Виктория Науменко (далее В.Н.): Так, все, сегодня у нас 6 февраля 2017 года, находимся мы в помещении «Союз Чернобыль», я – Виктория Науменко, и беру интервью у… представьтесь, пожалуйста.

Влад Моджахед (далее В.М.): [респондент ограничил доступ к информации].

В.Н.: Очень приятно. Ну, и давайте мы начнем разговор наш вот с такого общего вопроса: расскажите, пожалуйста, историю своей жизни. Вот, что считаете нужным, с чего считаете нужным начать.

В.М.: Автобиография? Ой, даже затрудняюсь, с чего начать. Ну, как бы, обычная, нормальная, среднестатистическая жизнь. Родился в 64-м году, семья, ну, рабочих и крестьян. Но единственное, что все мои предки были военнослужащими.

В.Н.: Да?

В.М.: То есть я свою историю знаю примерно до 1763 года по мужской линии, поэтому там я четко знаю, что вся мужская моя, так сказать, линия, вернее, та, которая велась… С женщинами сложнее, потому что там фамилии менялись, туда-сюда, а вот по мужчинам я просчитал свою родословную. Ну, я там в годах, там в каких-то двух-трех-пяти могу сейчас ошибаться, потому что сейчас я бросил это дело. Там все были мужчины военными, ну, до… до моего отца. Отец как-то уже не пошел по военной службе.

В.Н.: Угу.

В.М.: Он служил в Севастополе, на боевом корабле. А вот дед прошел войну и до этого все мои предки были, так сказать, (вздыхает) потомственными дворянами, фамилия моя внесена в родословную «Книга Харьковской губернии». Так что, в общем-то, ну, как бы, интересная такая эта… Они родом из Красного Кута, может быть, я не знаю, может быть, вы знаете, эти – Співучі тераси.

В.Н.: Угу.

В.М.: Вот это тот, ну, там где они… там, где они жили. (Вдыхает) То есть, это Козиевка, это Пархомовка, там вот это вот там, ну, там пересекались с бывшим тем магнатом Харитоненко, вот это вот все, это там с одной как бы, Наталовка, это все с одной это. Ну не знаю, может быть, это что-то дало, может быть, не это дало какие-то такие… Ну, я еще в молодости, то есть всегда была мечта быть военным. Я неоднократно поступал в военное училище, бросал, опять поступал, опять. Как бы, ну, постоянно кружил возле военной службы. Ну, это был еще Советский Союз. Потом лихие девяностые. В общем, как-то так оно всё… На армию уже никто внимания не обращал, она стала какая-то ненужная никому, и, соответственно, нужны были деньги. Надо было как-то выживать, поэтому, ну, меня увело в другую сторону (вдыхает). Начал там тоже такое, «из огня да в полымя» бросаться: то там, то там. Ну, были не лучшие года в моей жизни, скажем так, разные случаи. И взлеты, и падения. Ну, пока не дошло до, в общем-то, вот такой ситуации на Украине.

В.Н.: Так а Вы вот бросали училище, Вы вообще зако..., ну, получили образование военное, нет?

В.М.: Военное – нет, я, ну, скажем так, я прапорщик.

В.Н.: Ну, то есть после армии, да?

В.М.: Да, я служил. У меня есть послужной список, который я уже после срочной службы: я служил в Германии, я служил в Туркестанском военном округе, я служил в Киевском военном округе. Ну, то есть какая-то, скажем так, небольшой задел у меня уже был.

В.Н.: Сколько это лет Вы служили?

В.М.: Я? Пять лет, ну, уже до этого самого… Пять лет прапорщиком я служил. Потом же ж, я говорю, я когда вернулся, я пытался было продолжить, но это уже был Харьков не советского практически образца, а уже переломный момент, когда уже развалился Союз. И вся вот эта армия, она уже была, ну, она уже была никакая. И я потыкался-потыкался, каждая… уже никто никого не хотел ни брать на службу, никто не, уже не понимали, то ли она будет новая армия какая-то украинская, то ли еще будет продолжаться советская, то ли… Вот этот переломный момент, он, ну как бы, ни о чем был и он много сломал. Поэтому стало очень… Ну, во всяком случае, мне там было уже неинтересно, поэтому я ее бросил.

В.Н.: А вот в этот, в Чернобыль как Вы попали, как военнослужащий?

В.М.: Да, именно как военнослужащий, действующий, кадровый. Там история была вообще. В тот момент я служил в Германии.

В.Н.: Когда случилась авария, да?

В.М.: Да. И, ну, это 86-й, апрель, мы уже тогда видели по ихним новостям, ну, что часто показывают карту – Киев, Киев, Киев. Сам город Чернобыль он вообще как бы для нас был, будем говорить… Ну, кто знал, где какие там атомные станции? Ну, потом выяснилось, что такая вот страшная авария произошла, ну, опять же – это все было как бы, ну страшно. Это мы сейчас понимаем – страшная, на тот момент никто не понимал. Европа, по всей видимости, конечно, била в колокола. Но нам дозировано давали информацию, и, в общем-то, о ней никто не говорил, не распространялся. А ближе к концу осени пришла там директива на нашу армию, наверное, да, я думаю, на нашу армию. Служил я тогда в войсках связи и была, ну, скажем так грубо, одна из веток правительственной связи.

В.Н.: Угу.

В.М.: И затребовали экипаж на эту станцию в Чернобыль. Ну, тогда никто особо, как бы, на такие вещи не… ну, не смотрел как бы подозрительно: есть приказ, его надо выполнять. Нам пришла разнарядка экипаж отправить – мы собрались и уехали. То есть, единственное, что я не знаю там, у кого-то хватило ума не отправить нас с техникой, потому что технику только ввели в войска в 85-м году, это на которой я служил. Ее было по всем там вооруженным силам, ну, 20-ть станций, по-моему. Это…

В.Н.: Что-то новое, да?

В.М.: Абсолютно новое. Это вообще все, ну, то, что сейчас для нас не новое, это, скажем, факсимильная связь. Ну, то есть, это компьютеры, ксероксы и цветные, цветная передача информации – это 85-й год.

В.Н.: Угу.

В.М.: То есть, чтоб вы понимали, то, что у вас сейчас лежит на столе, это было у меня на машине «Урал» на 13-ть тонн аппаратуры. Вот это у меня был ксерокс такой большой. Ну, по тем временам это было очень круто.

В.Н.: Ну да.

В.М.: Такого… то и на все вооруженные силы было обучено 40 человек.

В.Н.: Угу.

В.М.: 20-ть офицеров, 20-ть прапорщиков – всё, больше других людей туда никто не допускал, никто, ну, очень дозировано.

В.Н.: Так, а вот приказ был с какой…

В.М.: Ну, с Москвы.

В.Н.: …была озвучена… Нет, это понятно. А задача была озвучена какая-то?

В.М.: Да, сменить экипаж, тот, который находился там с первых дней.

В.Н.: Угу.

В.М.: Экипаж там находился из Гостомеля. Ну, в Гостомеле, ну, это Киевский военный округ, те ребята, которые, значит, заехали туда буквально с первых дней, когда был взрыв. И они стояли это с апреля до конца октября. Их никто не менял. Ну, собственно, людей, других людей не было, чтоб их сменить. Вот надо было кого-то… Ну, не знаю, чего так выбор пал, ну, так получилось. Теперь уже гадать можно всё, что угодно, но произошло так, как произошло. Нас с моим командиром – Витя Бойко, он из Киева, но я с ним потерял связь, не знаю, где он сейчас. Как бы наши пути разошлись и так я его и не нашел. Жив ли, здоров – не знаю.

В.Н.: Угу.

В.М.: И мы поехали.

В.Н.: Вдвоем?

В.М.: Вдвоем, да. С нами еще были ребята из Белоруссии, тоже на… ставка западного направления, сейчас уже не помню, как их зовут. Тоже старший лейтенант и прапорщик. И мы вот заступили на дежурство на три месяца, четыре человека.

В.Н.: А куда именно вот, куда Вы прибыли?

В.М.: Сначала приехали мы в Гостомель. Там же ж стояла вот эта именно та бригада связи, с которой выехала ихняя станция, с которой они заступили, этот экипаж. И сама эта гостомельская бригада связи нас брала на себя, но оттуда уже командировала в Чернобыль. То есть в Чернобыле уже в самом находились воинские части, которые были, ну, вновь созданные: оттуда, оттуда, оттуда брались непосредственно (вдыхает) личный состав и комплектовались уже какие-то… Ну, это были воинские части, скажем, ну такого, временного явления. И оттуда уже, из Гостомеля… То есть, я был командирован непосредственно из Германии в Гостомель, Гостомель меня уже командировал, что мне потом сыграло злую шутку, я не мог найти потом краев, кто меня… Потому что эти временные бумажки, они, соответственно, были там уничтожены, там, ну, и так далее, и тому подобное. То есть ни денежных аттестатов, ни этих самых, в общем, всё прошло как-то вот так. То есть я еле-еле собрал, я бумаги собирал через Москву. Украина мне не подтвердила вообще ничего.

В.Н.: Но Вы смогли ж собрать, да, все-таки?

В.М.: Ну, не всё.

В.Н.: Не всё?

В.М.: Не всё, конечно. Я не смог добиться того, что… По денежным аттестатам я не смог найти ж сколько мне платили денег, в какой кратности, соответственно, то есть, мне по минимуму посчитали, и по сегодняшний день.

В.Н.: Ну, понятно, да. Так, выходит, Гостомель, а из Гостомеля в Чернобыль, в сам Чернобыль, да?

В.М.: В Чернобыль, да.

В.Н.: И вот, что Вы там делали, да, какие у Вас были обязанности и сколько Вы там были?

В.М.: Три месяца.

В.Н.: Три месяца с октября с 86-го года?

В.М.: Значит, 30 октября 86-го – 18 января 87-го. Обеспечение связи непосредственно на Москву. Каждую ночь, в двенадцать часов ночи это тот экипаж, который дежурил на этой станции, докладывал. Ну, помимо оперативной обстановки, которую мы передавали непосредственно через свою станцию, мы звонили по телефону. Ну, ЗЭСовская связь, мы звонили в Москву, докладывали лично генерал… маршал Советского Союза, генерал армии Белых тогда был, вот он начальник связи Вооруженных сил СССР был. Вот, мы ему, или его замам или он трубку подымал. Ну, мы всегда, каждую ночь докладывали обстановку, что там случилось, ну, то есть… Ну, как правило, связисты и такого ранга они владеют очень большим объемом информации, которая, ну, как правило, идет под грифом там «секретно» и всё. Ну, у нас были допуски ко всем… (звонок мобильного, отвечает). Аллё… (пауза)

В.М.: Ну, как правило, это как бы связисты такого ранга в общем-то громадным количеством информации владели и имели доступ к довольно-таки серьезным документам с разными там грифами секретности. У нас были допуски к документам особой важности, очень-очень-очень. Ну вот, вот, как бы так.

В.Н.: А где Вы там жили?

В.М.: Жили мы… Рядом была деревня. Ну, то есть, когда приезжали на дежурство, мы тупо сидели в станции.

В.Н.: На станции именно?

В.М.: Да, конечно, да. Это два Урала, и прям там – зима, кстати, была очень холодная, у нас замерзала соляра – мы там, мы дубели в этой станции, ну, то есть, в железной комнате. Зима, январь месяц, там до 30 градусов мороза было.

В.Н.: А, это вот в «Урале» самом, вот эта система, она находилась в Чернобыле, ее привезли?

В.М.: Это два, две машины «Урал».

В.Н.: Ага.

В.М.: Они просто приехали за… Там вот почта, в самом городе Чернобыле, вот где почта, за почтой какой-то частный сектор. И вот буквально там первый двор мы разобрали, ну, вернее, хлопцы, это те, которые, они разобрали забор и прям загнали в чей-то двор машины, и кабеля шли уже к почте. Мы, то есть, почта для нас была, ну, как бы…

В.Н.: Связь?

В.М.: …электропитанием. Мы от нее питались, и все телефоны, там, все через нее шло. Она была и гражданская, и, соответственно, туда завели уже, этот самый, военную связь. А гражданская это была, то есть с одной стороны была военная, а с фасада, с улицы это была гражданская. Там заходили еще переговорный пункт вот это, тот там, ну там такое, посылки, я помню, еще что-то какой-то. Ну вот, именно там. И так дежурство там, ну когда как припадало, там, по двенадцать часов там сидим в станции, двенадцать отдыхаем. Выезжали в деревню, а там…

В.Н.: Ораное?

В.М.: Ну, какая-то деревня.

В.Н.: Ораное, нет?

В.М.: Не-не-не-не. Опачичи.

В.Н.: Угу, да, да.

В.М.: Опачичи.

В.Н.: Да.

В.М.: Выезжали в деревню, и там, по-моему, тоже на почту почему-то.

В.Н.: На почте жили?

В.М.: На почте жили, ну, кровати какие-то нам там ставили там, я знаю. Там девчонки-телефонистки, телеграфистки, эти, у них общежитие какое-то там было, по-моему, или там построено что-то. А у нас как-то, ну, мужикам оно как бы… Мышей было очень много, я помню, очень много, это просто! И волки по ночам выли. И деревня вся глухая – ничего не горит, нигде ничего, и выходишь – ветер, метель «у-у-у», воет (смеется). Ну, короче, как в войну – дух-дух, дух-дух – такое. Я тогда как бы испытал ну, такое чувство, которое, в общем, не свойственно, наверное, человеку, ну, что-то из фильма ужасов. И вот сейчас у меня примерно то же самое, как дежавю вот, в этих вот, ну, прифронтовых городах, в которых я сейчас вот там бываю. Ну, я возвращаюсь в то время, когда вот... То есть, я уже, мне кажется, что я это уже проходил.

В.Н.: Как вот в Чернобыле?

В.М.: Да, да, ну, тоже, брошенные дома, ставни – это, окна выбитые, такое вот все неживое, нет. Ну, сейчас мы там, допустим, в той же Красногоровке, там полгорода вообще не живут, там никого нет. Там стоят брошенные дома, люди полностью все выехали. Там ни огонька нигде, ни это. Ну, как бы опять судьба закинула.

В.Н.: Та да. (Вздыхает) Ой, жили-жили Вы на почте вот там вот в селе, как Вас кормили – куда-то возили, или Вам привозили?

В.М.: Ну, нет, еду по-моему нам… В самом Чернобыле нас кормили здорово, потому что мы были, ну, как бы прикомандированы к оперативному отделу, а там генералы, там все такое прочее, то есть их кормили в ресторане. Ресторан, кстати, был, ну, в самом Чернобыле. На первом этаже, по-моему, магазины были, а на втором – ресторан. Ну, такой, генеральский. То есть мы имели доступ туда, мы кушали в ресторане. Ну, это была не ресторанная еда, это было, в общем, комплексные обеды, но готовили хорошо. А когда мы выезжали уже домой, туда, в Опачичи, то там, ну, там солдатское ПХД там, кастрюля там, я знаю.

В.Н.: Полевая кухня, да?

В.М.: Да, ну каша, эта, килька, тушенка.

В.Н.: А отдыхали как-то? Вот, была для Вас какая-то там культурная программа, может, Вас на концерты возили?

В.М.: Нет. Иногда, по-моему, приезжали какие-то, певуны, но это было так крайне редко, поэтому… И, если еще тебе повезет, чтоб ты был не на дежурстве.

В.Н.: Угу.

В.М.: Или, в принципе, не везло практически никогда, потому что если ты на дежурстве, ты не попадешь, а если ты не на дежурстве, то ты все равно в Опачичах. Поэтому, в общем, добираться территориально никак. Свободного времени ну, ты или спишь, или работаешь, других вариантов нет. Ну, еще запомнилось, это была сауна, там, по-моему, в самом Чернобыле, но она была как бы, наверное, городская, но нам какой-то день для связистов выделяли, чтобы мы могли туда пойти и там, это самое. Ну, она как бы для вояк была. Ну, баня была баня, ну здесь, вроде, была такая, чуть приблатненная там баня такая, в общем, ходили. Вот это из всех этих таких мероприятий, которые запоминаются.

В.Н.: А вообще, вот были какие-то там интересные, не знаю, случаи, вот что Вам запомнилось, какие-то…?

В.М.: Не, ну были, ну это чисто по-детски, конечно. Мне тогда-то было там двадцать лет с копейками. Я в ресторане одел бушлат, бушлат генерала.

В.Н.: Где Вы его взяли?

В.М.: Ну все одинаково заходят и вешают свои бушлаты, бушлаты все одинаковые, только единственное что там, ну погоны разные. И я, как бы, ну, свой оставил ему, а его одел себе. И генеральский бушлат…, а там, ну, вы можете себе представить, какие эти самые, да, звезды отакенные вот, вышитые, а генерал-лейтенант, то есть, ну, то есть, это очень сейчас. Ну я даже не знаю, есть ли сейчас звания в Украине – две звезды вышитые. А у меня две тоже, как у прапорщика, ну, две маленькие. И я ему оставил свой, а одел его. В общем, я по Чернобылю ходил в его бушлате где-то неделю.

В.Н.: (Смеется) А Вы не заметили?

В.М.: Нет, ну, в общем, как бы, сам факт был того, что, ну, никто как бы не спрашивал, откуда «гайдар» такой появился. Понимаете, что, ну в двадцать лет с такими регалиями, ну, это было, как бы, в общем, ну, и на, на фоне этого мы даже там разыграли с моим начальником, с Витей, маленькую сцену. Мы, ну, это было днем, ну, вернее, наше дежурство в ночь, это я с ужина, по-моему, приволок этот бушлат, а утром нас же белорусы меняют, в станцию был вход с тыльной стороны, а под… Ну, компьютер стоял, так, под кабиной, и стул крутящийся. Я сел спиной, поднял воротник, видно ж погоны. Ну, сижу, голову так чуть наклонил, а эти самые хлопцы, белорусы, утром же ж приехали нас менять, подъезжают: «Ава-ва-вва-вяу...». А видят: «Тихо-тихо-тихо», – они такие – раз, ну, генерал сидит. И тут такое (грохот): «Ава-ва-ва-ва-ва-я!». Я просто… у меня нет ни слов, ничего, я ничего не мог сделать, я так: «Кх-м, а ну пошли вон отсюда». И такое: «Есть!», «чух!» – назад, дверь: «бджь!», всё. Мы с Витей в общем минут пятнадцать лежим, мы лежим, ну, ну ржали так, что просто караул. Ну, это было, ну вот экспромт такой, понимаете, что, ну, от фонаря, ничего этого не предвещало, я, я просто взял, сел, одел, ну, тут: «бац, бац, бац», а, ну, станция, а те стоят, е-мое, что делать.

В.Н.: Сказали пошли вон (смеется).

В.М.: Ну, выгнал, выгнал. Я – Максим Перепелиця, вигнали з армії. И, это, Витя сказал, открывает двери: «Ну, заходи», – а те ж: «Что заходи? Генерал же сказал: «Пошли вон отсюда!» – «Да заходи», – говорит. Они заходят, они еще не могут врубиться, что его нету. Ну никак, ну не каждый день генералы посылают, понимаете же. Потом, когда до них доходит: «Ах, ты, су…» Ну, они потом отыгрались на мне там, как бы, обратку включили, но это было уже потом, потом, потом. То есть они ночью меня подняли, там, в два часа ночи позвонили, я последний прибежал: «Товарищ прапорщик, там, звонят оттуда и говорят: «Слышишь, а что у тебя тут в журнале не расписано там за, типа за списание секретных документов», я говорю: «А я че…», ну, я знаю, что я расп…, ну а вдруг нет, ну, «Да проходили особисты, там это, у тебя, по-моему, будут неприятности». Я в два часа ночи, мне надо было с Опачичей попасть в это, чтоб бегом там, ну, короче. В общем, я-то попал, но оказалось, что ничего там не надо. Ну ладно, думаю, один-один. В общем, как-то примерно так. Ну, ну молодые были.

В.Н.: А Вы, Вас не наказали, нет? Генерал нашел свой бушлат?

В.М.: Нет, нет, никто. Да я не знаю, может и искал, но я не знаю. А что, там их много генералов, там было как собак нерезаных, поэтому у кого там что пропало я откуда знаю, мне, пфть, ерунда какая-то.

В.Н.: А Вы вот когда…

В.М.: Там не документов же ж нет, ну, я, ж, ну, соответственно, не то что я там воровал конкретно так, ну, я из-за погонов. Мне так понравились погоны, что…

В.Н.: Захотелось поносить…

В.М.: Да, мне вот, две звезды, такие самые как у меня, но только взрослые такие, это самое, я на это и повелся. А сам бушлат, они все одинаковые. Нам выдали форму у всех одинаковую, там только погоны. Ну, если б я спарывал это стоял, ну, это б уже было такое какое-то мародерство, а так, вместе с бушлатом.

В.Н.: Вы вот говорили, да, ну, о том, что означает эта авария, Вы уже, в принципе, поняли позже, да?

В.М.: Да, конечно.

В.Н.: … а вот когда Вы вот туда попали, Вы, в принципе, вот, ну, как связист, Вы эту информацию новую вот слышали, которой не слышали другие люди, Вы…

В.М.: Все равно не воспринимал.

В.Н.: Не воспринимали?

В.М.: (Вздыхает) Не воспринимал. Ее, вот, ее нам... то есть мы еще не видели последствия. Если бы мы понимали, какие будут последствия от этого, тогда, наверное, я бы воспринимал по-другому, а так – нет. Чтоб был какой-то там страх, какой-то этот… ну, предвкушение чего-то там – нет, нет, не понимали вообще. И… ну, не знаю, ну мы делали свою работу, мы понимали, что это там какой-то там, что это надо, это вот, что какие-то землю снимают. Но это все равно, оно не укладывалось в голове, что там какими-то там мегатоннами вывозят какой-то чернозем, куда-то что-то там тушат, что-то какой-то саркофаг. Это все, понимаете, виртуальная такая вот информация, которую ты не осязаешь, вот и все. А из-за этого… Если б я, конечно, проехался там, там, мне выдают уже, ну, как бы, на бумаге, а я, ну, в некоторые вещи, ну мне даже неинтересно вчитываться, потому что я просто, ну, передаточное звено. Да, я ее получил, ну, кое-что я вижу, кое-что это, и отправил дальше. А те люди, которые там занимаются непосредственно нанесением обстановки или же в то же время ее там считыванием, ну, им важнее, а для нас…

В.Н.: Вам вообще проводили какой-то инструктаж по поводу, как…

В.М.: Абсолютно.

В.Н.: Нет? То есть ни как предохраняться, ни…

В.М.: Не, не, не, это все – спасение утопающих – дело рук… Если хочешь какой-то намордник – сходи в аптеку купи.

В.Н.: А, даже так.

В.М.: Да. Никто нам ничего не выдавал. То есть, я так понимаю, что этим, этим делом могли снабжать тех людей, которые, ну, как бы, непосредственно – химики, там это, да. А связисты, считали, они нас считали ну вообще за касту какую-то привилегированную, поэтому на нас… Нас кормили, нас поили, нас все это. Ну, этого было достаточно. У нас был доступ там на всякие генеральские буфеты там, ксива была.

В.Н.: Ну когда, вот Вы помните момент, вот когда Вы осознали, что это означает – Чернобыль, что это катастрофа?

В.М.: Да, ну это уже ближе к девяностым годам, когда уже здесь дома был. Когда уже начал, ну, видеть, по своим, наверное, ну, не сослуживцам, а с теми, с ребятами, с которыми мы начали общаться, начал видеть, что уже, как бы, в их жизни какие происходят изменения. Ну, если на здоровье началось потом оно, конечно, отражаться. Иногда это, ну, начало там всячески проявляться, такие вещи, которые, ну, в таком возрасте, ну, в общем-то это… (вздыхает) не должно того быть (выдыхает). Наверное-таки ближе к девяностым, наверное, восемьдесят девятый, девяностый год, вот так. Ну, только потом оно начало, как бы, складываться в какую-то…

В.Н.: Цельную картинку.

В.М.: Да, да, да, так, пазлики начали лепиться. А так – нет. Тем более, понимаете, если ты еще живешь каким-то образом… ну, благополучие какое-то есть, да, зачем себе задумывать там, придумывать какие-то там негативные истории, что это будет или было. Нормально. А потом уже, когда это начало выявляться, проявляться, и, соответственно, уже начало накладываться на определенные жизненные проблемы, то тогда уже начинаешь искать, а откуда же ноги растут. А ноги то, оказывается, росли, вот они, давно. Ну, вот, примерно…

В.Н.: А после вот этой командировки в Чернобыль Вас куда отправили, то есть?

В.М.: В Германию.

В.Н.: Обратно в Германию вернулись, да?

В.М.: Да. Все, на этом дело забылось, где я был, что я был. То есть, одна бумажка у меня была всего-навсего на руках, что я там был.

В.Н.: Угу.

В.М.: Ну, так.

В.Н.: А, вот, Ваши родные-близкие знали, что Вы находитесь в Чернобыле?

В.М.: Знали, знали.

В.Н.: Как они к этому относились?

В.М.: Ну, мама, наверное, понимала больше. Сестра младшая – вряд ли. А, ну, отца у меня нет. Ну, я думаю, мама понимала больше, но, скорее всего, даже она явно не понимала всю полноту случившегося. Ну это вообще было из серии чего-то такого, понимаете, фантастического. Но этого никто не проходил, никто не видел. То есть вся… могла быть там какая-то Вторая мировая, стреляли там, ну, все это понятно, да, что такое война, это примерно понятно. Об этом можно было прочитать там книгу, посмотреть фильм там. Пусть это вранье там тридцать три раза, но тем не менее, это там какой-то там источник информации. А радиация – ну не знал же вообще никто. Ну, Хиросима, Нагасаки, это опять же ж было где-то для кого-то далеко и собаки-американцы. Всё чисто рассчитано на, только на информационную вот это вот войну, что мы хорошие, а америкосы сволочи. Вот и все, только так воспринималась эта радиационная опасность. На самом деле вообще, не думал, не боялся, не… не переживал, ничего, делал и делал.

В.Н.: А к Вам относились вот как-то после возвращения, там, в Германии или уже обратно в Украину, когда вернулись, вот как-то по-особенному, вот из-за того, что Вы были в Чернобыле? Ну, из тех, кто Вас знал – сослуживцы, на работе, знакомые?

В.М.: Ну, в принципе, все было от ситуации. Если это, если это были какие-то… Значит, если с властью, вот там начали, ну, начинал пересекаться, то, соответственно, это негатив.

В.Н.: Угу.

В.М.: С друзьями и то, ну не со всеми, нет, и даже по сегодняшний день там же ж половина: «Да, что там, где-то отсиделся, где-то это», – то есть, «уже нормальные все поумирали. Т.е., кто был там. То есть ты, падлюка, значит сидел где-то там в этом самом…»

В.Н.: А, что вроде бы там не был?

В.М.: Да, да, да. Ну, как бы, есть вот такие вот. Ну, это ж на их совести.

В.Н.: Та да.

В.М.: По-разному. Ну, больше все равно, как бы, больше негатива, даже чем, вот позитивного отношения.

В.Н.: А почему?

В.М.: Почему? Я не знаю. Потому что у людей складывается впечатление, что, ну, как бы, как вроде и они в том числе мне, ну, что-то должны. А как бы со своим, знаете, расставаться – да ему надо, да ему ж квартиру теперь надо давать, да ему ж теперь надо ж, ну, машину ж, наверное, надо дать, да? Да что, он сидит себе, у него пенсию каждый месяц «плотят», может быть, вообще дураку теперь не работать? Ну вот, то есть зависть, какое-то вот такое вот… Так ради Бога – бери лопату и езжай, там еще на крыше графита лежит сколько еще сколько, пойди поскидывай и получи себе там машину, квартиру. Ну, вот такое вот, понимаете, вот такая вот человеческая…

В.Н.: Ну, понятно. Зависть.

В.М.: Черная зависть. Ну, как вроде я там. Ну…

В.Н.: А вот именно с чернобыльцами, сослуживцами, с людьми, с которыми вы были вот в тот период в Чернобыле, Вы с ними как-то после этого общались?

В.М.: Нет.

В.Н.: ... ну, вот, с Виктором вы сказали, нет?

В.М.: Я потерял всю свою связь с Витей и с белорусами тоже мы как-то разошлись, и все, больше у меня оттуда никого не осталось. Ну, у нас очень такой…

В.Н.: Небольшой?

В.М.: Да, небольшой круг общения у нас. Ну, оно и специфика работы такая и, соответственно, нам оно было и некогда, и нечего. Там такие были, там, ну, я знаю, ну знакомства чисто там на узле связи. Ну, они там заезжали, я не помню, ну, по месяцу или полтора. Ну, мы все были все равно, были к узлу связи прикомандированы. Ну, комбат какой-то зайдет, ну, привет-привет. Я сейчас их уже не помню, поэтому, ну, телефонистки девчонки ходили, мы их там звонили, ну, Нина там, Люда, я.

В.Н.: Ну дружили, весело было?

В.М.: Ну, молодые, все равно как-то старались, конечно, как-то там, что-то вычудить. Ну, а на самом деле, я ж говорю, ну, дежурство-сон, дежурство-сон, особо такого, чтоб кто-то… Можно было там что-нибудь там… И опять же, ну, где спиртное там не продавалось.

В.Н.: Алкоголь не пили?

В.М.: Какого? Я не понял.

В.Н.: Алкоголь не принимали?

В.М.: Нет, оно принимали, ну, нам на станцию выдавали спирт, да.

В.Н.: Даже спирт?

В.М.: Да, шесть килограмм спирта нам выдавали в месяц. Н, станция была серьезная. Ну как, не принимали? Чтоб в целях каких-то там обеззараживающих, ну не, так – нет. Ну, было там к чему-то там могли приурочить и бутылку спирта там жахнуть, посидеть. А чтоб там принципиально каждый день по сто – ну нет, этого не было. В магазинах спиртного не было принципиально. Говорили, там каждый день выдают – никто там ничего не давал, это тоже вранье. Может, кому-то там и давали, но я этого не видел, нам не давали ничего.

В.Н.: А как… вот после Чернобыля прошло время, Вы, в принципе, за девяностые немножко рассказали, то там-там работали. Вот сейчас Вы служите в АТО. Как Вы вообще вот туда попали? Вас призвали, Вы сами пошли, вот как Вы вот вообще? Можете немножко вот об этих событиях рассказать, именно об истории вашей жизни?

В.М.: Ну, четырнадцатый год начал… Ну, вернее, началось все, наверное, с Майдана еще. Я, в общем, по большому счету, ну, власть Януковича была мне, ну, противна. Я был не сторонник его президентства, и, опять же, мы всегда идем вразрез – мы не кого-то выбираем, а лишь бы они выбрали этого. Вот как-то так у нас. Пусть уж кто-нибудь будет. То есть, тот же Ющенко был, в косоворотке этот ходил, все кресты ставил, ну, такое, ни рыба, ни мясо, лишь бы они этому. Потом пришел этот, ну, получили то, что получили, в общем. А когда дело дошло до Майдана, ну, я тоже, в общем, был его не сторонник сидеть там на том Майдане, не знаю. Ну мне как-то это, ну это не мое, вот эти вот у нас на площади собирались люди. В общем, я их поддерживаю, но не до такой степени. Я вот, наверное, все-таки больше человек военный, я понимаю…

В.Н.: Угу.

В.М.: Ну, что надо делать что-то. А вот с флагами ходить, и когда тебя просто тупо по балде кто-то огреет сзади какой-то палкой или там доской – ну, я не могу понять вот этого вот. То есть, надо что-то делать. А сегодня вышло тех больше, значит, тех побили, завтра этих больше – этих побили. Ну, как-то вот, тактика, по-моему, чуть-чуть неправильная. Поэтому, когда начались действия боевые, ну, с Крыма, меня очень крепко задевало то, что у меня очень много друзей есть, с которыми я служил. Их основная масса, в принципе, это все из России. Мы очень часто встречались в последнее время. Когда появился интернет, мы начали там друг с другом состыковываться. Понаходил тех, кого вообще уже думал в жизни не найду. Мы понаходили друг друга. Мы приглашали их сюда, в Украину, они к нам приезжали. В Одессе мы устраивали еще, в тринадцатом году в мае месяце мы встречались в Одессе, то есть это была там. Они приезжали, жили у меня дома там, уезжали отсюда жили дома, ну, это было, в общем-то… Сало в рот не влазило там, «Немиров», в общем, не заканчивался: «Хохлы – вы лучшие на свете!» Ну, прошло буквально ничего, и пошло дело, что «Ты, сволочь, чуть меня голодом не заморил, там пока я у тебя дома сидел».

В.Н.: Да вы что!

В.М.: Да там, это такие вот… Ну, это так, как бы это на личном фронте, я даже не хочу на этом акцентировать внимание. Но это просто надо было что-то говорить, понимаете. Вот, а чем вы еще? «А я утром проснулся, можно было б меня покормить, я промолчал и до обеда был голодный…», – ну, такой бред, короче, ну, «сивой кобылы», вы понимаете, ни о чем. И потом пошло-пошло. Но меня это очень здорово задевало, и то, что когда они меня начинали грузить, что там, ну фашисты и все такое прочее, что, что ты, вы там творите там. Я вообще не мог сначала понять вообще откуда и о чем мы, о чем они говорят! Как бы, у нас все нормально, ничего не случилось. Еще и Майдан какой-то был такой еще. А они уже меня грузят, уже и туалеты мыть, и это самое, ну, то есть, их там уже как бы пропаганда, то есть информационная война была нами проиграна полностью, это сто процентов. Да, собственно, и по сегодняшний день мы где-то пасем задних. Сейчас вон в этом самом, у нас в Красногоровке двенадцать сепарских каналов, ну, я имею ввиду, Россия там, ДНР и всё, ни одного украинского. Что они хотят дальше, какую, что они хотят поменять? В общем, проходит какое-то время, они меня отправ… продолжают грузить, там, то да се, ну, и я и говорю: «Ну, давай, что ж, ну приходите. Ну раз вы такие, приходите, приходите. Я, как бы, но я вам говорю, я отвечаю, я буду в вас стрелять». Ну, мол ты там та-та-та-та, я говорю: «Ну, давай, в общем, вы знаете меня, знаете, что, буду говорить, будем стрелять». И в какой-то момент я понял, что, в принципе, вот эти размахивания флагами, там, и все такое, в общем, это не мое, я этим не буду заниматься. Там собирались самообороны какие-то там ходить, там какие-то засады там. Но это все, ну, это детский сад, этого никто, не умеет это делать, это никто не умеет, ну… Опять начались эти добробаты. Уже имея горький опыт Чернобыля, когда у тебя нету или печати, или подписи, или чего-то, чего-то, чего-то, я прекрасно понимал, что эти добробаты – явление временное и через некоторое время забываемое. Потом ты будешь рассказывать, что ты не осёл долго и нудно, что ты воевал, что ты это, и никому до этого не будет дела, покажи бумажку, все. И я своим пацанам сразу объяснял, что если идти, то только в збройні сили, это какая есть, но это штамп в военном билете, это, какие-то архивные документы, это, это, это, это, это. То есть, можно уже где-то в крайнем случае там какое-то время пройдет там или что там, но ты все равно там где-то что-то найдешь. А в этих – нет, ну это партизанский отряд, там, имени Павлика Морозова, собрались, повоевали, разбежались – и никто, зовут никак. То есть, мое было однозначное решение только в армию уходить. Ну все, я там в военкомате немного там поскандалил с ними, во-первых, возраст уже такой что, ну…

В.Н.: Не хотели брать, да?

В.М.: Да, да. Военком там грузил, что, а кто в Харькове останется, а если сюда пойдут, где мне потом людей брать, вы сейчас все поуходите. Прятал у меня там военный билет, отбирал, там, ну, как бы…

В.Н.: А когда это вы пошли?

В.М.: Четырнадцатый год.

В.Н.: Сразу весной, да еще?

В.М.: Июль.

В.Н.: В июле.

В.М.: Июль. Ну, мы еще мы когда приехали в 92-ю, нас на плацу было семь человек всего. То есть, самые первые мы приехали. Потом уже набрали пять тысяч. И вот с этого момента как бы, ну, дум-дум-дум, начались вот эти вот наши (вздыхает)… Ну, каждый этап, вот, опять уходишь ну, в неизвестность. Ты ж не знаешь, никогда такого не проходил и не знаешь, как это должно быть. И вот каждый этап я чего-то запомнил, когда… Ну, я всегда в общем-то представляю, но я не знаю, как это будет, да? Я понимаю, вот – бац, повестка. Мне уже там в военкомате и подписали, все там. И я понимаю – тихо, тихо, это уже повестка. Это уже как бы, ну, это уже не слова, это уже официальный документ. Потом мы приезжаем вот, в Башкировку, и нам начинают выдавать форму. Я помню, сколько у меня там было формы там, допустим, еще при Советском Союзе. Там штаны, там галифе, сапоги там. А здесь у меня там тюх-тюх, каска там, котелок там, блин, я как-то, ну вот опять. И я, ну, понимаю, что, ну вот, с каждым шагом у тебя отрезается, отрезается дорога назад – нету, нету, нет. Ты уходишь в какое-то новое там измерение. И когда нас заводят еще в одну палатку и записывают какой-то типа как идентификационный какой-то номер и фотографируют тебя. То есть, ну я понимаю, для чего это все делается как бы (хлопает)…

В.Н.: Угу.

В.М.: (Хлопает) Тут я понял, что это уже, тут же, как бы нет... (звонит телефон).

В.Н.: Угу.

В.М.: Ну, и здесь уже как бы вот, тут я начал понимать, что, в общем, я… такого я еще как бы не испытывал. Вот это вот, ну, ощущение того, что еще пять минут назад было не так, а уже ты… Причем ты сознательно идешь на это. Это, в общем-то, чувство такое вот, и мурашки бегут по коже, и, ну, во-первых, это, опять же, ты не понимаешь, что будет завтра, ты не знаешь, ну, когда, ну, неуверенность, неуверенность. Не в том, что ты правильно делаешь или это, а неуверенность, вот, куда тебя поведут сейчас, что с тобой будет через двадцать минут, какие задачи тебе там поставят, ну, можешь ты их выполнить или не можешь. Ну, уже, во-первых, же ж возрастная категория, и что-то ты умеешь, чего-то не умеешь. Но армейская жизнь была далеко там позади, поэтому в общем-то, ну, переживал я там за это. Тем более я потом попал в разведроту. Для меня это был тоже, в общем-то, определенный шаг. Я переживал опять же, чтоб, ну, ни дай Бог, не подвести кого-то.

В.Н.: Ну да.

В.М.: Одно дело, ну, отвечать за себя, а другое дело отвечать за людей. Поэтому, в общем-то, дым-дын-дын, ну, пацаны попались такие, ну, из, скажем, из командиров, ну, тоже пацаны, и капитан. Та не, говорит, там, в принципе, те же задачи, что и у пехоты, только но более, скажем так, такие…

В.Н.: Специфические.

В.М.: Специфические, да. Так же все то же самое. И я попал в разведроту. Ну, в общем, собственно, по сегодняшний день я в разведке служу, ни капельки не жалею, интересно.

В.Н.: А как родные отнеслись к тому вот, что Вы решили?

В.М.: Ну, вы знаете, жена… Ну, жена прекрасно понимала, что я все равно сделаю так, как я сделаю. Она, может быть, ну, она не перечила особо. Ну, наверное, там, в душе там что-то там скребло, ну конечно, переживают все. Маму мы постарались ограничить в информации. Ну, она знает, что я в Чугуеве, она знает, ну, как бы, что я, ну, я болею армией, она…

В.Н.: Тоже понимает.

В.М.: Понимает, что я в Чугуеве, что я где-то там, ну, периодически в какую-то зону АТО выезжаю, заезжаю, в общем, какие-то эти. Ну, потому что все равно воюют, на самом деле, людей не очень много, понимаете, и когда на передок приезжают, ну, те же журналисты, те же…

В.Н.: Волонтеры?

В.М.: Волонтеры, те же и киношники там, и все такое прочее, ну, волей-неволей ты все равно попадаешь, вот, в поле зрения. А если еще ты делаешь какие-то интересные там щепетильные вещи, ну всегда люди ж ищут, где бы что такое, выцыганить. Ну а у нас там, ну, четырнадцатый-пятнадцатый год, мы делали там интересные мероприятия, поэтому, в общем-то мы прогремели там. Ну, с хорошей стороны, я имею ввиду. И за нами они там устраивали как бы охоту, чтоб там поснимать, по… интервьюшку взять, там, по это самое. В общем, мы там были на слуху, как-то так. Ну, это как бы не то, что я там чего-то это, я просто там…

В.Н.: Ну понятно, что мама все равно узнала все.

В.М.: Мама периодически меня, в общем-то, видела по телевизору, ну, потому что… Ну, я одно время, как правило, всегда это было только в балаклаве, ну, лица никогда не это самое. Но, опять же, меня узнают мои одноклассники, меня это, хотя они видят, как бы, лицо закрыто, одни только глаза, ну, наверное, узнается очень легко. То есть, друзья видят, там это. Потом я уже думал, что буду уходить из армии. Я там дал еще одно интервью по контрабанде. Мы перекрыли там канал контрабанды, и, собственно, меня попросил Булатов Дима. Он с нами служил, и я, в принципе, с ним в нормальных отношениях. Я не знаю о его, там, никаких прошлых заслугах, я с ним не встречался в прошлой жизни. Я знаю, что он служил здесь, он служил на передке, и для меня это, в принципе, показатель. Ему надо было дать там на прикрытие. Там приезжала ICTV группа, и он попросил, ну, чтобы я со своими пацанами его прикрыл. У меня все были на выезде, я поехал один. Мы выехали с ним, они брали у него интервью, и там, как бы, потом говорит, ну, в общем-то больше никого нет, можно мы как бы, у вас еще там пару вопросов, ну потому что, ну как бы сюжет. Ну, я смотрю, уже как бы вроде дело к дембелю, ну, так, и они меня запустили в воскресные, как оно там, итоги, ну, что там.

В.Н.: «Факти тижня».

В.М.: Во-во-во, и, как бы, там, это самое, ну, такое в общем. И там, ну, как бы здорово, такой весь из себя развешанный с автоматами, со всеми прочими. То есть, ну, не Чугуев, далеко не Чугуев. Тем более, ну, там вставка, мы там это дело разложили, в общем, кому понятно, тому понятно.

В.Н.: Ну да.

В.М.: Ну, ничего. Мама, в общем то, там… Ну, и здесь повторно я ухожу в армию. Я говорю: «Мама, ну, ты понимаешь, я уже как-то… ну, мне там проще, чем здесь». Уже я понимаю, что я делаю. Здесь вот эта вот галиматья, неразбериха, вот это вот выживание какое-то. Ну, тем более ты понимаешь, что уже тебя, ну, киданули в этом государстве так, и неоднократно причем, мордой об землю, что уж лучше принять какую-нибудь неприятную… попасть в какую-нибудь неприятную ситуацию, но с оружием в руках, я так считаю. Потому что, чтоб тебя просто гоняли по твоему огороду и топтали твою клубнику, и ты ничего не смог сделать – ну, для меня это самое страшное. Я, ну, я считаю, что я должен отбиваться. Отбиваться мне государство не разрешает ничем, только старается меня убить. И наше государство в том же, в том числе. Соседнее, еще и наше. Поэтому, я не знаю, как будет завтра ситуация складываться, я не знаю, но мне лучше, мне намного надежнее и спокойнее, если рядом со мной лежит мой автомат. Вот, как бы вот.

В.Н.: Вы контракт, да, подписывали?

В.М.: Да.

В.Н.: Ну вот скажите вот к этому, ну я не знаю, вот Ваше мнение, это как раз и к Чернобылю немножко вернемся: делает ли, как вы считаете, делает ли наше общество какие-то выводы? Вот из таких вот катастроф. Ну, вот по сегодняшней ситуации сложно сказать, она у нас не окончена, да, как бы, еще неизвестно что будет.

В.М.: По сегодняшней ситуации я могу сказать по тем людям, которые живут там, их ничего не научило, абсолютно.

В.Н.: То есть, выводов не делают?

В.М.: Абсолютно. Это, ну, единицы, единицы. То есть, во-первых, так, это отсутствие информации, во-вторых, это лживая информация, которую мы получаем, ну, вернее, здесь получают люди. И все как-то думают, что это так все будет, ну, вот, сугубо индивидуально. Война – это такая как бы индивидуальная вещь, что вот, если я хороший, и я вот, если я там за «вэ-вэ-хэ», то значит меня вот, а вот он – да, ему вот туда в огороды прилетит, а мне нет, и ничто меня не тронет, и завтра у меня будет уже тысяча двадцать рублей зарплата и так далее, и тому подобное. То, что как летит «Град» или как стреляют танки – это вообще люди этого и приблизительно не понимают. Что будешь жить в погребе, что будешь жить без света, что будет… То есть, мои родственники мне как-то было заявили, это два года назад: «Да пусть уже лучше война, чем вот так вот жить». Ну, они на Барабашке, то есть, на Благбазе торгуют, поэтому, ну, для них там минус пять долларов где-то с какой-то пары там обуви – это все, это смерть. И причем это было сказано: «Да пусть уже лучше война, в конце концов, чем мы будем вот так вот жить, ну сколько же можно!». Ну, все, я их просто тупо вычеркнул из своей жизни, они для меня закончились после этой фразы. Я говорю: «Я тебя, суку, я тебя, ну, просто, тебя надо посадить в багажник и вывезти туда просто на неделю, чтоб ты научился срать стоя, чтоб ты понимал, что такое, когда гахнет рядом». Ну, одно дело, ну мы, мы солдаты, нам как бы это. Ну, вот, чтоб ты понял, что это такое. В погреб тебя посадить, чтоб ты без света, чтоб ты последнюю норковую шубу сменял на тушенку. Чтоб ты прочувствовал всю полноту, ну что такое «пусть уж лучше война».

В.Н.: Ну да.

В.М.: Чтоб ты не знал, куда бежать. Ты вышел в магазин, а назад добежать ты не успеваешь – обстрел начался. Или лягай под забором лежи где-то, или, ну, вот – все прелести жизни. А то они думают, что это вот будет вот только здесь, потому что эта собака вот тут живет, ну, это к примеру, этим уж достанется, а мы живем вот здесь, а нам – нет, нам… А вот по телеку показывали забор какой-то по «Новой почте» кто-то куда-то хотел отправить. Они этим забором чи ворота кто-то куда-то снял. И, я ж говорю, ну опять же там, все хотят какие-то факты жаренные там, что-то приукрасить. Вроде кто-то из какого-то добробата, или что снял какую-то калитку и хотел по «Новой почте» отправить. Ну, короче, это бред там сивой кобылы. Может, оно и было, может, оно и это. Ну, короче, они мне за этот, за эту калитку год мозги полоскали.

В.Н.: То есть, год?

В.М.: Ну, год: «они ж там на "Новой почте"…» Да вы не представляете, что такое война! Вот, война – она несет за собой подвиги, трусость, мародерство, убийство, алкоголизм, наркоманию. То есть, там такой букет! Ну, пальцев не хватит, что вот это все подразумевает слово война. Там у кого как крышу сдвинет, никто не знает. Кем ты будешь завтра или сегодня там, или кого ты увидишь из своих друзей там без ног, без головы. Сегодня, в общем, еще ты был нормальным, завтра твоего товарища – раз, принесли, а у него головы нет. Ну, то есть, как ты к этому отнесешься, что с тобой будет послезавтра, если тебе попадет в руки какой-то, если ты до этого кролика не мог зарезать, и тут да, попадает. Вы понимаете, да, к чему я веду? Там все в течение там ну минуты может смениться. И вот они там мне пытаются кто там, что там? Да ты не знаешь, кто к тебе зайдет завтра во двор: чечен зайдет, или этот самый зайдет, ужгородец. Но если он почувствует опасность, это так, ну, это инстинкт самосохранения. Если человек почувствовал опасность, я иду и понимаю, что сейчас может, я брошу туда гранату, я не буду долго думать, и будешь ты там сидеть. Ты, дебил, простой гражданский, или я просто расстреляю тебя с автомата, если мне, ну, покажется, что ты что-то там как-то не так руками там. Я на войне, я себя спасаю. Я не дам себе, то есть, выстрелить в себя. А потом, то будет уже потом. Вот, люди как-то вот это они не понимают. Они думают, вот это вот киношка про войнушку, как-то так вот. Все равно наши, наши придут, наши победят, наши ж, они впятером всех постреляют. Ну, фильмов про войну насмотрелись, и вот это вот подсознание работает, что вот это вот как-то вот, они, наши своих не бросают, в плен не сдаются, «за Родину», «за Сталина». Ну, вот, это все вот этот информационный прессинг, он до сих пор работает. Для этого, я не знаю, как их надо переучивать. Их надо толи вывозить туда, ну вот, чтоб они. То есть, те, которые там, они уже привыкли, они свыклись с войной.

В.Н.: Кстати, тоже, да.

В.М.: Местные. Они, по всей видимости, уже даже не хотят чего-то другого. У них нормально сейчас идет подпитка гуманитарной помощью. Там тридцать килограмм, допустим, гуманитарки в месяц на человека. Сегодня ахметовская, потом Красный крест, потом Украина, потом… Они четко понимают, где сегодня дают, завтра там. У них вот это только движение между гуманитарками. Им абсолютно пофиг, кто стреляет куда, зачем стреляют. Работать они в жизни уже не будут, потому что тридцать… У вас есть столько тридцать килограмм в месяц, ну, чтоб вам принесли и дали – на! Да плюс принесли еще оттуда, а, шестьдесят будет. Вот так!

В.Н.: Это в «серой зоне»?

В.М.: Да, да, да. Ну, и отсюда там, допустим, та же там маленькая Красногоровка, Авдеевка. Именно те, которые, в общем-то, в зоне огня. Их вот так вот подпитывают, они нормально себя чувствуют. Конечно, нет света, нет это, там, хата лопнувшая пополам. Но все равно – нет, нет, я никуда не поеду. Две пенсии там, две зарплаты, я знаю, что они и там получают, и там получают. Дурачка включают, и... ну, живут, радуются, в шахту никто не полезет уже, нет.

В.Н.: А вот из тех вот знакомых Ваших сослуживцев из России с кем-то остались у вас связи, то есть, ну…

В.М.: Более или менее в нормальных этих самых?

В.Н.: Да, да.

В.М.: Ну, скорее, нейтральные.

В.Н.: Вы стараетесь эту тему не затрагивать, да?

В.М.: Нет, я все равно эти темы сваливаются на войну. Я не вижу нейтральности. Я понимаю, мы или воюем или не воюем. Никакого «ну вы же пришли», я говорю: «Нет, это не мы пришли. Это наша страна, и мы тут будем разбираться сами». – «Вы же людей за то, что язык…», я говорю: «Я с тобой хоть раз по-украински разговаривал? Ты слышал от меня украинское слово? Я могу с тобой перейти на украинский уже давно». Я українською мовою володію досконально, ну, хай, не дуже досконально, але… Но для тебя, дебила, я вполне, чтоб ты не запутался, чтоб ты ничего там не подумал, я с тобой, уродом, разговариваю на русском языке. Что тебе еще надо, кого я щемил? Мы были с этими донецкими, я вместе с этими донецкими ездил в Москву на встречу. У меня мой друг, ну, я не знаю теперь уже, бывший, будем считать. Он из Донецка, мы ездили в Москву. Теперь он там, я здесь: «Вот ты по нему стреляешь». Я говорю: «Так заберите его себе. Они хотели в Россию, хай идут». Они хотят… не-не, никакой автономии, никакой этой. Или они уедут в Россию, или здесь. Ну, я не знаю, ну может, забор они будут, ДНР, вы же их не хотите принимать в свои эти. Одно дело Крым. Крым – там ситуация скользкая, потому что автономная республика, со своей Верховной, Верховной радой, со своей там конституцией. То есть, там можно было промутить вот эти, ну, референдум за соединение. А здесь вы могли только за непонятно что. И пожалуйста, вы индеец, вы сделали какие-то два племя там, а то, что вы хотите дальше, ну, как бы, ну, во всяком случае, нас надо как минимум поубивать, потому что мы, ну этого мы сюда уже не допустим, вот и все.

В.Н.: А вот здесь вот тоже вот вопрос, наверное, по поводу памяти, по поводу мероприятий. Вот, как Вы считаете, вот, чтоб люди делали, ну, вот правильные выводы, по Вашему мнению, какие надо проводить вот памятные мероприятия, вот по той же Чернобыльской катастрофе, по тем же событиям в Украине, Майдан вот, ну, опять же ж, война, она у нас не закончена, поэтому мы не можем пока об этом говорить. То есть, какие, вот, по Чернобыльской катастрофе? Да, у нас два дня есть –день ликвидатора, ну, и 26 апреля. Нужно ли какие-то эти мероприятия проводить?

В.М.: Ну, то, что, конечно, напоминать сообществу надо об этих датах – это однозначно. Но, тем не менее, это все переросло в рутину. Никто уже на это не ведется, никому это уже неинтересно. Это так – чисто отбывается номер. Я знаю по своим там люботинским. Все эти организации – афганцы, чернобыльцы – это все ручные организации. То есть, за колбасу и за ящик водки они будут стоять, голосовать, там это. Все это прибрали, статистику голосующих, не знаю, надо звонить председателю, звонят: «Коля, надо от вашей организации подписать там», всё…

В.Н.: Подписали.

В.М.: Подписали. Что, за что, куда? Без разницы. Просто Коля знает, что два дня – будет накрыта «поляна». Ну, организован какой-то митинг и накрыта «поляна». Все остальные мероприятия – нафиг никому ничего не надо, никто ничего уже не проводит, никто. Ну, может, они и ездят на какие-то координационные советы, там, или это. Я принципиально самоустранился из этой организации, почему – потому что, я открыл свою новую. Я ж и председатель «Спілки учасників бойових дій».

В.Н.: А, но это Вы… Угу.

В.М.: У меня сейчас своя спилка, там вошли пацаны те, которые воевали.

В.Н.: Вот сейчас, угу.

В.М.: Это сейчас мне намного интереснее, чем вот эти вот, ну, инфантильные вот эти вот существа, которые там вот это вот собираются два раза в год. Я не говорю, я не в укор, но они, они никакие. Они никогда не проявили никакой инициативы, они никогда не… То есть, дали какую-то гуманитарку: «Ура!»

В.Н.: А вы принимали участие, да, вот в этой работе?

В.М.: В этом самом? С самого начала. Я, когда только создавалась организация, я был как бы вместе с председателем, вот, вот, вот, вот, всегда рядом, всегда в каких-то там.

В.Н.: Ну, Люботинская?

В.М.: Я даже голодовку вот, участвовал в голодовках там.

В.Н.: В Киеве, да?

В.М.: Нет, в Харькове.

В.Н.: В Харькове?

В.М.: Да. Я не помню какой: восемьдесят седьмой-восьмой-девятый, я не помню.

В.Н.: То есть у самых истоков, да?

В.М.: Да, да. Его еще не было в Люботине. Мы ее, как бы, она на моих глазах организовалась. Потом я просто увидел, как она так же само исчезла. Нет, она есть, ну, она есть, в общем-то там: «Жителі міста Люботина», а також «Організація ветеранів Великої Вітчизняної, – ветеранів, Великої Вітчизняної, – афганців, чорнобильців». Ну, главное, для статистики все это подается, ну все. И вот это вот мои, так сказать, сослуживцы, вот, они пытаются что-то там якобы повлиять на жизнь города и о чем-то там… Ну, бывает, они найдут там какого-то спонсора или колокол повесят или это. Ну, это там опять же ж все, а потом они ходят и голосуют за него.

В.Н.: А почему вот вы тогда решили принимать участие в организации? (Звонит телефон). Пауза.

В.Н.: Я, правда, к сожалению, не помню, какой я вопрос задавала последний. Но тогда задам такой вопрос. По поводу мероприятий мы с Вами поговорили, а по поводу памяти: вот как Вы считаете, что надо помнить о Чернобыльской катастрофе? То есть, какую информацию мы должны передавать вот следующим поколениям, которые, в принципе, могли уже и родиться после этих всех событий?

В.М.: Охо-хо-хо, что мы должны передавать?

В.Н.: Или какие-то выводы, возможно.

В.М.: Я думаю, надо какие-то выводы делать. Передавать – нет, ну мы уже не передадим уже эту информацию. Она, то есть она затерялась. Она вспоминается два раза в год действительно и для тех, кто, ну если в этот день не посмотрел телевизор, он и не вспомнит. Вот и все. Это должно быть, ну, я не знаю, это должны быть какие-то стенды может быть, какие-то… Ну, это должно быть у человека перед глазами, оно должно мелькать. Оно должно откладываться в памяти. Потому что, ну, я вот тоже там работал. Недавно там журналистам помогали там в одном, в этом, они говорят, информация впитывается, да, откладывается в голове, если ее, ну, там пятнадцать раз в день, там, ну, там, по пять секунд.

В.Н.: Показывать.

В.М.: Да, ну, там, по телевизору идет там, допустим, тот, «колгейт», да? Колгейт, колгейт, колгейт – он триста лет тебе не нужен, но все знают, что это зубная паста. Просто там в течение недели по пятнадцать раз в день по пять секунд там, по десять вбросили и все. Никто не собирается, допустим, у половины людей нет там дома котов, но все знают, что такое «Вискас» и для чего он нужен. Так же самое и здесь – оно должно более быть доступно для людей. Чтобы он зашел в магазин – оп, а вот так, зашел там, я не знаю, где-то. Ну, и тоже этим насаждать, ну, не знаю, это, ну, наверное, должны как-то там все-таки это должен… Эта ситуация должна мониториться, и вот чего не хватает, эту нишу надо заполнять. (Вздыхает) Люди уже, люди уже потеряли этот Чернобыль, его для них не существует. Он существует только для тех, кто непосредственно с ним был связан или для тех, кто непосредственно как бы связан с теми людьми, которые были связаны с Чернобылем. Вот и все. Все остальное общество, оно перестало чего-то бояться, оно перестало. Все воспринимают Чернобыльскую зону как что-то такое. Ну, сталкеры какие-то, там охота на волков, что-то ля-ля-ля, бла-бла-бла и все такое прочее. Какой-то саркофаг строится, какой-то. Ну это ж опять – там секундные такие вбросы в новостях, которых можно вообще просто пропустить, не увидеть, не услышать, не воспринять как должное. То есть, это отсутствие информации. Информация должна быть, ну, я не знаю. Ну японцы как-то сделали, ну, они помнят по сегодняшний день Хиросиму, и, ну, преклоняются этому всему, а у нас ее… она исчезла.

В.Н.: А Вы, кстати, вот спустя вот столько времени, хотели бы побывать вот в Чернобыле, там, где Вы…

В.М.: Чернобыль меня не тянул никогда. Я не отбрасываю это, потому что я ездил в Германию по истечении, сейчас я скажу – тридцать лет прошло, и меня туда тянуло, меня всегда туда…

В.Н.: В Германию?

В.М.: Да. Я таки через тридцать лет туда поехал. На территорию своей воинской части я пришел, где было мое общежитие, там вот.

В.Н.: Это в каком городе?

В.М.: Фюрстенберг. Это, ну, там такое значимое место есть – Равенсбрюк, это где детский и женский концентрационный лагерь.

В.Н.: Да.

В.М.: Наша часть находилась на территории этого самого концлагеря. А вот за Чернобыль я никогда. Ну, там я дольше времени провел, там у меня как бы больше воспоминаний, больше таких вот, ну, моментов. Тем более там, ну молодость, да. Там всегда какие-то яркие, конечно, такие были эти и выходки там, и вытребеньки. Ну, было, что вспомнить. А Чернобыль – нет. Чернобыль, он прошел как-то, ну, обычная работа. Вот она за собой не потянула такого, чтоб я там, хотелось мне. Если будет возможность просто, ну, я бы проехался, если не будет – я, наверное, не обижусь. Он для меня как-то ничем таким значимым, именно вот это место, не отличилось.

В.Н.: А вообще сама вот эта служба, она как-то, как Вы считаете, повлияла на Вашу жизнь, сыграла какую-то определенную роль?

В.М.: В самом Чернобыле?

В.Н.: Ну, вот, то, что Вы были в Чернобыле на ликвидации последствий.

В.М.: На дальнейшую жизнь?

В.Н.: Угу.

В.М.: Нет. Сама служба нет. Это только повлияло на то, что я просто побывал в Чернобыле.

В.Н.: И все, да?

В.М.: И все, да. А как-то дальше, чтоб оно сложилось именно, чтоб там или повышение чего-то или понижение, нет, оно абсолютно – служба у меня ушла сразу, ну, как я ушел из армии, и остался только Чернобыль у меня на плечах, который мне пришлось потом опять тянуть, откапывать, выкапывать. То есть, это только я себе приобрел головную боль со всеми вытекающими, вот и все.

В.Н.: А вот Вы уже служите, уже третий год, да, получается, встречали вот еще среди своих сослуживцев человека, который тоже был в Чернобыле?

В.М.: Одного, и это мой товарищ, которого я тоже отправил в АТО.

В.Н.: И он сейчас тоже служит, да?

В.М.: Нет, он дембельнулся, но, как бы, ну больше я его не встречал. Я не знаю, ну, этот, который Юра Ворошилов, знаете, такого, да?

В.Н.: Знаю.

В.М.: Ну это он проводил там всяческие эти самые. Я думал, он через… Я не знаю, как вы меня нашли. В общем, так получилось, что это он меня, ну, мы с ним познакомились, разговорились, там, ту-ту-ту…

В.Н.: С Ворошиловым?

В.М.: Да, да. И когда он меня, это по его инициативе нас награждали у президента это вот награда «Двадцать пять лет Незалежності», или что-то, эта вот медаль, их там две штуки пришло на чернобыльскую организацию. Ну, вернее, дали там разнарядку там, не знаю, хотели тут награждать. Проскурина там хотели награждать, еще кого-то хотели награждать или что-то. Ну, Юра Ворошилов внес свои там пропозиции. Я не знаю, я уже здесь давно не был, как бы мне это, кто там. Ну, кого-то в связи с шестидесятилетием хотели наградить там, кого-то там в связи с еще чем-то. Ну, я там помню некоторые фамилии, лица еще помню, а людей, наверное, много. Здесь такого ну что, это подвал был еще, обычный подвал. Так вот, он когда подавал, там надо было описать, ну, якобы, на основании чего подается подання на награждение. Ну, вот мне не шестьдесят лет, у меня такая дата, что, с чем меня там можно было поздравить. Сколько в Харьковской области чернобыльцев – это или я не знаю. Вы не в курсе, не? Если я не ошибаюсь, он мне, по-моему, сказал, что тринадцать с половиной тысяч.

В.Н.: Ну, может быть.

В.М.: Это может быть в области или в городе, я не знаю. То есть, из вот этого количества чернобыльцев я первый и практически единственный ушел в АТО.

В.Н.: Даже так.

В.М.: То есть, после меня еще была, ну, известных еще два человека есть.

В.Н.: Ну, лично Вы знаете одного, да?

В.М.: Нет, я со вторым тоже я виделся, но его как бы вот я хорошо не знаю. То есть, по моим данным, пока только всего со всех чернобыльцев в АТО было три человека.

В.Н.: А вот Ваш коллектив… Ну, я не знаю, может, я неправильно говорю, с кем Вы сейчас служите, они знают, что Вы чернобылец? Как-то вот всплывает эта информация, нет, рассказываете ли Вы такие истории?

В.М.: Нет, ну, это нет, ну, единицы.

В.Н.: Единицы знают, да?

В.М.: Ну, я на этом не акцентирую внимание. Это как бы..., ну, это моя головная боль и ну, мы не в том месте, понимаете? Армия – это там, ну, там не жалуются, там нет, чтоб что-то болело, чтоб что-то это. Нет, там нет. Это другая ситуация, там убивают. Поэтому там рассказывать, что у тебя там пальчик болит или это, это просто, по меньшей мере, это смешно. Никто там на такие вещи, на свои там личные, там, животик заболел или там что-то это…

В.Н.: Ну, я имела ввиду, может, жизненные истории какие-то?

В.М.: Нет, жизненные истории – это одно, это можно их связывать с чем угодно, и рассказывать, лишь бы вечером там поржать где-то что-то. Вот это рассказывается только такие вещи – позитив, только позитив. А там хныкать где-то что-то вот там вот у меня ай-яй-яй, ой-йой-ой – не, это вообще. В армии, тем более в таких условиях это вообще не принято.

В.Н.: А вообще есть в Вашем кругу общения какие-нибудь чернобыльцы вот кроме Вас? Вы общаетесь с кем-то?

В.М.: Ну вот один человек только мой, тот, который у меня.

В.Н.: Тот, который в АТО был?

В.М.: Да. Это золотой человек. Я с ним, как бы, мы с ним нашли общий язык. Он такой же патриот, как и я. Он так же верит в то, что надо защищать Украину и с оружием в руках. И он действительно, он даже старше меня, но он пошел после меня. Он переживал, что тоже там он в годах, там не это. Ну ничего, сходил, и я вот сегодня утром к нему заезжал в гости, он сейчас дома, в принципе, тоже. Ну, я вижу тоже, опять началась ломка. Это уже, ну, предпосылка к тому, что человек может таки опять вернуться в АТО. Ну, это все, ну, наркота своего рода тоже, эта армия – это, ну даже не армия, война.

В.Н.: Ну да. Хорошо, спасибо, хотите еще что-то добавить?

В.М.: Спросите.

В.Н.: Пожелания?

В.М.: Спросите – отвечу.

В.Н.: Хорошо, тогда все, спасибо.