Аудио №1

Наталия Козлова (Н.К.): Итак, сегодня у нас 3-е сентября 2015-го года, находимся мы в помещении Союза Чернобыль, в Харькове. Беру интервью я, Козлова Наталья, у, представьтесь, пожалуйста.

Татьяна Иванова (Т.И.): У Ивановой Татьяны Николаевны.

Н.К.: Очень приятно. И первый мой к Вам вопрос, он достаточно обширный, это вопрос-просьба, просьба рассказать историю Вашей жизни. Вот, что считаете нужным.

Т.И.: Родилась я в совершенно рабочей семье, абсолютно. То есть отец – рабочий, мама – строитель. Жили мы на Новых Домах. Училась я в 11-й школе. Чудесные у меня… чудесные у меня…

Н.К.: Да вы что!

Т.И.: Чудесные воспоминания об этой школе, сейчас расплачусь.

Н.К.: Я тоже училась в 11-й школе. (смеется)

Т.И.: Да, очень хорошо. Жила я рядышком. То есть, детство было как у всех советских детей, наверно такое беззаботно-сандальное. То есть у нас, в общем-то, политика не интересовала, потому что было стабильно, мирно, достаточно долго. Ну, детство оно, наверно, беззаботное, потому что все, что нам давали, было достаточно. Больше не хотелось. Училась я хорошо, была очень активная, была спортсменка. Я занималась фигурным катанием, да. Занималась английским, занима… и не любила биологию. И я на сегодняшний день биолог, врач-лаборант, работаю в институте терапии, в отделении реанимации вот уже 30 лет, да. Ну, как-то так все было настолько безоблачно, все шло так, как я хотела. Ну, так как я, собственно говоря, такой вот немножко человек противоречащий, противоречивый. То есть, я закончила 9 классов, на тот момент это было ЧП. Я ушла с 9-го класса, потому что я захотела самостоятельно принимать решение.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Я приняла решение поступить в медучилище. В медучилище мне не хватило полбалла на тот факультет, на который я хотела, и стала я лаборантом, фельдшером-лаборантом. Выпустилась и пошла работать в институт терапии, в котором я сейчас работаю. Ну, по стечению некоторых обстоятельств мне предложили перейти в другое место, потому что ставка была пока декретной. И я перешла в 1-ю больницу, тогда называлась это клиника – 1-я городская больница имени Ленина. Находится она на Карла Маркса, откуда и была командирована.

Н.К.: Угу.

Т.И.: То есть, мне было 20 лет. У меня день рождения 18-го января, мне было 20 лет и 15-го сентября 1986-го года… Собственно, когда случилась авария, в мае, я в мае я узнала об этом. Мы были на вылазке. То есть, было все настолько хорошо, была такая чудесная погода, и вдруг среди ясного неба пошел ливень, ливень просто. Мы попали под него конечно. Но в 20 лет, вы знаете, мне наверно было все не страшно. Вернее, ничего не было страшно. А 15-го сентября я в поликлинике сидела на приеме, брали кровь с пальчика. Это районная поликлиника, и подошла заведующая и сказала: «Завтра в 7 утра на территории 4-й больницы собираются люди. Ты будешь командирована в город Иванков, возьмешь с собой микроскоп». Эта командировка датирована была 17-м сентября, то есть 15-го мне сказали, день я готовилась, 17-го в 7 часов утра я уже была на территории 4-й больницы. Что меня поразило на тот момент: я ребенок, в футболке, в юбочке в короткой и пришли, я скажу, как тогда мне казалось – тетки 40-ление. Ну, вот сейчас я 50-летняя тетка. То есть это были, я хочу сказать, что это были специалисты взрослые. Это были все подстанции города Харькова на скорых. Это были люди, которые уже имели какой-то опыт, имели семьи, имели детей, имели работу, имели какие-то квартиры, какие-то истории. То есть, это люди с какой-то определенной историей. У меня история еще не началась. То есть, после школы в училище и все. То есть, я отработала фактически… я закончила училище в 1985-м году, а в 1986-м меня призвали. И я как бы немножко возмутилась, а заведующая сказала: «Ты военнообязанная, поэтому ты поедешь». Страха не могу сказать, что не было. Был страх не физической боли, а страх перед неизвестностью, понимаете?

Н.К.: Угу.

Т.И.: Слово радиация – это такое что-то абстрактное, его невозможно укусить, лизнуть, понюхать, ощутить, осязать глазами. Это что-то такое, что можно, как потом я поняла, как, как она воздействует. Я ее очень хорошо потом чувствовала все… Ведь выброс радиации был периодически, очень часто в течении суток. Сентябрь, авария в апреле, то есть в сентябре еще было все живо. Значит, сели мы на автобус, поехали с врачами. Врачи, лаборанты. Лаборантов было 2 девочки, со мной была еще одна 20-летняя девочка. Врач у нас был достаточно взрослый, ему было под 70 лет, дядя. Не помню имена, не помню. Вот. А бригада, фельдшера, врачи были взрослые люди. У нас 9 подстанций, то есть было 9 бригад. Люди очень веселые. Вообще медики очень… Вы знаете, это наверно такая какая-то определенная категория людей: выносливые, сильные, ну, я говорю в общем. Это люди, которые, когда плохо, они умеют держать это в себе и в то же время сострадать. Я говорю о своем поколении.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Я не хочу сейчас никого судить, кто какой. Люди бывают разные как среди медиков, так и среди педагогов. И приехали мы почти ночью в Иванков. То есть, в Киеве было все хорошо, никто нас не останавливал, доехали до Иванкова, это было КПП первое. В городе Иванкове вечером нас встречали бригады скорых, которые уезжали, а мы заезжали. И вот на этом КПП забрали у нас документы, фотографии и делали нам пропуска в зону. Я покажу обязательно.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Каждая зона была с пропуском. Пропуска носились на резиночке на груди, ну, кто как хотел, и на них была написана зона. Предположим: «Припять», «Чернобыль» и была такая зона «Всюды» или «Всюду». Это значит, везде можно было. То есть у меня, на моем пропуске было написано город «Чернобыль», поэтому, в Припять меня не должны были пускать. Но, так как я человек, не могу сказать какой, очень такой непредсказуемый. Приехали мы туда, сделали документы. Мы заехали в зону, остановились в городе Чернобыль. Достаточно спокойный город, просто не ездят машины, не ходят люди, вот и все. Красиво там очень, очень! Очень зеленый, красивый город, ну, это скорее пгт такой вот. Разместили нас в Чернобыльской вахтовой больнице. На момент мира это была обычная районная больница Чернобыльская, она была единственная. Почему-то нам не дали матрасы, мы спали на панцирных сетках (смеется) сутки. Вот, потом нам все выдали, выдали эти белые куртки, белые брюки, белые шапки, «лепестки». Ну, так как мы были очень молодые то мы… Нам дали сутки, чтобы вшиться. Потому что размеры были для взрослых женщин.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Ну, там женщина, вы знаете, это даже не имело значения, потому что куртки у нас были на мужскую сторону. Это как бы не… особо не имело значения. Вот, и рядышком была лаборатория, мы пришли в лабораторию. Сейчас будет смешной случай. Лаборатория очень маленькая. Ну, это такая сельская больница районная, маленькие кабинеты, коридорчики, двухэтажная такая масенькая. И лаборатория это такой маленький закоулочек, в котором стоял огромный шкаф с бесконечным количеством папок, столик и окошко. И как-то все так серенько, все как-то так темно. Деревья сумасшедшие, никто не ухаживает. И пошла, на улице нашла горшочек с традесканцией, помыла его, подула, принесла в лабораторию. А 3 раза в день приезжали дозиметристы, мерили уровень радиации. И приходили мальчики со шлангами, поливали полы. То есть, мы как лягушки жили. И когда пришел дозиметрист и увидел этот цветочек шикарный, цветочек традесканции… Ну, в 20 лет я такого еще не слышала, такой отборной брани (смеется), но тогда я услышала.

Н.К.: (смеется) Ну, ну.

Т.И.: То есть, радиация была, конечно, катастрофическая на этом цветочке. Но мне хотелось красоты! Я начала наводить порядочек, вытирать, сдувать с папок пыль. Ну, я не понимала просто. Потом, когда мне все это объяснили, что пыль – это как раз самый опасный элемент, пыль. Радиация ложится в виде пыли. И вот нас мыли, мы как лягушки в этой воде, дозиметристы ругаются и каждое утро… У нас рабочий день был 18 часов – с 6 утра до 12 ночи. Спали мы 6 часов. 18 плюс 6 равно 24. 3 раза в день нас возили в шикарную столовую, потому что это было бывшее СТО, там ремонтировали (смеется) машины. То есть была какая-то такая система, талоны, подносы. Первое время, когда «лепесток» снимается, висит, вся еда в «лепестке». Ну, это я просто рассказываю какие-то такие моменты, вот знаете, какие-то яркие такие.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Еда была… Сказать, что мы питались как министры – ничего не сказать. То есть, сметану можно было переворачивать – она не упала бы. Там я не знаю, какая жирность была. Еды было очень много, очень много мяса, все было вкусно. Но съесть это человек не мог. Ну, потом мы талоны поменяли там на всякую ерунду. Дело не в этом, просто кормили нас очень… знаете, вот как откармливали, поддерживали. Спиртное было запрещено. Запрещено. Вот когда говорят о том, что наливали вино – не было у нас такого, я честно говорю. Может быть, там кто-то что-то где-то, я не хочу об этом говорить. Я могу сказать, что нам никто ничего не наливал. Единственное, нам приносили во флаконах настойку эхинацеи.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Ну, это иммуномодулятор, скажем так. Ну, пили – не пили, да, из крана воду мы конечно не пили. То есть, нам постоянно поставляли в ящиках «Байкал», Оболонскую воду и, по-моему, Pepsi, я не помню. То есть, пей, сколько хочешь, но воду обычную без газа – нет. Я уже говорила о том, что медики очень веселый такой народ, очень такой, знаете, вот из ничего сделает праздник. Смеются, улыбаются несмотря ни на что! И в какой-то момент, я смотрю, мои скорые… Да, на прием привозили людей, которые ездили на реактор. То есть, они сдавали кровь, мы считали уровень лейкоцитов, ехали на реактор, возвращали с реактора, мы снова берем кровь, считаем уровень лейкоцитов. И в зависимости от того, что там написано, если что-то критическое, предположим, уровень очень высокий, мы говорим врачу, который тоже в поликлинике сидели, и этих ребят больше либо не пускали, либо… ну, судьбу не знаю, что было. То есть, мы должны были докладывать о состоянии крови, нормы крови. Имелось ввиду не вся кровь, всю кровь мы делали редко, только лейкоциты. Это то, что отвечает за иммунитет – белые кровяные клетки. Это то, что страдает, это первый росток, который страдает при воздействии ионизирующей радиации. Падает уровень лейкоцитов, снижается иммунитет, ну и, собственно, лучевая болезнь, вот.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Вот. И все было бы ничего, если бы в какой-то момент скорая не ехала на реактор, я говорю: «Возьмите меня с собой. Я хочу посмотреть на рыжий лес». Что такое рыжий лес, ну, вот почему он рыжий? Он сгорел? Почему он стоит? Он же должен упасть? Ну, вот знаете, вот сознание ребенка. 20 лет, ну, это еще, вы знаете, это какой-то, да. В Иванкове хотели меня оставить, я говорю: «Вы знаете, я хочу в Чернобыль». Ну, мне надо было посмотреть на рыжий лес. Глупость это, случайность или это закономерность – не могу сказать. Я легла в скорой на пол, потому что КПП проверяют. То есть бригада: фельдшер, врач, еще один фельдшер, водитель. Я легла, чтобы меня не было видно. И я не знаю, можно ли говорить, уже можно – и приехали мы туда. Рыжий лес я увидела. Сказать рыжий – терракотовый. Вот такой вот цвет яркий и вот так вот сосны. То есть радиация просто, Вы знаете, как тайфун прошла. Не могу сказать, что они сгорели, они обесцветились просто. И я увидела реактор. Ничего такого: ни дыма, ни огня, ни… люди что-то снуют, возят, ездят. На тот момент у нас, в нашей ЦРБ жил, если я не ошибаюсь, режиссер Шевченко, который умер. Он снимал все это без защиты, потому что как снимать? Если все одеть на себя, то невозможно держать камеру. И он снимал с вертолета, при нем там вот происходили всякие ЧП, потом крючком кого-то поддело. Ну, радиацию вертолеты хватали наверно больше, чем наземный транспорт.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Он снимал с крыши, вот ребята это вот, обломки сбрасывали, а наснимали очень много. И мы черновики с ним смотрели вот в этой ЦРБ. Мы смотрели черновики будущего фильма, который сейчас показывают как документальный фильм, трагический фильм. То есть, там такие кадры, которые… Что-то, может, подчищали, но он очень правдоподобный, это действительно правда. То есть, ребята, которые за 3 минуты должны были забежать, взять, выбросить с крыши, прибежать. Было такое, что они оставались на крыше, и шла следующая бригада. И тот человек уже без сознания. Это не секрет, потому что, ну, без потерь такие катастрофы не проходят. Это была действительно катастрофа. И о том, что радиация каким образом действует на людей, я понимала, вот я вам сейчас расскажу, в каком виде. Вот я сижу на приеме: молодая девочка, относительно здоровая, здоровая. У меня начинают гореть щеки, и появляется привкус железа во рту. Но я это называла «железо». Какой-то металлический привкус. И все, приезжают ребята: «Да, был выброс». То есть, вот понимаете, вот как-то я воспринимала. Нас возили в баню каждый вечер. Мылись все люди только хозяйственным мылом. То есть, ну, это было, это такая, знаете, для меня это было не очень понятно, но людям было понятно.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Потом мне еще повезло встретиться с правительственной комиссией, которая приезжала туда. Нас вызвали, накрахмалили, отвезли в какое-то учреждение. Потом сказали, что это какой-то сумасшедший дом «Березка», потому что в комнате, в которой нас поселили, не было ручек ни в двери, ни в окнах.

Н.К.: То есть, это было здание, грубо говоря…

Т.И.: Не знаю… (смеется)

Н.К.: Больница для душевнобольных, я правильно поняла?

Т.И.: Я просто сразу обратила внимание. Ну, может быть. Вот, приехали вот эти вот. Я помню, там был Воробьев. Кто он был, что он был? Они были одеты очень просто, очень: какие-то рубашки. Я даже кому-то там пуговицу пришивала. И вот, значит, мы подождали, пока элита покушает, потом нас запустили к этому столу. Там был такой пир, что наверно в жизни я такого не ела (смеется). Ну, это детское восприятие вот какое-то такое, знаете, вот как вспышки какие-то. Да, самый главный герой моего рассказа – это петух Петр. Он жил на территории нашей больницы, у него по бокам не было перьев, но хвост был. Он был очень смелый, ручной. Я, лично, приносила ему сметану, вот эта, которая очень жирная.

Н.К.: Для петуха?

Т.И.: Да. Он ее ел с удовольствием, с удовольствием просто! Он не боялся людей. Но у нас была установка: нам нельзя было ходить в зелень. Мы ходили только по выложенным дорожкам. То есть, петуху можно все – на дорожку ставлю, я не могу его не погладить, он уходит. И эта привычка осталась у меня наверно… я приехала домой 3-го октября. Но я могу сказать, что до весны я боялась ходить. Ну, зима и весной трава появилась – я боялась. И осенью боялась ходить по траве. То есть, как было как некая установка – туда нельзя. То есть, только дорожки, только асфальт. Ну, это знаете вот, просто запрограммируешь себя на какой-то определенный какой-то момент и если это нельзя – это нельзя категорически. Это вот так.

Н.К.: А сколько вы там пробыли?

Т.И.: 3 недели.

Н.К.: 3 недели, ага.

Т.И.: Да. Вот, значит, что было еще интересно. Вот этот петух у меня ел-ел эту сметану. Я его обожала, потому что не было ни котов, ни птиц. Вот этот петух… Я вам принесу еще записку, у меня там жених был. Водитель. Он не жених, он просто приезжал и говорил: «Если тебя кто-то обижает, потому что я не видел детей здесь. Детей здесь нет, только вы вот здесь. Ты мне говори, я там…» И он мне написал такую записку, знаете, я ее не выбрасываю, у меня рука не поднимается, вот. Я принесу. Это она совершенно такая, не очень личная, но она очень ценная, вот. И петух этот исчез. Я не знаю, куда, я не знаю как, но исчез. Мы, грешна, мы ели яблоки. Яблоки были, вот если взять большой гранат – это яблоки. Деревья были… они просто просились, потому что очень много плодов, никто не убирает и ветки на полу были. Яблоки шикарные, орехи огромные. Мы ели, грешна, мы ели. Запрещали, говорили не делать, но мы ели.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Вы знаете, как-то к нам вот дети, как-то относились так вот по-доброму, но по-взрослому. Никто как бы… Мы делали все то, что делали взрослые, абсолютно. Если нужно убрать, мы убирали все, нужно кому-то постирать. Ну, мужчины. Нам давали специальный порошок, там была какая-то аббревиатура, я уже не помню, 3 буквы. Ну, я думаю, что военные знают. Вот в этом порошке стирали. Хотя, в принципе, можно было это выбрасывать, менять. Ну, это, знаете, вот издержки, вот. Если посмотреть фильм о вьетнамской войне, там все очень просто. Там оборудование… обмундирование, наверное, на большую сумму, то есть выбросить, одеть новую. У нас это все как всегда – постирал, зашил, нормально. Вот, еще я хотела сказать, что когда были звонки из дома, там был городской телефон, по коду мне звонили. Мне почему-то так было как-то… Мне звонил однокурсник, он был в армии, он служил в Черкассах, он мне звонил, говорит: «Ну, почему ты? Ну, почему ты? Ну вот, сколько людей, сколько взрослых людей в Харькове, ну почему ты?» И вот тогда я уже начала плакать.

Н.К.: Угу.

Т.И.: То есть я не понимала, какие будут последствия, не понимал никто. В 1986-м году люди, вот как сейчас АТОшники, вот начало было, добровольцы, вот тогда, наверно, это было вот такое вот на уровне сознания, на уровне какого-то суперпатриотизма, я не знаю. Медики – нет выбора, военные – нет выбора. То есть, о каких-то там вознаграждениях, могу сказать, что мне даже командировочные не дали. Мама сняла, простите, с книжки, дала мне деньги, потому что без денег совсем ехать нельзя. Вот. И мне тогда не страшно стало, а как-то вот одиноко, вот, знаете, что мне пришлось повзрослеть в 20 лет, когда все… Собственно говоря, в 20 лет мои одноклассники, они учились все, еще даже никто не работал. Все учились, было беззаботное детство, мороженое, парк, девушки, вот. И испугалась я по-настоящему первый раз, когда я приехала домой, 3-го октября. Да, кстати, в… приехали, наши скорые не пустили, нас вдвоем вывозили раньше, потому что мы дети. Кто-то решил, что нас нужно вывезти. В Киеве очень добродушные люди. Мы были в белых куртках, шапки мы сняли.

Н.К.: Вот в этих вот чернобыльских?

Т.И.: Да, да, да. Белые брюки и… сказать бахилы – не бахилы, ботинки на резиновой подошве, такие тиковые белые тоже. В Киеве к нам отнеслись никак, я вам покажу фотографию, мы на Крещатике сфотографировались. А в Харькове от меня полвагона трамвая отошло, потому что я в белом. Почему в белом? Я приехала в футболке и в юбке в сентябре. А уезжала, были заморозки, холодно было. Не заморозки, а холодно было. Поэтому пришлось в этой одежде ехать. Харьков как-то…

Н.К.: Более перепуганный, да?

Т.И.: Уж очень боялся, да. Но я много лет, почему-то хранила эти ботинки дома (смеется) под диваном. А пропуск тоже храню. И мы так подружились с этими медиками, хоть я, в общем-то, их в 2 раза младше их, что мы потом общались очень долго. И вот сейчас мы с одной, фельдшер, она уже правда не работает, мы общаемся с ней в «Одноклассниках», иногда видимся на 26-го апреля. Вы знаете, я вам честно скажу – я не жалею.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Почему, потому что точно так же, как можно сказать, вот, в АТО едут, да – почему там вот этот, а не этот. Ну, а так, в жизни, потому что кто-то должен быть смелее. Вот я считаю себя трусихой. А одноклассники мои, когда я приехала, они говорят: «Боже, какая ты смелая». Ну, это я ехала в никуда, я не принимала решения там какой-то подвиг или что-то совершить. Я просто поехала в командировку. Испугалась, я объясню почему. Я приехала домой, у меня очень начали лезть волосы. У меня очень хорошие волосы были. И это был настолько такой агрессивный процесс, что я просто боялась, что у меня их не будет. И был дикий кашель. Я кашляла, вот это был трахеит. Вы знаете, трахеитный кашель, когда кашляешь бесконечно и вот только спазмы, они не дают ни спать, ничего. Вот тогда моя поликлиника сказали, что мы без… мы не знаем, что делать, мы не знаем, чем лечить этот кашель.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Вот. Потом волосы так относительно восстановились, кашель как-то, как-то на кодеине, скорее мы его просто убрали, а не вылечили. Ну, все, и потом, я могу сказать, что 20 лет, 21 год, то есть ребята какие-то были молодые, как… Я даже какое-то время стала применять как тест это. Мне насколько было интересно, вот как человек ко мне относится. Я могу сказать, что процентов 80 ребят после того, как я говорила, что я съездила в Чернобыль, они просто, ну, пасовали.

Н.К.: Да Вы что?

Т.И.: Да. Я это открыто говорю, потому что для них это было: ой, прокаженная. Вот, вот в таком вот контексте. То есть, это даже не болезнь, это черная печать, черная метка, вы понимаете, вот как отношение. А поскольку эти события все было под грифом секретно очень долго, я хотела поступить. Ну, вот 1991-й год только вот рассекретили, вот как-то начали что-то, какие-то льготы. И у меня была потеря сознания в 1990-м году первая, на ровном месте, на Пушкинской. Я, у меня вот так вот торчал пропуск, Господи, удостоверение из карманчика. И только поэтому меня привезли в радиологию.

Н.К.: Угу. А удостоверение чернобыльское, да?

Т.И.: Да, да, да, у нас первые удостоверения были. Они были красного цвета, такие плотненькие, сейчас синие. И вот оно торчало, в метро проходила просто. И они посмотрели, повезли в медрадиолгию на Пушкинской, потому что собственно.

Н.К.: Угу. Поняли в чем дело, да?

Т.И.: Ну, они не знали, я ничего не говорю, а как определить что со мной? Просто на улице Воробьева я упала. Упала, причем я разбила себе все. Причины не могу сказать, я даже не помню предыстории. Кружилась голова, там тошнит спрашивают – я не знаю, шла. Вот, полежала в радиологии, познакомилась, там столько чернобыльцев. Лежал некий Славик Найденов. Это тот человек, который первый попал на крышу после пожарных. И у него была, конечно же, ему была предложена пересадка костного мозга. То есть, всем кому пересадили – они погибли. Вот Славик выжил, он был очень тяжелый больной. Он еще и детдомовский, он такой, такой, знаете, сильный человек, но его сломала болезнь, сломала болезнь. То есть, мы ему там и сладости, и… ну, не знаю, жив ли, не знаю.

Н.К.: Понятно.

Т.И.: Очень много интересных людей в радиологии было, таких же, как мы. У каждого своя история.

Н.К.: То есть вы в радиологии нашли друг друга все?

Т.И.: Да! Так вот мы по сегодняшний день общаемся. Вот мы были в Скадовске в санатории, встретила девочку, которая попала туда на практику – поварихой была, в 18 лет!

Н.К.: Ух! Еще, еще младше.

Т.И.: Еще моложе, да. Вот. И я Вам могу сказать, что я не то, что даже не жалею, это такая вот, это такой кусок моей жизни! Это не 3 недели, это… наверное, есть у меня жизнь до Чернобыля, маленький кусочек и жизнь после Чернобыля. То есть, я даже не говорю, там после замужества там или…

Н.К.: [непонятно] были?

Т.И.: Да. Я, Вы знаете, я как-то, я не знаю, я какой-то, я все время в поиске. Я даже сейчас в поиске. Мне хочется все время чем-то заниматься новым, несмотря на мой возраст. Ну, я нуждаюсь в новом общении, мне нужен все время новый круг, потому что у меня какая-то патологическая жажда знаний. Не знаний в смысле чем-то владеть, просто вот мне нужно постоянно какие-то знания. Я хочу знать о космосе, я хочу знать там вот… А, вот я с шахтерами общалась. Вот мне так было интересно, как же они вот эти, вот все свои вот эти вот схемы строят. Мы познакомились с маркшейдером, он мне там рассказывал, расписывал, я его прям слушала.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Вот, вышла замуж я в 1991-м году. Встретила я мужа 9-го мая, а поженились мы 16 августа. Все очень быстро.

Н.К.: В этом, в этом же году?

Т.И.: В этом же 1991-м году. Да, потом мы столкнулись с проблемой – нет детей. Вот проблема у нас была до 1995-го года, которую никто так и не решил. Даже генетики занимались нами, причины не было. Нет причины: родители здоровы, но детей нет. То есть, различные тесты по совместимости, ну это уже как такие, интимные такие вопросы.

Н.К.: Да.

Т.И.: Но мы делали все, я медик, поэтому, я прошла все, все абсолютно круги ада. Причины не было. И в 1995-м году я узнала о том, что я беременна. И в 1996-м году 29-го июня у меня родился сын Ян. Да, очень хороший мальчик, но очень тоже такой разносторонний, он мне прям, ну мозг выносит. Он у меня кем только не был уже. Сейчас в ХАИ учится, правда уже 3-й день (смеется). Нет, я очень довольна. Я в разводе с мужем, мы с ним поддерживаем отношения, у меня, с одноклассниками я так общаюсь, в училище общаюсь. Университет я закончила, биофак Каразина – общаюсь, я обожаю вообще это учреждение. В санаторий я еду, у меня потом записная книжка: «Алле, с Днем рождения». То есть, я очень люблю людей, но я не люблю неправду. И если человек пытается меня обман… Я не настолько умная или проницательная. Просто знаете, это наверно…

Н.К.: На уровне чувств?

Т.И.: Вот мне достаточно 5 минут, чтобы понять, что человек хочет мне понравиться. Просто так, не мужчина-женщина, вообще человек.

Н.К.: Вообще человек.

Т.И.: Или пытается обыграть меня, что «я такой, что я не могу не нравиться». Я это чувствую. А ложь, ее очень легко просчитать, потому что человек 3 раза одно и то же не повторит, понимаете? Если я эту историю Вам рассказываю, я могу рассказать ее 20… Может быть что-то там добавить, может что-то. Но в принципе эта история это правда. И когда я в метро проходила и в спину мне говорили: «Купила удостоверение». Ну, я слишком молода, понимаете, я ребенок, ну так, пусть мне 25, а люди, которые там были в 40, плюс 45. Как бы такой почтенный возраст соответствует. А откуда вот эта?

Н.К.: Ну, понятно.

Т.И.: Я очень много унижений слышала, и проверить, и перезвонить. Мы ездили в Киев, для того, чтобы установить дозу радиации. И в Киеве нас заставили заполнять маршрутный лист, но это у военных есть такое, вот, где мы были в течении суток каждый день. Ну, у меня было очень просто все: с 6-ти до 24-х мы работаем, 24-6 – мы спим. Ну, как бы все просто. Завтрак, обед, ужин, вот. Уровень радиации не посчитали, так, взагалі. Ну, Вы знаете, я куда не поеду, где не встречаю чернобыльцев, мне наверно еще нигде не встретился чернобылец, какой-то или лжечернобылец, правда есть там один (смеется). Ну, Вы знаете, это на уровне, наверно, совести, которая… Ну, оно сейчас не модно уже это понятие «совесть», но я считаю, что если человек соврал, купил или, ну, он обманул сам себя. Ну, все равно он рассчитается за это когда-то. Знаете, мы… Вы знаете, как вот в психологии, если человек не справляется с ситуацией, ситуация повторяется.

Н.К.: Угу.

Т.И.: Она повторяется так или так, но пока человек ее не решит – я думаю, что им непросто. Мне просто, потому что я это с легкостью рассказываю. Мне просто, просто сложности всегда в бумагах. Я не скрываю, что я получаю пенсию, я инвалид II-й группы пожизненно уже. Ну, вот эти вот бумажные вопросы, связанные с Чернобылем, это… это, наверное, страшнее… ну, я не знаю.

Н.К.: Ну, понятно.

Т.И.: Это очень трудоемкий вопрос. И когда пытаешься сражаться с Пенсионным Фондом, с Исполнительной службой и суды – это ужасно.

Н.К.: Ну, понятно.

Т.И.: Это такое унижение. Я судилась 3 года. Я не знаю, даже говорить это или нет. В общем, мои документы каким-то образом исчезли и мне пришлось судиться. Я должна была доказать, что они у меня были. Они были. И мне судья, я не буду называть район, не буду называть фамилию, она мне сказала: «Как Вашей матери не стыдно? Как она могла Вас отправить в Чернобыль и не помешать этому?»

Н.К.: Ага.

Т.И.: Я ничего не ответила, я расплакалась. «Вот я бы свою дочь…» Я не буду…

Н.К.: Понятно.

Т.И.: Вот, как бы у меня вопросов к маме не было, никогда. Она знает, что если я решила, ни мама, ни папа на тот момент еще жив был. Нет, это мое решение, поэтому я относительно самостоятельный человек.

Н.К.: А скажите, вот, по поводу Чернобыльской зоны. Есть у меня такой вопрос: как вот, ну, и другие чернобыльцы, вот мне интересно, и Вы… Вот если бы Вы знали, что можно туда поехать и знали, что безопасно, вот чисто с эмоциональной точки зрения, хотели бы побывать в тех местах и походить, побыть, где Вы были тогда?

Т.И.: А Вы знаете, сердце я там свое не оставила.

Н.К.: Ага.

Т.И.: Нет. Я могу сказать, что я бы поехала, но точно так же, как я поехала бы, предположим, в Каменец-Подольский, да. То есть, я люблю путешествовать. Просто в силу некоторых обстоятельств путешествие, ну…

Н.К.: То есть, такого вот, какой-то привязанности к месту нету, да?

Т.И.: Нет, нет, не могу сказать. Я не могу сказать. Я, скорее, я очень люблю Киев, не знаю за что. А в Чернобыль, я бы может быть и съездила, но что? Ну, посмотреть на поликлинику?

Н.К.: Ну, понятно.

Т.И.: Я просто откровенно говорю.

Н.К.: У всех по разному, мне было интересно, как у Вас.

Т.И.: Откровенно говорю, что вот сердце свое не оставила я там.

Н.К.: Угу, а как Вы вообще относитесь к экскурсиям в ту зону, в принципе, людям, которые интересуются.

Т.И.: Точно так же, как к резинке с моста в Запорожье.

Н.К.: Да?

Т.И.: Вот точно такое же.

Н.К.: Расскажите, как Вы относитесь к резинке с моста? (смеется)

Т.И.: Отрицательно.

Н.К.: Отрицательно, да?

Т.И.: Я честно Вам скажу, я очень хотела нырнуть в прорубь. Я нырнула, но не с головой. 25-го января, это мой День Ангела, я – Таня. С парашюта – возможно. Но поехать в зону здоровому человеку… Вы знаете, сейчас такая проблема онкологии. Такая проблема, что… И проблема даже не в том, что… диагностика, да, ранняя диагностика – это пусть к победе. Если рано поставить диагноз, можно прожить, ну, возможно на каких-то препаратах, но жить. Но, если с такой обстановкой поехать за бедой.

Н.К.: Угу.

Т.И.: У меня просто работает подруга в радиологии. Вот каждый сентябрь приходит новая …

Н.К.: Партия людей?

Т.И.: Нет, скажем, мне просто не хотелось так о людях.

Н.К.: Да, я просто… да.

Т.И.: Партия людей, которые приходят с подозрением на рак кожи. Это загар. Зачем, зачем искать приключений, которые могут закончиться плачевно? Я… ну, я не приемлю. Ну, я считаю, что этого делать не надо. Предположим, журналисты – снять репортаж, ну, такая профессия, наверно. Точно так же как медики – я не выбираю. Ко мне поступает больной, я не знаю, с чем он поступает, да, он с улицы. Я не знаю, что там – гепатит? Что – СПИД? Я не знаю, что там, правда, если оказать нужно срочно помощь. Вы понимаете. А там уже разберемся. Точно так же журналисты. Если, предположим, у него задание поехать, снять, взять интервью там. Там же люди живут, какие-то старики. Я не знаю, люди какие-то живут, которые нормально себя чувствуют. Это другое. А если люди едут туда, Вы понимаете, это все на уровне клеточном. Если какая-то клетка решит переродится. Ведь у нас вырабатывается вот этих раковых клеток большое количество и при малейшем сбое, при малейшем сбое они могут просто превратиться в… Как бы они могут военные действия свои начать, понимаете? Если подстимулировать еще их… Вот у меня такая позиция.

Н.К.: Угу.

Т.И.: А возможно… не возможно, она может быть ошибочной. Вот так я отношусь. Потому что нацию надо беречь, понимаете? Она ведь многострадальная эта украинская нация, понимаете? Голодовка, такое количество украинского народа во время голодовки было уни… не умерло просто так, а потому что это было, это была программа…

Н.К.: Ну да.

Т.И.: …по уничтожению украинской нации. Чернобыль, АТО, Вы понимаете? И если еще дополнительно искать себе, простите, какие-то неприятности со здоровьем… Со здоровьем вообще нельзя, я как врач говорю, со здоровьем нельзя играться, понимаете? Можно обливаться холодной водой, для того, чтобы каким-то образом воспитывать свой иммунитет. А если поехать в зону, погулять, да еще и… Нет.

Н.К.: А такой вопрос, а что Вы думаете по поводу мероприятий, посвященных памяти этим событиям? То есть, ну, может быть взагалі?

Т.И.: Вы знаете, слава Богу, что они есть, что можно хотя бы помянуть тех, кто… Очень большое количество людей умирает за год от 26-го апреля до 26-го апреля, во-первых. Во-вторых, это можно увидеться, поговорить просто о жизни. Мы не говорим о Чернобыле. Это такая тема уже, знаете, все там были. А говорим просто о жизни, как у кого она продвигается, радуемся за детей, за внуков, за свадьбы, за образование. У кого как получается, и, слава Богу, что они есть. Потому что, Вы знаете, мне чернобыльцев увидеть приятно. Точно так же как афганцам увидится приятно, но таких вот мероприятий афганцев, их, ну, Вы ж понимаете, все меньше и меньше. Хотя люди тоже были в такой войне, ну, совершенно необоснованной, тоже, понимаете. Решение было непонятно для чего. И я как раз училась в школе, когда вот эти гробы приходили с Афганистана. То есть, на это смотреть, ну, цинковый гроб запаянный. Что это? А, так это этот парень, который ходил со мной в школу, только чуть старше, понимаете. Это ужасное горе. И то, что сейчас – ужасное горе.

Н.К.: Ну, да.

Т.И.: Поэтому, надо встречаться, надо видеться, надо беседовать, надо отвлекаться, радоваться. Вы знаете, 49 лет и я не знаю, почему они так быстро прошли. Я почти ничего не сумела, не успела. Ну, там, ну, образование, ну, образование там, работа. Ну, сын – радость. Ну, я ничего не успела, а 49 лет это не мало. То есть хочется, хочется вот столько всего успеть. Вы ж знаете, время, оно, оно неумолимо. День рождения так часто, так часто, чаще, чем в 20. Вот дети хотят взрослеть, ну, не объяснишь, ведь я то же самое говорила: «хочу быть взрослой». Сейчас как мой сын говорит. Ну, я уже не хочу быть взрослой.

Н.К.: Ну, и тогда такой мой к Вам вопрос по поводу будущих поколений. Вот как Вы думаете, исходя из своего опыта житейского и вообще всего, что Вы видели в своей, я не знаю, в свои 20 лет в Чернобыле. И вообще опыт все-таки у Вас, не смотря на то, что Вы говорите, что ничего не успели, но все-таки есть и Вы знаете больше чем те, кто еще родятся и ничего не узнают совершенно о жизни, о Чернобыле и так далее. Хотелось бы от Вас каких-то, я не знаю, выводов, которые могли бы быть полезны для тех, которые может быть, это прочитают только в учебнике. Может быть, ну, вот, может быть что-то, так, есть формулировка, что-то, о чем важно было бы помнить или что-то, о чем ни в коем случае нельзя забыть. Может даже в таком ракурсе. Вот что бы вот Вы выделили?

Т.И.: Вы знаете, вот судя по тому, что сейчас происходит, я не могу сказать. Вы понимаете, у меня нет такого понятия – «нынешняя молодежь ужасная». Нет. Потому что над тем, чтобы она стала такой работают очень много служб. Наши дети хорошие. Просто в этом мире они так теряются, нужно быть настолько сильным человеком, чтоб сопротивляться этому. Просто понимаете, вот дети все-таки должны быть добрыми: добрыми к старикам, добрыми к беременным женщинам, добрыми к там кто-то упал. Нельзя, нельзя жить только в своей квартире, в своем мире, понимаете. Нужно все-таки, вот, ну, не смотря ни на что, нужно вот и любить и жизнь. Мы только сейчас поняли, что такое «Мира Вам», да? Мы вообще не ценили это пожелание. Мы там желали здоровья, успехов там, благополучия, достатка. А «мира» это было так, приписка. И только сейчас мы поняли, насколько это важно, что боишься. Вчера был дождь. Перед дождем что-то как громыхнуло! А я живу – мне Госпром видно. Я стою, думаю: «Боже мой, как же у меня сын поедет на маршрутке через центр? А вдруг это, значит, стреляют или теракт? А на работу как мне идти, где документы?» Каких-то 5 минут прошло, я все передумала, где мама? А это, а пошел дождь. И я думаю: «Боже мой!» Вы представляете, как это страшно, если дети под столом сидели, когда бомбят?

Н.К.: Ну, да.

Т.И.: Это надо ценить. И я говорю и буду повторять: материальное все тленно. Я работаю в реанимации, я вижу, с чем человек уходит – ни с чем. С чем пришел – совершенно без кошелька, без денег, без ничего. Но все хотят жить, все пр… и в 80 лет просят жить. Надо ценить жизнь, надо ценить людей, какие бы они ни были, ворчун, бурчун, там, злой. Я Вас умоляю. Я даже ходила к психологу, у меня там были какие-то вопросы в жизни. Мне очень все интересно, поэтому мне надо на каждый свой вопрос найти ответ. Не могу сама, я попрошу консультацию. Она мне сказала: ты возьми и улыбнись так просто уголком рта, сейчас же будешь спускаться с Пушкинской на эскалаторе, просто. Что я, сумасшедшая? Работает, Вы понимаете, работает! Я просто… Это даже не улыбка, это такой вот просто образ двинула, ну, просто полуухмылка, такая добрая. Люди улыбаются, и заинтересованно так смотрят.

Н.К.: Ух-ты, да?

Т.И.: Да. Надо улыбаться, надо радоваться. Причем ценить, Вы знаете, и дождь и ветер, и шторм и, ну, я не знаю, ну, каждую минуту. Это… ну, это надо просто все-таки… Вы знаете, что-то должно произойти в человеке, для того, что бы он оценил. Вы знаете, как говорят, ценят, когда теряют. Не надо доводить до потери. Надо ценить и любимых, и родителей, и детей, и… Я не знаю, там, и не надо эти костры жечь, эти шашлыки. Господи, ну съешь те бутерброды. Вот такие пожары! Мне все, всех жалко: траву, зверей, птиц. Ну, это, Вы понимаете, то, что нам дается вот бесплатно, да, вот, иди и получай удовольствие, дыши, слушай, плавай, купайся – нет. Нет, мы должны наесться, мы должны поесть, мы должны насорить.

Н.К.: Спасибо…

Т.И.: Ну, любовь, только любовь, любить нужно. Мужчин, женщин, детей, только любовь и доброта.

Н.К.: Спасибо.

Аудио № 2

Н.К.: Да, все, пошло.

Т.И.: Яркая такая вспышка была, яркое событие. Я встретила человека там, молодого человека в Чернобыле. Тоже он служил, он человек военный. И мы полюбили друг друга так, ну, наверно это было на уровне… на уровне обстановки, знаете, вот как на безрыбье (смеется) ну, что делать. И вот это были такие яркие чувства, что вот эта радиация, этот 18-часовый рабочий день, это все просто не замечалось, потому, что мы болтали всю ночь в коридоре нашей поликлиники с утра до вечера. О чем – не помню. Бесконечные беседы. То есть, это было все в… прилич… прилично. Но чувства были настолько, знаете, такие вот, как будто я этого человека знала давно. То есть мы… я встретила человека, которого знала где-то когда-то в прошлой жизни, не знаю. Мы, конечно, потом расстались, он поехал к себе. Он тоже харьковчанин. Но желания увидеться в Харькове… Именно там была высота чувств, понимаете. А здесь это уже было под, вот это мирно все как-то. Знаете, вот как в пионерском лагере, там – любовь, в Харьков приезжаешь – как-то так уже…

Н.К.: И все нормально.

Т.И.: Не такой уже он и хорошенький, еще он очкарик (смеется).

Н.К.: Понятно.

Т.И.: Вот так вот, так.

Н.К.: Спасибо.