит: «Что это за форма, почему вас не одели? Вы откуда, медицина?» – «Да, медицина. Вот наш халат, мы с работы его взяли. Мы со своим халатом вот так мы и ездим». И уже нам уезжать, а он, будем говорить, распорядился с личных каких-то своих соображений – нам привезли, вот, на троих, вот, на водителя, на врача и на фельдшера форму. Дали штаны безразмерные, ботинки безразмерные 45-го размера…

Н.К.: Ой!

Л.Я.: Нам было это за счастье иметь, и эти налистники. Это то, что было. А шахтёры…

Н.К.: Лепестки, да?

Л.Я.: Да, да, да. А, эти самые, шахтеры дали нам головной убор, свои кепки. Вот так у нас было, форма такая. И, когда мы менялись, нас обратно вывезли в Иванков, и приехали ж следующая группа харьковских медработников, и с меня эту одежду сразу сняла женщина, одела её. Говорит: «Там дают?» Я говорю: «Нет, не дают ничего». И она быстренько, они все переоделась в нашу одежду, будем говорить, ну, это уже больше порядка пошло. Там началось больше контролировать всё, потому что мы вот это вот майские, мы были вообще нигде и ни при ком. Вот так. Никто не контролировал, ничего. Сказали туда – мы туда и пошли, сказали туда – мы туда и пошли. А покушать вот этого не было.

Н.К.: А что ж Вы ели?

Л.Я.: В начале было это солдатская столовая, нам сказали: «Вот там вы можете покушать». В солдатскую столовую пришли пару раз, ну, мы ж выезжали с утра и вечером заезжали в Чернобыль. А то ж всё время по зоне ездили ж с милицией, и у нас возможность была покушать только один раз в день – вечером. Вот. А потом перешли они, питание начали давать по талонам по каким-то. Ну, вот, этот министр, который, будем говорить, на нас обратил внимание, он нам давал талоны, и мы иногда там кушали. А в основном ещё мы сотрудничали с местной милицией.

Н.К.: Ага.

Л.Я.: Там были работники местной милиции, которые, будем говорить, рыбу ловили, а мы её жарили, как в анекдоте.

Н.К.: Рыба, которая тут же плавает?

Л.Я.: В Припяти плавала. Они её ловили, и я впервые столкнулась с вот этими, я не знаю, как это называется, какие-то сетки ставились в речке. Ну, они там специалисты, они ж там, на речке живут, они знают, как там ловить ту рыбу. И они ту рыбу ловили, чистили, мы жарили, и вот это вечером у нас была еда такая. Мы её и ели.

Н.К.: Она ж, наверное, радиоактивная…

Л.Я.: Она была радиоактивная. И… А, извините.

Н.К.: Ну, да.

Л.Я.: Кто знает?

Н.К.: Понятно, не знали же, конечно.

Л.Я: Да. Всё цветёт, там клубники, я так помню, что там было очень много клубники, вся она цвела мило, всё. Ну, это был майский заезд, с Винницы вот, милиция с Винницы была, я вспомнила. Вот, и когда мы уехали, я приехала ровно через 10 дней. То есть, я сегодня уехала, 10 дней в Харькове побыла, следующая командировка опять моей была. Мы приехали, уже порядка было намного больше. Уже открывались столовые, и конкретно тебя прикрепляли. То есть медицину прикрепляли к одной из столовой. Вы извините, пожалуйста… (зазвонил мобильный телефон).

Н.К.: Я сейчас на паузу поставлю.

Л.Я.: Угу. Ну, вот такая была ситуация. Когда мы приехали, с 1-го июня у меня командировка была уже на 20 дней.

Н.К.: А, то есть это у Вас было 3 командировки? Первая в начале, да?

Л.Я.: Первая – с15-го мая по 21-е мая, через 10 дней я приезжаю опять.

Н.К.: Это на сколько уже?

Л.Я.: Это уже на 20, это было с 20-го июня. С 20-го июня… Подождите, нет. Это первое мая, потом с 1-го по 20-е июня так получилось это, да. С 1-го по 20-е июня я была. Порядка больше было. И мы, уже нас кинули, открыли поликлинику там по обслуживанию уже всех, кто был на атомной, там ремонтные работы выполнял. Мы были, уже открыли скорую помощь, мы сами её открывали, мы сами её мыли, стирали и всё остальное. И, так как было сказано, что надо провести влажную уборку в помещении, что мы и сделали. Когда мы шторы стирали, мы бросали в ванну и они там сразу разлазились. То есть у нас этого не было ничего. Мы его сняли, постирали, оно разлезлось в ванне, а мы ручками без никаких средств защиты, без ничего. Но форма – я одела той женщины, которой я отдала, когда уезжала.

Н.К.: Ох, ничего себе! Сколько ж она набрала, наверное, эта форма?

Л.Я.: Она набрала очень много. Ну, нам другого выхода не было. А потом уже, где-то, может быть, дней 5 прошло, и нам дали новую форму. Уже нас переодели, действительно уже мы надели по размеру. Нам привезли, выделили форму, ботинки более-менее, не 45-го размера, вот, и штаны по размерам были, и эти кофты были по размерам. В этом плане уже был порядок. Мы сотрудничали вместе с поликлиникой. И поликлиника – тоже местные жители работали: главврач был чернобыльский, они возвращались, но они заезжали и выезжали, вот. А мы там и жили на территории больницы в неврологическом отделении.

Н.К.: То есть, а условия, как Вы жили? Уже ж не в одной комнате, уже лучше, да?

Л.Я.: Не, уже лучше. Нам дали неврологическое отделение и наша скорая помощь жила в неврологическом отделении. Мы занимали пару комнат, мужчины и женщины, пару палат, пару палат. Там уже дали и постельное полностью и всё это было новое. Уже это было не поддержанным, это всё было новое в этом плане.

Н.К.: То есть уже на кроватях, не на матрасах?

Л.Я.: Уже да, да. Уже было, как порядочно, цивильно. Это всё было в цивилизации. Вот. И тоже выполняли те же функции. И ездили на реактор. Я ездила на реактор, вызывали. И ходили, и шла по 3-му – лестница была общая для 3-го и для 4-го блока.

Н.К.: Ага!

Л.Я.: Да, и мы поднимались по этой лестнице, и я видела этот машинный зал, но только 3-го, я так понимаю, блока. Потому что, я так понимаю, что 4-й был разрушен, и там были наклеены стрелочки «4-й блок», «3-й блок». Вот так это было. И мы забирали оттуда людей, вот, и вывозили на этот, в Иванков, вывозили на госпитализацию.

Н.К.: А, то есть основная функция этой поездки была вывести от туда людей?

Л.Я.: Оказать помощь и вывести.

Н.К.: Ага, то есть там кто-то обратился за помощью?

Л.Я.: Очень было много обращений, если учесть, что там тоже был медпункт.

Н.К.: Ага.

Л.Я.: Тоже был медпункт. Но люди не справлялись, потому что радиация большая и молодые люди, солдаты, которые получали, видимо, резкие перепады, вот это вот облучение. Там было мало хорошего. Вывозили, вывозили и даже в июне месяце, вывозили мы и местных жителей, но их меньше было. Их меньше было и, вот намного меньше уже. Но они были, будем говорить так, мы, видя и зная, что это, по клиническим показаниям, что это есть лучевая болезнь. Когда идёт мужчина, у него… он идёт босиком, без одежды, оно ж лето – жарко, и у него раны открытые на стопах, и отпадала клочьями кожа, мышцы, это мышечная масса.

Н.К.: Прямо вот такими клочьями даже вплоть до мышц?

Л.Я.: Да, да. И это самое, мы вывозили мужчину, это помню хорошо, в Иванков. Писали в сопроводительном листе – лучевая болезнь, которую запрещали.

Н.К.: Ну а как?

Л.Я.: Нам запрещали писать этот диагноз. И его принимали с гангреной, со всем, чем угодно, но только не как не с лучевой болезнью. Вот, это было. Было массовое отравление «партизан» так называемых…

Н.К.: Чем же они отравились?

Л.Я.: …этих людей, резервистов. Чем они отравились? Они ж ходили, занимались, как это, дезодорацией? Дезактивацией…

Н.К.: Ага!

Л.Я.: …вот, населённых пунктов, сёл. Они ходили, будем говорить, там  хаты закрыты, а сараи то открыты. И где-то там чемерица, настойку чемерицы.

Н.К.: А, то есть это спиртное, вид спиртного?

Л.Я.: Это вид спиртного, но это для обработки скота от вшей, блох.

Н.К.: Ой.

Л.Я.: Ну, они видели и пили, потому что а как? Спиртное, значит, что-то надо ж пить. И это было массовое отравление. Человек 15 было точно, потому что мы выезжали, полностью были подняты все скорые. Там их и не много у нас было в Чернобыле – машин 5 по-моему. Но все мы выезжали на это отравление чемерицей, и вывозили на вертолётах их в Киев вывозили. За это время успевалось промыть и желудок. И поликлиника вместе с нами работала, потому что это было массовое отравление. Да.

Н.К.: Ох.

Л.Я.: Да, было «весело» очень в этом плане, вот. И потом ещё была в сентябре. Сентябрь, октябрь, с 20-го сентября по 20-е октября ещё был заезд. Но там уже был порядок в плане организации бытовых условий, всё уже было. И командировки отмечали чернобыльцам, ведь… Чернобылем. Ведь в мае месяце мы ездили по зоне, но у нас была командировка отмечена Иванковым.

Н.К.: Ага!

Л.Я.: Потому что в Чернобыле было никаких, будем говорить, организатор… Никаких ни печатей, ничего, то есть это всё только начинало до кучи складываться. И как это – военное время. Пока ничего не было. И поэтому нам поставили в Иванковской больнице печаточки, и мы поехали с Иванковым, вот и всё. А потом уже начался порядок в этом, хоть командировки начали отмечать Чернобылем. А от сейчас по этой жизни, я вот будучи там трижды, у меня только 2 командировки Чернобыльских, а одна Иванков.

Н.К.: Ну, да.

Л.Я.: Хотя позже, я обратилась, буквально там года через 3 я обратилась в Иванковскую ЦРБ – ведь у них там были архивы всех командировочных – и с тем, что будьте добры, пожалуйста, дайте мне подтверждение, что я находилась не в Зелёном Мысу, не в Дитятках там, нигде, а именно в городе Чернобыле. Чем было выслано подтверждение, что я находилась именно там. Ну, я…

Н.К.: То есть, выслали, да, всё?

Л.Я.: Да, они… У меня этот документ есть, но я его уже никуда не прикладываю, он роли мало играет. Имею 3 командировки, вот и всё, вот так скажем. Вот это вот так мы по молодости, будем говорить, и по зову сердца на тот момент очутились в Чернобыле. Сейчас у нас вот некие проблемки со здоровьем.

Н.К.: А скажите, вы говорили вначале, вот так было не очень в первой командировке с едой. А потом как вас кормили? Более организовано, да, то есть во 2-й и 3-й командировке?

Л.Я.: Да.

Н.К.: Чем они отличались, как?

Л.Я.: Была организация полная, организация. Мы знали, в какой столовой нас будут кормить.

Н.К.: Это уже во второй командировке?

Л.Я.: Вторая да, да. И 3-я вообще была, вы знаете, если во 2-й ещё более менее, будем говорить, кормилось, хорошо кормили – каши, тушёнки были, всё. Но 3-я командировка поразила вообще – санаторно-курортный режим.

Н.К.: Серьёзно? Хорошо кормили?

Л.Я.: Да. Очень хорошо кормили. Мясо было всегда, тушёнка была всегда, вернее, вот так, и во всех блюдах. То есть каша, борщ там или суп, лимоны. А мы, как-то получилось, что мы попали в Зелёный Мыс на обед, и нас пригласили там в столовую, так там была покруче кормёжка, чем в самом Чернобыле. Нам очень понравилось, потому что там были фрукты на тот момент все, которые у нас в стране, их не было на тот момент в магазинах: лимоны, перец сладкий был. На то время, извините, май месяц, это конец мая был. Там не было ничего. Короче так, и лимоны и масло, и всё это в неограниченном количестве. Лук резался, просто подносами это всё лежало – берите, кушайте, только витаминизируйтесь. Воду давали. Ну, вы молода, вы в этом плане не знаете, а для нас фанта была в те года – это был потолок. И давали фиеста, хорошо помню, бутылки забирай, иди, пей на здоровье. Вот, и она была та фиеста, совсем не такая как сейчас. Вот это точно помню – фиеста, минеральные воды сильно давали пить. Именно в столовых. Конечно, с собой никто не забирал, там сколько выпил, то выпил, вот это и всё. Вот в таком плане. Ну, и работы хватало, то же самое. Одинаково было что в мае месяце, что в сентябре я была – то же самое было. Аварии, дороги поливались, а скорости большие, колоны шли. В мае месяце сильнейшие колонны там были, в одну и в другую сторону. А дороги то строились узенькие, маленькие. И поливались они постоянно этими скользкими растворами. И вот какая-то машина, но её обязательно где-то унесёт.

Н.К.: И их сразу к вам.

Л.Я.: И мы сразу к ним.

Н.К.: А, вы ж, точно.

Л.Я.: Да, мы сразу к ним и всё. Ну, а так, как и все.

Н.К.: А скажите, а как Вы узнали об аварии, о том, что она произошла?

Л.Я.: А Вы знаете, я скажу о том, что произошла авария тогда, мы узнали, когда первую нашу, наши бригады скорой помощи были ночью срочно собраны, вот тогда мы узнали.

Н.К.: А, то есть узнали, что зачем-то собирают бригаду?

Л.Я.: Что это серьёзная авария, что скорая помощь полностью получила все подстанции скорой помощи, на тот момент было их 8. Получили они все телефонограммы для того, чтоб с каждой подстанции по сколько-то машин, полностью экипировка машины и бригады выезжают на Киев, вот.

Н.К.: Это было когда? Это уже…

Л.Я.: Это 9-е мая, первый заезд ушёл.

Н.К.: Ага. То есть где-то Вы узнали об аварии где-то уже в мае?

Л.Я.: Да, да, да.

Н.К.: То есть не сразу?

Л.Я.: Нет, не сразу. Может быть, это было в… Оно, наверное, не может быть, а это было по телевиденью сказано-то раньше, но не предавалось этому значения, потому что никто не знал, что это такое. Ну, авария, то и авария, ну да, ну и всё. А когда уже поднята была скорая помощь, мы поняли, что…

Н.К.: Что, это серьёзно?

Л.Я.: Это уже серьёзно, да. Вот и всё, вот так мы и знали. Ну, и будем говорить, люди пожилые… Ведь о радиации мало кто знал. Гражданскую оборону мы изучали, но никто не придавал этому значения, никто. А пожилые люди более-менее так к этому относились и когда это случилось, то ни один, даже 40-летний специалист скорой помощи не изъявил сильного желания ехать туда. Вот и всё. А молодёжь – за правое дело, и всё.

Н.К.: За родину.

Л.Я.: За родину, да. Чё я думаю, что если бы это сейчас случилось, то никто бы этого уже не сделал добровольно. Понимая, что вот так оно в жизни перекрутило все судьбы, со здоровьем, со всем, никто бы уже, наверное, не поехал.

Н.К.: А скажите, а когда Вы туда приехали, какое у Вас было первое впечатление от увиденного в Чернобыле?

Л.Я.: От увиденного в Чернобыле – это было очень страшно. У меня тоже спрашивали. У меня мама была председателем сельского совета и, будем говорить, она информацию питала от меня, вот. И то, что я рассказывала, она более менее доносила местному жителю, которые там в сёлах окрестных и всё. Они ж тоже понимали, не всё ж показывалось по телевизору. Это вымершая зона. Очень страшно было смотреть на это всё. Что такое – вроде бы село стоит, стоят дома шикарные, всё, а никого нет. Но зато котов, собак по улицам – это было в мае месяце – мы видели очень много. Свиньи бегали по улицам. Мы это видели, наблюдали собственными глазами, конечно. Если коты и собаки для нас привычное дело, то если свинья бежит, и не одна, а стадом они бегут, выпущенные и всё – это было страшно смотреть. Дома опустошённые вообще. Я же говорю, когда мы ездили, вот, партизан ловить, так это было страшно. Видим, трусики висят бабушкины. А! Всё, радость, живые люди есть в селе. Вот так. Так что это страшно было смотреть. Очень страшно было смотреть, когда ездили машины и поливали сверху, обрабатывали все дома. Страшно на это смотреть: вот как фильм ужасов, только своими глазами.

Н.К.: То есть, какое-то ощущение было, ну, что странное, да?

Л.Я.: С фантастики, да. Вот, показывают фантастику, вот это вот оттуда. Потому что мы этого не видели нигде. Как это – едет машина с брандспойтом и этим поливает дом, и с него течёт, и все цветы обработанные и всё. А там в это время пионы цвели, а они такие красивые, большущие, и все эти лепесточки, как крахмалом намазанные, высыхают и, как крахмалом намазанные. Так, что зрелище было. Ну, а кто на это уже обращал внимание? Оно так день два и уже…

Н.К.: Привыкаешь.

Л.Я.: Да, к этому привыкаешь уже, вот. Много было, уже когда я была в сентябре, уже я видела вот это кладбище техники. Вот это смотрю на картинку, кладбище техники уже очень много было. И одиножды показали. Получилось как: мы здесь на скорой, получила наша бригада, получили машину, 230-я машина. Это новая машина, которая поступила на скорую. И туда, будем говорить, каждая бригада ожидает свою машину. Новая машина – это праздник вообще был, очень большой праздник. И вот мы только получили эту машину, и эту же машину новую туда отправили. Для нас это было вообще, как, не знаю, по сердцу.

Н.К.: Катастрофа?

Л.Я.: Да. По сердцу, нашу машину – мы её ждали долго, её отправили туда. И мы же там на ней работали, она там и осталась и всё. А потом уже в сентябре я видела эту машину на кладбище. Уже она выработала свой ресурс, по всей вероятности. Она уже была никакая, её поставили на кладбище. Я потом по телевизору ещё её увидела – сердце плакало, Боже, кошмар… (плачет) И такое бывает…

Н.К.: Может Вам водички?

Л.Я.: Сейчас пройдёт. Кошмар. Ой, извините.

Н.К.: Та ничего. Это, конечно, ужасно.

Л.Я.: Минутная слабость. Но это очень тяжело, очень тяжело, когда после всего, где-то года через 3 умер наш водитель (плачет). Просто наша бригада была какая-то, я не знаю, показательная в этом плане, по тому времени, не по этому, по тому. Все ехали, мы не хотели бросать машину, поточу, что это было наше такое достояние. И все 3 водителя у нас было, и 3 врача, и 3 фельдшера, и все они ездили в Чернобыль и один водитель умер. И естественно на тот момент, понимая, что сейчас вот такие законы, которые там, вдова получает что-то, на тот момент этого не было. И там ребёнок и остался и всё, и как им тяжело было, и будем говорить, без кормильца. Ну, вот понимая со всего, вот сейчас такое время, уже сколько – 28 лет почти прошло с нашей бригады умерло 2 водителя, один остался только. Вот так получилось. И у второго водителя связана с Чернобылем смерть, вот. Ну, врачи и фельдшера пока еще, слава Богу, дай Бог им здоровья, пока мы держимся.

Н.К.: То есть Вы как-то ещё поддерживаете с ними связь, дружите, да?

Л.Я.: Связь поддерживаем, да. Мы 26-го апреля всегда собираемся. И именно, будем говорить, наша скорая помощь, а их осталось очень много… Много – мало. Уже мало осталось людей, и мы вспоминаем постоянно, кто ушёл. И их можно пересчитать просто по пальцам. Вот наша подстанция потеряла, будем говорить, у нас-то осталось с подстанции очень мало людей чернобыльцев – больше половины умерли. И именно умерли со связью с Чернобылем. И последний у нас мужчина умер, водитель наш, вот, в 13-м году. 26-го апреля мы встретились, 26-го апреля, а 1-го мая он умер.

Н.К.: Да, жаль, конечно…

Л.Я.: Вот так, и люди уходят. И это очень тяжело осознавать, тяжело осознавать.

Н.К.: А, как Вы думаете, в чём причина той аварии, которая произошла? То есть, спешили сильно или это какая-то халатность или? Почему вот она, такое могло случиться?

Л.Я.: Вы знаете, это, наверное, лирический вопрос. На него никто не даст ответа. Авария случилась, мы были перед фактом. А это, вы знаете, не в нашей компетенции. Сейчас там, если прессу послушать, то там уже другие версии. Так что кто его знает.

Н.К.: А, как Вы думаете, как на наше общество вообще, украинское, повлияли те события и повлияли ли?

Л.Я.: Если сейчас смотреть? Или на то момент?

Н.К.: Можно сказать, можете сказать отдельно и на тот момент и на сейчас.

Л.Я.: На тот момент я скажу так влияли события: те люди, которые были призваны, вот, военкоматом, я за них ничего не могу сказать, хотя знаю, что были, которые люди ехали, а которых и из дому забирали ночью. Это я знаю, это их отношение такое было. Мы ехали сами. У нас не было того, что мы не поедем. Там сказали «надо» вот и всё. Как завподстанции сказала, говорит: «У меня нету человека в сентябре, – говорит, – нету фельдшера, который может поехать, потому что там есть ребёнок у кого-то маленький». Этих людей не трогали, ну, а мы впереди паровоза. Общество какое было? Скажу однозначно: май-июнь люди ехали, будем говорить, за партию.

Н.К.: Угу.

Л.Я.: Вот так это было. Сентябрь, когда я ехала, люди поняли, что какие-то деньги начинают выплачивать, и туда уже с коммерческой целью некоторые ехали. Не все, некоторые. Потому что были такие, которые, я прекрасно знаю, которые туда приехали, это, командировочный лист отметили и уехали. Типа того, что нам телеграммка пришла. Были и такие. Выезжали и по быстрому, отметились и уехали. Так что я не могу сказать, как общество поменялось. Сейчас общество поменялось радикально. Никто, если что-то случится, никто никуда не поедет.

Н.К.: То есть, видя последствия, уже…

Л.Я.: Да. Отношение, будем говорить, в государстве такое творится. Будем говорить, изначально правительство не поддерживает этих людей. Не надо нам ничего, не надо нам этих денег, дайте то лекарство, которое в больнице должно быть. И, вот, я за несколько лет только в этом году впервые, не знаю, как это получилось, после нового года сразу вот попала в больницу, и там было всё лекарство. Я была в шоке. Кололи своё лекарство. Я говорю: «А что-то докупать надо?» – «Нет, ничего, у нас всё есть». Я была в шоке. Такого не было давно. Вот и всё. Так что вот так вот оно меняется всё в жизни, радикально.

Н.К.: Понятно. А как в вашей семье отнеслись ко всем Вашим командировкам, на Ваше желание ехать?

Л.Я.: Моё желание, будем говорить, на тот момент была моя мама уже одна и она работала председателем сельского совета. И как же – мы коммунисты.

Н.К.: А! То есть мама наоборот как-то?

Л.Я.: И человек воспитанный детским домом после войны, а она вообще была воспитания государственного. «Надо, доця, значит надо» и всё. Но, хотя, будем говорить, и сердце у неё болело, и говорила: «Может уже не надо?» – «А кто ж, если не я?» Вот и всё, весь разговор.

Н.К.: Понятно.

Л.Я.: И она в селе, а я здесь. Вот так я её ставила только перед фактом.

Н.К.: А потом, когда приехали, как обсуждали всё?

Л.Я.: Обсуждали, вот это вот приехала, рассказала. Приходили соседи.

Н.К.: Тоже интересовались?

Л.Я.: Очень интересовались, спрашивали. Им всем было интересно, все слушали, как сказку. Потому что это сейчас, уже по истечению уже скольких лет, мы, я… много чего уже не помнишь, много чего не помнишь. И плюс ещё эти заболевания, которые стирают из памяти вчерашний день, вот. А на тот момент много, наверное, я так думаю, потому что все сидели с открытыми ртами. И, как только приедешь, и все быстренько, сегодня одна партия пришла, завтра другая – как кино.

Н.К.: Ничего себе, приходили послушать?

Л.Я.: Да, да, да. Были.

Н.К.: И много человек?

Л.Я.: Ну, как? Человека 4-5, а этого для деревни нормально. Сегодня 5 человек, через неделю ещё 5 человек пришло. Рассказывают, все делятся и все обсуждали эти вопросы. На тот момент люди были заинтересованы, было другое воспитание, другие интересы.

Н.К.: Наверное, информационная насыщенность была не такая, как сейчас.

Л.Я.: Я скажу, единственное, что я, работая в Харькове, в деревню могла позвонить очень редко. Потому что не было возможности по телефону даже связаться. Не всегда, там я не знаю, коммуникаторы какие-то срабатывали. Но с Чернобыля, когда я была, там была телефонная связь налажена так, что я звонила оттуда каждый день маме и сообщала, что все живы, здоровы и не переживай.

Н.К.: То есть обеспечивали, всё-таки?

Л.Я.: Обеспечивали. Да, там связь была. На тот момент мне было проще дозвониться оттуда, чем…

Н.К.: Из Харькова.

Л.Я.: …из Харькова, по Харьковской области.

Н.К.: Удивительно, но факт?

Л.Я.: Да, это было так.

Н.К.: Надо же. А отношение среди обыкновенных людей к Вам, как к человеку, который  там побывал, каково оно было?

Л.Я.: На тот момент?

Н.К.: На тот момент, да.

Л.Я.: На тот момент люди были убиты горем. И у них, когда мы, вот, в мае месяце, так и называлось это, вывозили партизан, это были пожилые люди, которые не хотели бросать своё жилище, вот, им всё равно было. И они нормально, мы с ними нормально, у нас не было никакого, мы уговаривали, что надо уехать, что нельзя здесь оставаться в связи с тем, что не будет магазинов, вы не сможете получить медицинское обслуживание какое-то, в этом плане. Но их не интересовало. У них, у них своя головная боль: у них дом, коровы, вот это вот такое было. И они очень нормально относились, в разговоре никто никого никогда не оскорблял, ничего, ничего такого. Вот, я скажу, обозлённые люди сейчас. Тогда намного было проще.

Н.К.: Были добрее, да?

Л.Я.: Добрее люди были, намного добрее. И они понимали, с одной стороны. С другой стороны, я ж говорю, чтобы, я так думаю, никаких конфликтов не было, они прятались по погребам. Трусики висят, а милиция сидит и ждёт, говорит: «Ну, всё равно ж выйдет. Сколько ж в погребе сидеть? Всё равно ж выйдет откуда-то».

Н.К.: Ну, да.

Л.Я.: Хоп, выходит бабушка. Она не ожидает, а мы тихо ожидаем её, сидим, и всё.

Н.К.: То есть медики сотрудничали с милицией?

Л.Я.: Да, да, да. По-другому нельзя было. Было такое, что и плохо было. Люди пожилые, их, она бросает домивку. Так было сказано: «Я домивку не брошу». Уже её уговорили, она согласилась ехать, она садится к нам в машину, и ей плохо, сердце хватает и всё. Тут же ж оказывалась помощь, не только эти корвалолчики. И кардиограмму на ходу снимали, и уколы делали, всё. Потому что людям было очень тяжело бросать своё жилище, и они тяжело переносили это. Поэтому вот так мы и относились тоже к ним добродушно, никто насильно ничего не делал. Вот так.

Н.К.: Понятно. А как Вы вообще относитесь к таким тенденциям, ну вот в интернете много пишут, там, я не знаю, молодые люди изъявляют желание поехать на экскурсии, или просто посмотреть в зону сейчас. Как Вы вообще это видите? Как Вы на это смотрите?

Л.Я.: Я единственное скажу, что ехать туда просто не надо. Там неизвестно, что. Одни говорят одно, другие другое. Но если это зона отчуждения, какая может экскурсия? Смотреть и сочувствовать людям – это в этой поездке это можно. А смотреть и игры потом рисовать компьютерные – это, по-моему, кощунство такое, с моей стороны, я так думаю. Ну, как можно эти игры рисовать и всё остальное? Ведь там, будем говорить, на каждом метре квадратном трагедия человеческая. Сколько людей, сколько детей, и всё это брошено. Это страшное дело. Эта Припять, мы, когда проезжали и видели этот брошенный город, это страшное дело. Эти карусели ветром гойдаються. Но оно было ухоженным на тот момент. Я представляю, что там сейчас это всё поросло.

Н.К.: Ой, да это, наверное, тяжело очень.

Л.Я.: Это очень тяжело. Самое страшное, конечно, это тяжело тем людям, которые там жили, которые оттуда уехали, которые знают, какое оно было и если сейчас приехать и увидеть вот это всё. Вот это самое страшное.

Н.К.: Действительно страшно. А что Вы думаете по поводу мероприятий, посвящённых памяти, памяти тех событий? Может быть, как Вам кажется, какими они должны быть?

Л.Я.: Вы знаете, единственное это всё зависит от финансирования. Понимаем, что сейчас это в жизни это такой, только от денег всё. Ну, хотя бы, будем говорить, наше правительство как-то вспоминало об этих людях. Не надо ничего, просто вспомните и приедьте не тогда, когда вам угодно к памятнику памяти чернобыльцев погибших, а приедьте тогда, когда это 26-е апреля. Пусть это воскресенье или понедельник. Не так, как они в этом году. Вот наша областная администрация может приехать сегодня, а день чернобыльца, к примеру, будет через 3 дня. Вот это вот то, что, будем говорить, каждый под себя. Именно то, которое наше правительство, под себя что-то подстраивает. А нам хочется какого-то уважения и хотя бы, будем говорить о том, что кто-то помнит о нас. Если в мировой практике это люди: «А! Чернобылец!?», та герой мира оказывается, в нашей стране этого нету. У нас сотрудница, извините, выражусь так – еврейка, была в Чернобыле, и уехала в Германию на ПМЖ. И то, как её приняли там, узнав, что она ликвидатор, и то, что она имеет сейчас там – это не за заслуги того, что она еврей, а за заслуги того, что она чернобылец. Насколько уважение, почёт, пенсия, полностью медицинское обслуживание. И, будем говорить, ей уже там 60 с чем-то, под 70 лет, она имеет зубы все фаянсовые, извините, не так, как у нас это протезирование происходит. Ну, всё, и только из-за того, что она была в Чернобыле. Вот там почёт и уважение. Почему в нашей стране этого нет?

Н.К.: Угу. Да, к сожалению.

Л.Я.: Вот, это сравниваешь просто это страшно. Там понимают, что это действительно герой того времени, а и почёт какой-то оказывают, а в нашей стране это уже вот… В ходе всех наших событий мы понимаем, кто мы и зовут нас никак.

Н.К.: Понятно. А из этого всего, какой бы, может быть, опыт или, я не знаю, вывод можно было бы, по Вашему мнению, передать потомкам, которые, ну, всё ж имеет тенденцию забываться, да?

Л.Я.: Да.

Н.К.: И, когда мы открываем учебник, читаем о Первой мировой войне, мы уже ничего не знаем, что там было, но мы знаем только то, что написано в учебнике. И дети, открыв учебник, например, через какое-то количество лет, как Вы думаете, что бы им надо было бы, следовало бы прочитать об этих вот событиях? Что бы Вы выделили, может быть?

Л.Я.: Будем говорить, можно сказать, это глобально. Это авария, которая привела к такому, и, что, будем говорить, это поучительно, что нельзя этого делать. Вот так вот скромно, нельзя этого, это страшно, чтобы люди понимали. И понимали бы, было бы даже иногда на нынешнем этапе дети не понимают, они знают, что такое Чернобыль, слышали это слово, всё, но они не знают, что это по сути. Они не знают, что это и как это. Они не знают, что сделал народ для того, чтобы закрыть и чего бы не было последствий, если бы не закрыли этот реактор. И на нынешнем этапе, я скажу так, я знаю, что наши некоторые чернобыльцы бывают приглашены по школам перед 26-м апреля, и они рассказывают это детям. Рассказывают, но, будем говорить, дети то и слушают, если кто-то из родственников есть или был – те слушают. А те дети, которые это только по телевизору только видят иногда, они даже не заинтересованы и не воспринимают то, что им рассказывают, что это было. Точно, как и про войну сейчас.

Н.К.: Ну, всё-таки, что бы Вы выделили, что следовало бы помнить или, может быть, ни в коем случае нельзя забывать? Есть ли какой-то такой пункт, который обязательно, вот?

Л.Я.: Ни в коем разе нельзя забывать тех людей, которые шли и отдавались полностью. Вот именно это. Да, катастрофы могут быть разные, но те люди, которые это ликвидируют, это такие герои! Я видела этих пожарных. Мы жили, напротив нас, это в сентябре, жили в палате киностудия «Довженко». И они показывали эти все съёмки, которые велись на реакторе, и этих солдатиков, которых спрашивали: «Кто пойдёт на крышу?» – «Я!» – и все «Я». Говорит: «Кто не пойдёт на крышу, можете уйти молча», все шли. То есть, это героизм людей. Мы видели это с рук в руки. Если мы там на крыше не присутствовали, но нам показывали эти кадры, которые ещё не были обработаны, не переданы в телевиденье. И мы приходили, как кино смотрели, нам показывали довженковцы этот фильм, который вот сейчас уже – сколько лет мы смотрим, и ту петлю, которая с вертолётом летела, и человек сразу же пострадал, и как вертолёт падал. И всё это было, будем говорить, на присутствие наше в Чернобыле. И мы это видели, и хотелось бы, чтобы люди понимали, и сейчас и дети, что это героизм был, своего плана. Так как в войну наши отстояли свои границы и свою правду отстаивали, то тут люди по-своему тоже героизм проявляли. Это вообще, молодые солдаты… Я не знаю… Мы то, мы то пешки в этом деле, а те, которые на крыше были, это было вообще…

Н.К.: Это да.

Л.Я.: Этот графит соскребали. Я не знаю, много конечно. Это, когда показывали довженковцы нам фильмы эти свои, но не фильмы, а плёнки просто. Сразу, вот, сегодня сняли и показывают вечером и потом отправляли на Киев. Там много, конечно, я смотрю другой раз фильмы, которые сейчас показывают, перед 26-м апреля, вот, эти кадры видишь, что ты их видел сразу, ещё не смонтированными. И много выброшенного, много. Много, они как-то по-своему может это как-то рассматривали, но там такие кадры были, что страшно было смотреть на тот момент. Вот и хотелось же ж, чтобы потомки наши помнили, что это героизм людей прикрыть это всё.

Н.К.: Спасибо.

Л.Я.: Что бы ни спекулировали на этом. Да не за что.

Н.К.: Спасибо, ну, может ещё, что-то хотите добавить?

Л.Я.: Нет, спасибо, пожелать всем только здоровья.

Н.К.: Да, это главное.

Л.Я.: Вот это главное, самое главное. Только здоровья всем нашим побратимам и больше ничего. И мирного неба над головой.

Н.К.: Да, это важно, спасибо.